«Книжки думают за тебя». Игорь Манцов для «Ваших Новостей»

3 года назад

Специфика моей теперешней работы в том, что библиотекарь не имеет ни времени, ни сил на переживание так называемой «реальности» и на пресловутые красоты стиля. Отсюда, например, сухая, но цепкая манера самого знаменитого из библиотекарей, Борхеса. Книжки думают за тебя. А ты, аккуратно цитируя и сопоставляя, разве иногда припоминаешь что-нибудь личное. Вот тебе, бабушка, и библиотечный час, библиотечный год, библиотечное вечное. Читатель, однако, справится минут за семь-восемь.

Одним из первых «ужасов» моего теперешнего библиотечного существования стал обнаруженный в книгохранилище и ни разу никому не выданный OPUS MAGNUM Александра Ерёменко, книга, изданная в 2001-м, примерно к 50-летию поэта. Корпус его произведений был оформлен самым неподходящим образом: барочная прихотливость, нагромождение не имеющих отношения к делу иллюстраций, «весёлые» картинки и тексты советской эпохи, призванные, вероятно, обозначить степень её нелепости и, соответственно, степень героизма поэта, дерзнувшего вступить с этим царством несвободы в неравную схватку, закончившуюся обрушением государственного здания. «Господи, помилуй», – с неподдельной печалью отозвался я на собрание хорошо знакомых и теперь вот успешно нейтрализованных текстов выдающегося, по мне, автора. Вот именно, капризно оформленная книжка обрушила теперь уже его поэтическое здание.

А вскоре после этого мучительного чтения/рассматривания пришло сообщение о смерти самого Александра Ерёменко на 71-м году жизни.

Ещё в ранней молодости мне стала понятна сложная социально-психологическая коллизия Александра Викторовича, которую хорошо иллюстрирует пара его хрестоматийных стихотворений. Одно, очень хорошее, где сначала «большие участки кодируют с ходу», а в финале является глубоко личное воспоминание о черёмуховом цветении; другое, очень дурное, где абстрактная пионерка почему-то «сгорает от стыда», «повязывая галстук на примерку», да ещё и перед костром (уж не голая ли тогда? не начинающая ли ворожея?), а в финале с важным видом нам является некий «создатель речи», «заподлицо вколоченный в свободу». Ну то есть технологично, как почти всегда у Ерёменко, оформлена небогатая либеральная благоглупость о том, что совки – мудаки и свобода им неведома, а зато ведома она немногочисленным тем, кто никому никогда не кланяется. Их я когда-то именовал «грамотными».

Поэт Александр Ерёменко. Фото: Юрий Кувалдин

На этом самом месте в руку прыгает другая книжка из фонда – сборник эссе об отечественных писателях «Живи опасно» Владимира Бондаренко (2006). Там есть дельные куски, посвящённые Владимиру Высоцкому, например:

Вот трагический парадокс Высоцкого – ценили его миллионы простых горожан, а вращался он совсем в ином узком кругу либеральных, прозападнически настроенных литераторов и режиссёров. Им нужна была популярность Высоцкого, но не было дела до его песен. Ловушка, из которой он так и не выбрался.

Кажется, что-то похожее и с Ерёменко. Впрочем, похожее лишь отчасти.

Ерёменко же из алтайского посёлка, пришелец, а у Высоцкого всё-таки были московская сноровка и престижная базовая профессия, позволявшая держаться относительно независимо по отношению к литературным кураторам. Хотя отдельные куски из книги Бондаренко и в этом отношении ситуацию значительно корректируют, уточняют.

Вот вспоминает один из собеседников Бондаренко:

Меня просто потрясало, что он так держался с высокими начальниками. Я видел его рядом с главным редактором «Юности» Андреем Дементьевым (ошибочка, при жизни Высоцкого Дементьев был зам. гл. ред. – И. М.). Я даже не узнал его. Я-то по его песням всегда считал, что это такой человек – бесстрашный, прямой, гордый. А рядом с Дементьевым (он очень хотел опубликовать свои стихи в «Юности») Высоцкий вёл себя просто униженно… Естественно, если бы он был жив, его бы сразу подняли на щит демократы, дали бы концертные залы, дали бы деньги, мне так кажется, что он просто не устоял бы.

Чуть дальше тот же самый свидетель:

Я подвёл Дементьева к Владимиру Высоцкому, а сам держал в руках тетрадку с его стихами, от руки записанными самим Высоцким. Говорю Андрею Дементьеву: «Вы же главный редактор (ну та же самая аберрация памяти – И. М.), вы же можете несколько страниц в журнале дать для стихов Высоцкого». И протягиваю ему тетрадку. А он как-то фамильярно так отвечает, похлопывая Высоцкого по плечу: «Пописываешь всё…» – и эту тетрадку взял у меня. Но так эти стихи и не появились.

