День Высоцкого и Шукшина

25 июля: умер Высоцкий, родился Шукшин. Две глыбы, два символа, некогда казавшиеся незыблемыми и укорененными на века в советской и русской культуре, в народной памяти и в самом течении русской жизни.

А нет: сегодня оба практически забыты новыми поколениями, пришедшими на смены прежним, кто еще понимал, о чем говорили два этих творца. Потому что и в самом же деле – да, они укоренены и фундаментальны, но в культурном пласте своего времени. Без знания реалий этого времени, без ощущения тогдашних цайтгайстов совершенно невозможно вникнуть в суть созданных Высоцким и Шукшиным произведений; без дополнительного багажа реципиента понимание этих произведений становится неполным и даже инвалидизированным. Если вообще оно приходит, понимание это.

Шукшин – своего рода выразитель глухих чаяний и неопределенных взглядов русской глубинки шестидесятых – времени, когда все уже менялось, но еще непонятно было, как. В городах дети победителей вовсю ловили доступные им свежие ветры перемен, в глухих деревнях слышали эхо, но определенное беспокойство ощущалось и там и тут.

Шукшин стал вроде как проводником между тогдашним деревней и тогдашним городом; городская интеллигенция его и восприняла как выразителя неких глубинных чаяний русского народа. Шукшин очень хорошо это понял и стал подыгрывать – имидж сельского тракториста, хитрый прищур, простонародные словечки, все это вызывало и интерес, и ажиотаж. Что именно хотел выразить Шукшин – по-моему, толком не понимал и он сам, но считается, что это некая народная мятежность, в хитрой плепорции смешанная с народной же основательностью. Город ахал тому и удивлялся этой непохожести на себя; простой же народ гордился – эва, знай наших!

Сегодня и интерес к глубинке поостыл, и глубинка изменилась – прогресс не стоит на месте. Да и смыслы, которые транслировал Шукшин, во многом устарели: они и в самом деле базировались на фундаментах, уже размытых и во многом исчезнувших; нет той страны, нет тех социальных отношений, нет тех взглядов, как нет уже и биографий, которые формировали шукшинский мир.

Про Высоцкого можно сказать примерно то же самое, но он, напротив, выразитель взглядов и вкусов городской интеллигенции шестидесятых, а потом семидесятых.
Его герои – кем бы они ни были в песнях, это стопроцентные семидесятники, Высоцкий создал изумительную галерею современных ему образов. Даже его «военные» песни – они скорее не про реально воевавших солдат двадцатых годов рождения, они как бы про неких попаданцев, его современников, опрокинутых в военные годы.

Это, конечно, тема для отдельного исследования, которое никто пока не провел и, думаю, уже не проведет, но если рассмотреть лексикон, восприятие, мотивации, поступки и мироощущение солдат Высоцкого, то легко увидеть – на самом деле это все люди семидесятых, причем поголовно городские.

Поэтому эти песни, в общем, и вызвали у современников такой интерес и оценку: все это было на самом деле о них, про них и для них.

И Высоцкий, и Шукшин – новым временам уже непонятны и сложны. Они – плоть от плоти своих эпох и своих социальных срезов. Сейчас изменилось уже практически все, даже и в глубинках: быт, отношение, оценка и самооценка. Иной теперь город, иная теперь деревня, весь мир совершенно иной.

И хотя глубинные какие-то интенции, безусловно, остались прежними – это все-таки фундамент, по сути ничего никогда не меняется, – но эту глубину каждое время должно выразить по-своему, на понятном для себя языке и с использованием понятных для себя образов.

Новых же глобальных выразителей как-то не состоялось. Попытки есть, конечно, но они все больше локальные. Это тоже можно объяснить – мир, как я уже, кажется, говорил, бгг, изменился и, в первую очередь, атомизировался. Все разбрелись по своим нишам, и найти общие для всех слова и интересы практически невозможно.

Поэтому уже никто моложе тридцати не слушает Высоцкого и не смотрит (не читает Шукшина); а лет через десять и вовсе, думаю, останутся только разрозненные знатоки.
Я не вижу в этом ничего странного. Конечно, какие-то культурные достижения должны оставаться, чтобы связывать поколения, чтобы обогащать культурный слой нации и составлять его культурный код. Но в целом в отношении произведений искусства верна та же самая дарвиновская теория: выживает сильнейший.

Правда, есть большая опасность, что тем самым несчастный культурный слой истончится до двух песен группы «Кино», но с этим мы ничего поделать не сможем. Все, как писал Тургенев, в руке судеб, а нам остается препоясаться и бороться.
И надеяться на лучшее.

Вывод, как у меня принято, прост. Вот так проходит мирская слава. Нужно стремиться быть интересным и необходимым именно своему поколению.

Уйдет оно – пропадет и интерес к твоему творчеству. Новые поколения родят для себя новых творцов, плоть от плоти своей. А потом исчезнут и они, род приходит и род уходит…

Впрочем, это уже, пожалуй, какой-то плагиат, гг. Хотя данное цитируемое произведение, конечно, уже пережило многие поколения и еще переживет многие, по-прежнему оставаясь актуальным!..

DISCLAIMER: автор является странным агентом. Мнение автора не всегда совпадает с его взглядами. Претензии принимаются только в виде переводов на расчетный счет.