Цензура всегда

Победа. Этим словом завершается эссе-воспоминание о событиях августа 1991 года Артемия Троицкого. Попалось оно на глаза случайно в русской версии американского журнала Rolling Stone к 15-летию событий. Не случайно и в екатеринбургском Ельцин-центре этот год сакрализован и выводится как начало творения новой России…

В «Мифологиях» Ролана Барта есть любопытные рассуждения о том, как «отнять у чужой страны ее историю». Делается это через «отрицание любой исторической конкретности». Когда туземная своеобразность, уникальность признается в качестве «гротескного спектакля», но в основе лежит представление об «отражении Запада». Условно говоря, в любых диковинных странах люди такие же, что и в европах, но особенности развития их культур помешали им стать такими же совершенными и цивилизованными, как европейцы. Поэтому рецепт понятен: «гротескный спектакль» – в формат фольклорной деревни и делать все, чтобы стать достойным отражением. Так «затерянные континенты» смогут превратить свое блуждание в лабиринтах своеобразия, прекратить изобретать велосипед и пойти по стопам достойных.

Собственно, подобная логика действовала все десятилетия, когда происходил в постсоветской России процесс отмены-выверта отечественной культуры. Она разбиралась, перестраивалась, производился евроремонт, чтобы доказать, что русские, такие же люди, что и европейцы. А их уникальность, как и своеобразие отечественного цивилизационного пути – досадное недоразумение, впрочем, исправимое. Вот и твердили, что Россия – Европа и призывали держать равнение на цивилизованный мир.

Вот, к примеру, еще в начале 70-х будущий перестроечный архитектор Александр Яковлев развернул непримиримый бой с почвенниками.

Россия в 1990 гг

Почва, отечественная традиция им воспринималась в качестве главного зла и причины всего дурного – консерватизма, догматизма. 

Себя Александр Яковлев воспринимал реформатором, а в стране, по его мнению, в Перестройку проходило не что иное, как Реформация. Она была призвана не просто реформировать общество и «вытащить его из трясины отсталости и нищеты», но и дать стране совершенно иной – «третий путь», который позволит преодолеть «порочный круг» своей истории, изменить ее сущность.

По словам реформатора, «Россия призвана найти свой собственный путь возвращения в цивилизацию». По сути, речь шла о четком понимании, что надо все ломать, демонтировать не только общественно-политическую систему, но и культуру, а затем искреннее притяжение к цивилизации сделает свое дело и позволит блудному дитя вернуться. 

Москва, 90-е / avatars.mds.yandex.net

После той самой «победы» 91-го стал формироваться, в том числе и однополярный культурный мир или подгонка его под единые стандарты с отрицанием собственной уникальности. Победивший однополярный вектор переписывал историю, учебники, устанавливал свои трактовки. Всё, что не вписывалось в эту магистральную линию, причем, не только культурные феномены, но и люди, прозванные «совками», объявлялось атавизмом темного и дремучего прошлого, уходящей натурой.

Эта однополярная стандартизация закрывала глаза на ошибки и косяки победившей демократии, производила выверт и переформулирование канона отечественной культуры, отрицая все порочное – свое. Отлично в свое время по этому поводу написал писатель Олег Павлов в эссе «Гефсиманское время». По его словам, «смута порождается всеобщим отрицанием реальности, именно поэтому будущая, то есть возможная обновленная жизнь оказывается в сознании людей более подлинной, настоящей». То есть деструктивные механизм смуты прост: нигилизм плюс утопический проект. И все это должно контролироваться жесткими цензурными клещами.

Долгое время нас убеждали, что цензура – это кошмар, кошмар. И связана она якобы исключительно с произволом государства, которое нависает над гением и зорко следит за ним по принципу «шаг вправо – шаг влево».

Царизм – классический цензор. Затем это дело наследовал советский, который притеснял, вымарывал, не пущал и превзошел своего «учителя». Затем пришли «победители»…

Так приключилось, что с цензурой напрямую связали тему запретов и ограничений, то есть цивилизационных культурных табу или идеологических. Отсюда и был сделан не хитрый вывод, что раз цензура – нечто из разряда ужасного и уничтожающего творчество, то и любые запреты и ограничения также не должны действовать в культурной сфере, а потому – безмерная свобода с принципом «что хочу, то и ворочу», где именно разборка и деконструкция – главный метод.

Поэтому все постсоветские годы пели хвалебные гимны якобы отсутствию цензуры, требовали, что ни в каком виде возврата к ней быть не может. И под этим прикрытием разбирали отечественную культурную традицию, дабы не допустить возврата и устранить любые помехи в реализации утопического проекта тотального евроремонта. Нынешний цензор любит говорить про канон отечественной культуры, который он норовит либо переписать, либо сформулировать по-своему.

Свято место пусто не бывает, мы же понимаем, и современная реальность продемонстрировала такие факты цензурирования, ограничений и требований общего строя, с которыми никакая оголтелая советская цензура рядом не стояла. При этом беспристрастно оглядываясь в прошлое, понимаешь, что уж не совсем и подчистую она вытаптывала.