В лучших стихах Ерёменко нет никакого «метаметафорического» тумана. Они тем и хороши, что дают поэтический эквивалент мыслеформ советского «образованца» (отбираем слово у его двусмысленного изобретателя и употребляем в смысле сугубо положительном): набор дурацких социальных мифов поначалу довлеет, как, допустим, в шедевре «Когда наугад расщепляется код», но потом-то личностное начало всё равно побеждает. В финале безвременье форм сменяется конкретностью заветного воспоминания, укорененного как в историческом времени, так и в судьбе лирического героя. И даже технократический жаргон, благодаря своему недюжинному таланту, образованец умудряется употребить на доброе дело, не только расширив изобразительную палитру, но очевидным образом отразив во фразе «большая и белая, как водород» ещё и глубоко запрятанную в подкорке «совка» боязнь ядерного взрыва. Равно как, впрочем, и закономерный страх перед любой принудительной обезличкой – перед всякими социальными, естественнонаучными или, вот как теперь, медицинскими технологиями. 

По натуре Ерёменко был не поэт глумежа, но поэт пафоса. А ещё летописец внутренней жизни советского образованца с технократическим уклоном. Будете три минуты смеяться, но изо всех современников 80-х идеологически ближе всех стоял к нему Александр Проханов. Однако в те переломные времена замечательно талантливый человек из алтайского посёлка методично получает конкретные бонусы и хитрые сигналы от кураторов. Среди прочего – звание «короля поэтов», что навсегда поместило его в нелепую богемную нишу. «Я гений, Игорь Северянин…» – мерцает что-то вот эдакое. Кажется, именно нелепые «выборы короля» – Ерёменко и дезориентировали, и сломали. Его, похоже, хитроумно проштемпелевали и подшили к какому-то внутреннему делу.  

Я впервые услышал стихи Александра Викторовича в первой половине 80-х, когда в поисках «духовности» сдуру заглянул в киностудию тульского политеха «САД», куда по прямой линии Ерёменко-Коновальчук-Сельянов стабильно поступали неопубликованные ещё стихотворения. В 16-мм кинокартинах одного тогдашнего тульского режиссёра-любителя самые туманные и претенциозные из них звучали с регулярностью. То есть освоение творческого багажа поэта снова осуществлялось не той аудиторией, которая могла бы понять его адекватно, сообщив автору значимый творческий импульс к развитию.

В первой половине 90-х тульский журналист и прозаик Олег Хафизов заявит о себе примечательной повестью «Магнусов», где нравы позднесоветских подвалов, и в первую очередь именно того, где неадекватно потребляли стихи Ерёменко, будут описаны самым беспощадным образом:

«Как в любой подобной студии, представляющей собой гибрид плебейской богемы и интеллигентской малины, драки случались нередко. Творческое соперничество пользовалось сексуальным поводом, и любовная рознь принимала идейные формы, чтобы время от времени перепившиеся студийцы набрасывались друг на друга с кулаками, валили мебель, крушили посуду и изрыгали угрозы до тех пор, пока зрители, всегда очень своевременно, не растаскивали их и не принуждали помириться, а то и поцеловаться».

В интервью 2013-го для книги Ерёменко «Матрос котёнка не обидит» сам поэт акцентировал своё социальное происхождение: «Родители мои, как шутил отец, из «середняков», чисто крестьянского происхождения».

Характерно, что один из инициаторов злополучного сборника OPUS MAGNUM, автор масштабного послесловия к стихам Марк Липовецкий в разговоре с художником-оформителем книги Александром Шабуровым как-то высказался про, казалось бы, социально неразличимого меня в том духе, что «Манцов – он же из тёмных крестьян…» (пересказано мне лично Шабуровым). Таким образом, кураторы определённого направления всё-всё шерстят и всё-всё отслеживают: гляди-ка, видный из себя Липовецкий зачем-то скромного меня и прочёл, и отрефлексировал! Слава Богу, корректировать Манцова сочли делом малоприбыльным, зато выдающегося Александра Ерёменко, судя по всему, просвещали на свой лад и контролировали до последнего. Прибив чудовищной книжкой OPUS MAGNUM едва ли не насмерть. А впрочем, один из авторов претенциозных комментариев к сборнику Ерёменко контролировать всё-таки сподобился: учил меня, как писать про кино, в одном недолго существовавшем сетевом издании. И едва я, натурально охренев от наглости самонадеянного филолога, подал заявление об уходе, куратора уволили-таки за публикацию чьей-то там порнографической прозы аккурат в женский день 8 марта.

На обложке отчётной книги различима фразочка из советского букваря: «Пионер пишет». Неужели сам Ерёменко не осознавал, давая согласие на оформление такого рода, что здесь тайная ирония кураторов в адрес автора?! Его вещи – конструктивные, звонкие по-маяковски и по-слуцки (гораздо менее удачные, когда и если смутные по-позднебродски), а дизайн и обширнейшая текстовая побочка – умело деконструирующая его поэтику диверсия. В заключение добавлю, что даже такой искренний и внимательный куратор, как Вадим Кожинов, навряд ли значительно помог Юрию Кузнецову или Василию Казанцеву. Лучше бы, конечно, вообще без кураторов. Хотя осознаю, что в Большом Городе ориентироваться и выживать без кураторов человеку творческой профессии фактически невозможно. Вот почему – или совсем маленький городок, или же нетворческая профессия. «Неопознанный летающий объект, не виси над нашим огородом!» 

Игорь Манцов



Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
АКТУАЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