«Будь ласков, скажи: “Паляниця”!»

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Потом Слово начало видоизменяться: иногда делало качественный скачок (от образа к иероглифу или звукоподражанию, от звукоподражания к делению на слоги, от слогов к буквам, от букв к алфавиту и систематизации в целом, от усвоения одного алфавита к изучению языка, от изучения языка и работе с диалектами и т.д.), а иногда Слово деградировало. И это отдельная тема!

У нас любят бороться за чистоту языка. Говорят, много иностранных заимствований. Всё так. Русский язык — гибкий и гуттаперчевый: он вмещает в себя многое. Заведёшь казачий гик, а выпорхнет подросток-очкарик в прыщах да с намазоленными руками от счастья лицезреть героев и героинь американских комиксов. Заведёшь балалайку, а в итоге, как говорила Анна Ахматова, поставишь пластинку. Ну, вы поняли. Тут ничего вроде бы страшного нет. Все качественная преобразования язык сохраняет в себе.

А вот злокачественные образования и определённую деградацию — не прощает. Потому что это предательство. Слово же было Бог — и остаётся им. Предателю — последний круг Ада.

Как изменить языку? Вот как это делали и делают на Украине. Сначала боролись с предлогом «на» и пытались его вытеснить предлогом «в». Потом вооружились словарями южнорусских и украинских диалектов и стали заменять всё, что только можно, — лишь бы слова потеряли свои русские корни. Дошло до того, что общепринятое славянское «вертолёт» (то есть машина, которая вертится и летает) заменили на геликоптер, но уже позаимствовали корни не из славянских языков, а из латыни: «helico» — спираль, «ptero» — летать. Ну и понятно, что большая часть европейских языков вышла из латыни – поэтому понятно, что украинцы ещё и низкопоклонствуют перед западом.

И даже не знаешь, что лучше: это низкопоклонство, в котором можно разобрать отдельные слова, или же всякое паскудство типа «паляниця», «філіжанка» или «пуцьвірінок».

Но не нужно думать, что и нас это не касается. Я, пока работал в Лицее ВШЭ, давал старшеклассникам задание – с погружением в адекватную для них лингвистическую среду и просил составить словарик из десяти-пятнадцати-двадцати слов, которые понимает их поколение и вряд ли поймёт наше. И спустя неделю они приходили с бесконечными «крашами», «дропингами», «чилом», «шеймингом», «свапом», «скроллингом» и прочим богомерзким (и это не эпитет!) лингвистическим мусором.

Понятно, что у каждого поколения есть свой словарь жаргонизмов. Это нормально. Здесь нет ничего плохого, потому что эти слова относительно быстро вымирают – стоит только подросткам повзрослеть. Иногда случаются чудеса и отдельные жаргонизмы становятся общеупотребительными. Чтобы далеко не ходить, скажем, такие слова, как «базар», «малина», «порох» или «моросить» – многие это понимают – имеют несколько значений. И существенную роль играет среда, в которой брошено одно из этих слов.

Увы, они с нами. И этим словам повезло (или не повезло – смотря как посмотреть), что к ним прилепилась несвойственная им коннотация (значение).

Возникает и иная ситуация. В бытии не было какого-то предмета, он появился – и его необходимо как-то обозвать. Тогда включается народная смекалка. Появились частные военные компании — нашлись чевэкашники. Стали летать на мощных самолётах – ощутили джетлаг: сначала на западе, а теперь и у нас. Появилась зараза, влияющая на дыхательные пути, – и назвали её ковидом. В таких случаях выбора особенно нет: появляется новый факт бытия, осмысляется и называется.

Совсем другое дело, когда язык нарочно выворачивают наизнанку.

Делают это, например, феминистки и жрецы Культа Травмы. Обычного белого мужчину называют цисгендерным, потому что в их системе координат – это человек, у которого гендерная идентичность совпадает с приписанным при рождении полом; а в переводе с русского на русский – это психически здоровый человек. Всякий, кто пытается сменить себе пол и/или чувствует у себя не тот гендер, нуждается в срочной медицинской помощи. Нормализация такой ситуации – преступление против человечества.

И – против Бога. Потому что изначальное Слово не приращивает смыслы, а извращает их. Кто придёт, прежде чем случится второе пришествие Христа? Антихрист. Так и в языке сейчас – нам пытаются всё переставить с ног на голову и объявить это нормой…

Ещё выворачивают наизнанку язык – те, кто хочет через язык уничтожить или подчинить себе государство. Именно поэтому Казахстан (и Узбекистан) переходит на латиницу вместо кириллицы и, так или иначе, существовавшей там арабской вязи. Именно поэтому в европейских странах бывшего СССР запрещают русский язык, а иногда и вовсе насильственно подвергают деградации. Именно поэтому нашу молодёжь оболванивают трендами соцсетей и брендами массовой культуры и в целом довольно активно упражняются в нейролингвистическом программировании.

Что от всего этого спасает? Всё то же слово. Вернее – Слово.

Язык и то пространство, в котором он хранится, – литература – живут с нами издревле, и поэтому при любой лингвистической, культурной или социополитической катастрофе помогают найти верное решение (всё уже было и не раз!). Любое государство реализует вчерашнюю утопию или антиутопию – тут как повезёт. По-настоящему современные проблемы, а тем более проблемы недалёкого будущего – его мало интересуют. За всё это берут на себя ответственность – язык и литература. Они более подвержены мутации и приспособлены к ней, и потому долговечнее и мудрее человека. Собственно, как Бог.

Иосиф Бродский. Фото: wikipedia.org

Возьмём, например, стихотворение «Пьяцца Маттеи» Иосифа Бродского (1981). По сюжету лирический герой сидит в одном из римских кафе и страдает от того, что его возлюбленная предпочла ему, поэту, какого-то итальянского графа (очень, кстати, лимоновская история). Но это только отправная точка – дальше полёт мысли заносит автора именно в то пересечение лингвистики и философии, о котором писалось выше:

Я, пасынок державы дикой

с разбитой мордой,

другой, не менее великой

приёмыш гордый, —

я счастлив в этой колыбели

Муз, Права, Граций,

где Назо и Вергилий пели,

вещал Гораций.

Попробуем же отстраниться,

взять век в кавычки.

Быть может, и в мои страницы

как в их таблички,

кириллицею не побрезгав

и без ущерба

для зренья, главная из Резвых

взглянет — Эвтерпа.

Не в драчке, я считаю, счастье

в чертоге царском,

но в том, чтоб, обручив запястье

с котлом швейцарским,

остаток плоти терракоте

подвергнуть, сини,

исколотой Буонаротти

и Борромини.

<…>

И даже

сорвись все звезды с небосвода,

исчезни местность,

всё ж не оставлена свобода,

чья дочь — словесность.

Она, пока есть в горле влага,

не без приюта.

Скрипи, перо. Черней, бумага.

Лети, минута.

Сколько в этих строчках – жаргонизмов («котлы»), сниженной лексики («драчка»), фразеологизмов («взять в кавычки»), политической составляющей («кириллицею не побрезгав <…> взглянет – Эвтерпа») и самое главное – философии: «… всё ж не оставлена свобода, чья дочь – словесность»!

Пока есть здоровый и развивающийся язык, пока живёт литература, будет и божественное Слово, охраняющее и вдохновляющее нас.