Зачем Сурков подался в визионеры?

Отрадно, что хоть у кого-то из акторов (пусть даже и бывших) российской политсистемы слова не расходятся с делом. Вот сказал же Владислав Сурков в своем первом (это было в конце февраля прошлого года, когда «великий демиург внутренней политики» покинул госслужбу) после месячных медитаций (экзотично звучит, хотя и не без оттенка комизма – если в расчете на «глубинный народ»), что теперь займется практикой малых политических форм, среди которых он назвал кухонные дебаты, выступления в рюмочных для малознакомых собутыльников и сочинение трактата не для печати о предоставлении частичных избирательных прав ботам в качестве первого шага к эмансипации виртуальной личности, и вот, извольте получить – правда, не трактат, а всего лишь эссе, к тому же опубликованное (иначе мы об оном не узнали бы), тем не менее пусть и по касательной, но связанное с заявленной ранее темой, которая – ну не заниматься же Владиславу Юрьевичу такими пустяками! – разрослась (не зря медитировал!) у него до полноценной футурологической концепции.

Владислав Юрьевич ставит вопрос масштабно: каким будет мир к 2121 году?

По его мысли, ближайшие сто лет станут «временами i-империализма, то есть, активного дележа и “колонизации” киберпространства», сопровождаемых несколькими войнами – внимание: и даже ядерной! – за «американское наследство». В итоге образуется новая система глобального распределения господства и подчинения, которая к началу следующего столетия породит «несколько новых видов государств». Они, в свою очередь, уже окончательно вытеснят привычные для нас формы политической организации общества. Например, «классические институты народовластия, такие, как парламентаризм».

В нашей электронной современности уже существуют технические возможности для того, чтобы граждане могли представлять себя сами, напрямую включаясь в процедуры принятия решений. Если понадобится очередной закон о, допустим, каком-нибудь пчеловодстве, то в его составлении, внесении, обсуждении и принятии могут непосредственно, в режиме онлайн участвовать все, кому есть до этого дело — пчеловоды, любители меда, косметологи и фармацевты, люди, покусанные пчелами, и люди, покусавшие пчел, и аллергики, и юристы, производители ульев и дымарей, пчелофилы и пчелофобы, и, наконец, просто те, кому всегда есть дело до всего. В этой схеме нет парламента. Вместо него — средства связи, алгоритмы и модераторы,

– поясняет Владислав Юрьевич.

Соответственно, в данной системе координат состав политического класса претерпит определенные изменения: у власти встанут чуть ли не исключительно цифровики и силовики, но сам клин в сторону «неизбежной цифровизации и роботизации политической системы» приведет к возникновению высокотехнологичного государства, политическое устройство которого «экс-демиург внутренней политики» назвал «безлюдной демократией», главной особенностью которой «станет резкое снижение роли человеческого фактора в политическом процессе».

Безлюдная демократия станет высшей и финальной формой человеческой государственности в преддверии эры машин,

– пророчествует Сурков.

Но это не говорит, что мир придет к некой единой и унылой унификации в общественно-политическом плане. «Практик малых политических форм» предрекает появление определенного набора «политического разнообразия»: карликовая сверхдержава, экологическая диктатура, постпатриотическое сообщество, виртуальная республика, – не отрицая, судя по многоточию в конце его списка, и каких-то еще иных возможных политических устройств (все-таки все тренды заранее не выведешь!).

Уже исходя из тех определений, которые Владислав Юрьевич дает этим «вторичным и промежуточным моделям политического существования», совершенно ясно, что он их рассматривает в качестве «политической девиации». Возьмем, к примеру, постпатриотическое общество. Чем оно характеризуется? Уходом иррациональности (идеи жертвенности) не только из политики, но из самой идеи государственности, когда «любовь к Родине» сменяется холодным расчетом, то есть государство (Родина) перестанет быть для человека чем-то надличным, абсолютным и метафизическим, «эволюционировав» до «совокупности специфических сервисов». Что, в свою очередь, будет знаменовать крах и падение традиционных систем организации общества, к которым и относится Россия (вспомним, что именно патриотизм Владимир Путин назвал нашей национальной идеей).

По сути, Сурков живописует некий справедливый и обоснованный временем эталон государственного устройства – «безлюдной демократии» (см. выше пример с пчелами), за которым угадывается Россия (в том же примере с пчелами Сурков начинает так: «в нашей электронной современности…» – что может быть прочитано как в российской) и которому как бы невзначай противопоставляет различные «патологичные» формы политического устройства, выросшие/образованные на его основе. Говоря иначе, Сурков предлагает долгосрочную стратегию для выживания Системы в «постпутинской реальности», которая априори будет этой Системе враждебна. Он даже обрисовывает образ будущего врага в виде «политических девиаций».

На это же указывает и время публикации эссе: накануне первого заседания новой Госдумы, которую Сурков – правда, не прямо, а намекая – называет уже анахронизмом, отжившим элементом. Причем критике парламентаризма Сурков отводит аж целых три больших абзаца, что является определенной избыточностью, если смотреть по объему его сравнительно небольшого текста.

И еще момент: уж как-то больно навязчиво Владислав Юрьевич пытается убедить читателя в том, что в будущем все будет именно так, как он пишет. Сначала он вводит понятие «футуристический факт», находя превосходство истории над футурологией не вполне обоснованным:

На самом деле память о приобретенном опыте влияет на нас не больше, чем предчувствие опыта предстоящего. Дела давно минувших дней описаны зачастую сумбурнее и туманнее, чем миражи и дистопии грядущих эпох. Речи визионеров звучат обычно куда увереннее, чем сообщения археологов,

– витийствует он.

А завершает свое эссе он, вообще демонстрируя примат своего визионерства над всеми остальными сценариями будущего, параллельно, как бы в качестве косвенного доказательства отсылая к Тертуллиану:

Умно ли это предсказание? Серьезно ли? Трудно сказать. Во всяком случае, оно достаточно нелепо, чтобы сбыться. Оно и сбудется — quia absurdum (потому что абсурд).

Ко всему прочему в пользу этого говорит и то, что в своем эссе Сурков делает именно мировой расклад, в котором роль/место России не прописывается, тут только намеки: это – как бы пробный камень. «Экс-серый кардинал» Кремля будто бы говорит: да-да, я все знаю, но сразу карты раскрывать не буду. Если интересно – обращайтесь.

Именно так и считывается главный политический message «визионерского» творения Суркова, ибо других у него – просто нет. Рассматривать текст Владислава Юрьевича как прорыв в футурологической мысли не представляется возможным, исходя, во-первых, из его смысловой вторичности (помесь Тоффлера с Марксом).

Во-вторых, однобокости: Сурков учитывает лишь один из мировых трендов – цифровизацию, оставляя прочие аккуратно за сценой. А тут и «зеленая» повестка (ей он отводит лишь локальное место), и тренд на переориентацию общества (феминизм и ЛГБТК+), и фактор исламского фундаментализма (мы еще не знаем, какие последствия будут от захвата власти в Афганистане талибами*), и эпидемиологический фактор (коронавирус и возможные иные вирусы будущего), и прочие, прочие, на основе которых еще до конца не выстроилась новая парадигма, с которой можно было бы работать; пока мы просто еще не знаем ее окончательных контуров.

И, в-третьих, Сурков (как и подобает визионеру, так что ли?) не учитывает возможные непредвиденные риски. Как совершенно верно отмечает** публицист левого толка Павел Пряников, «мировой застой может внезапно закончиться, и весь мир погрузится в турбулентность. Как это произошло в начале 1990-х, спустя 10—15 лет после того, как футурологи поверили сами и заставили поверить многих в летаргический сон человечества. Слом СССР и его социалистической системы, подъем Китая, взлет исламской идеи, движение на Север огромных человеческих масс с глобального Юга. И что-то может растрясти Систему снова».

Все это очень сильно не в плюс «прозрению» Суркова.

Но ему это и не надо. Это элементарно не входит в его задачу. Сурков – не футуролог, он игрок на политической сцене, с который был убран после знаменательного провала на украинском направлении, которое курировал долгое время. А политика – она, по меткому замечанию Хантера С. Томпсона, «круче, чем секс». Такой наркотик, с которого не слезешь. И Сурков сигнализирует, что ему нужна новая доза. Что у него есть, что предложить взамен.

Именно поэтому он и берет лишь цифровизацию, которая является «коньком» нынешнего премьера Михаила Мишустина, которого пророчат в преемники Владимира Владимировича. В общем, следует аксиоме, что спрос рождает предложение.

И это действительно так, но не в этом случае: если Сурков, чтобы донести свое предложение, вынужден публиковать «рекламный анонс» на малоизвестном сайте, который курирует политолог Алексей Чеснаков, считающийся правой рукой новоиспеченного футуролога-визионера, а не идет договариваться напрямую, то это говорит только об одном: что в Кремле в его услугах больше не нуждаются.

*Террористическая организация, запрещенная в РФ

** Телеграм