Берешь, например, томик рассказов Федора Абрамова и диву даешься, как такое в советской стране могли печатать. При том, что нам говорили, что ни одна муха инакомыслия не могла пролететь. И  это не единичный пример, а скорее типический. Да и вообще тему советской цензуры необходимо пересмотреть, уж слишком она мифологизирована в соответствии с насаждаемым в постсоветские годы новым культурным каноном. Особенно, как говорят умные люди: в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Когда возникает возможность сравнивать, то понимаешь, что там была не цензура, а детский лепет. А то, что ныне цензурой не зовется, представляло собой многим больший и тотальный диктат: практически все постсоветское культурное поле было отдано на откуп «победителям», куда они и близко никого не подпускали, формируя свои карьерные лифты, идеологическую и кадровую политику.

Вот пример из литературной плоскости: после начала российской спецоперации возникла фамилия Григория Урушадзе, который ранее держался в тени. По «Википедии» – в числе его главных достижений, по которым был причислен к стану «победителей»: «интервью с будущим президентом РФ Борисом Ельциным, первым установил связь с находившимся в изоляции Михаилом Горбачевым в Форосе в августе 1991 года».

Оказалось, что это – статусный функционер, долгие годы держащий в руках ряд главных литературных премий. Прославился он, как это и положено приличному человеку, рядом громких заявлений и обличений, а после из заграничья и вовсе выдал спич о двух культурах: одной настоящей, которую он с сотоварищами старался все постсоветские годы укоренить в дикой России, а вторая – ну, какая есть – сермяжная, домотканая и ватно-угорелая. То есть вовсе не культура, а даже и не пародия, даже не эрзац. Скорее, дикость для дикости. Собственно, все в стиле: у нас есть Гребенщиков, Макаревич, Земфира, а у вас?.. Из формата сетей и туннельного мышления. Помните, как у 25/17, который еще несколько лет назад ответили Урушадзе и прочим:

Кому iPhone и «Сваровски»,

Кому Афон и Саровский.

Дары волхвов, дары данайцев,

Пасхальные яйца, Павленского яйца…

Тут шутки – Пелевин, тут жуткий Прилепин…

Речь как раз о культуре отмены, которой десятилетиями занимался литературный функционер. Зачистить площадку и произвести культурный выверт. 24 февраля для подобных деятелей стало критической датой, подведшей черту под утопическим проектом, реализуемым «победителями» 1991 года.

Борис Николаевич Ельцин. Фото: РИА Новости

Когда этот литбосс отошел от дел, хлопнув дверью в стиле «не могу молчать» и получив благодарности от сочувствующих ему федеральных сановников,  по наследству на хозяйство пришла представитель Ельцин-центра, а, значит, человек прогрессивный во всех отношениях и как раз из той настоящей и правильной культуры, о которой вещал все тот же Урушадзе.

«Победители» не сдаются. Они полагают, что у них в кармане монополия на определение художественного качества, на проверку культуры на настоящесть. Поэтому этим мерилом и привыкли орудовать, яко дубиной. Прикрывая главное, что основным критерием эстетического уже давно стало идеологическое созвучие и особая оптика. Без этого к тебе как на экзамене, будут предельно придирчивы и, скорее всего, морщась, завалят, отправив на переэкзаменовку в никуда.

«Скомпрометировали бы  премию и эстетически, и политически», – так в соцсети прокомментирован не присуждение премии «Лицей» поэту Анне Долгаревой критик Валерий Шубинский. Как тут без эстетического, оно переведено в совершенно умозрительную и даже спекулятивную категорию, которой много можно оправдать. Эстетически не подходите, поэтому выпадаете в ту самую сферу недокультуры в формулировке Урушадзе…

Анна Долгарева.

Вот и возникают вопросы: это игольное ушко с многочисленными фильтрами для чужих, посторонних, иных и профанных – это цензура или как? И что тогда, советская цензура, об ужасах которой любят рассказывать правильные и прогрессивные люди, она отменяется? И хорошо всем известные примеры гонений по эстетическим и политическим мотивам – как они вписываются во всю эту ситуацию? Не получается ли, что нынешними спекуляциями и откровенным наперсточничеством попросту обнулили весь трагизм прошлых цензурных страданий, превратив во что-то заурядное? Да, и как вообще быть со школьной темой: поэт и толпа? Мы ведь сейчас наблюдаем именно действия толпы, которая, однако, по какой-то причине прихватила себе моральное и эстетическое алиби. Все мысли, которые мрачат душу и леденят сердце…

Взгромоздилась толпа в калошах и без калош и празднует победу. Всех чужих перетащили на территорию скандала и той самой второсортности, подальше от приличных. С другой стороны, погружают в кокон немоты и молчания. И правда, зачем говорить о «скандальных» персонажах? Это моветон. И чтобы уж совсем легитимировать свою тактику, окружают более удачливыми конкурентами, мол, выбор есть, причем, и политически и эстетически правильный. Дескать, то свобода, которая нас встречает радостно у входа, только не разглядеть, что у нее в руках. Монтировка?

Но выбора то и нет никакого, как и нет свободы, а только диктат, только цензура, с которой нынешние самые правоверные цензоры страстно борются, чтобы никто не подумал и не догадался, что цензура, переходящая в произвол, их милая сердцу прерогатива.

И все это типическое. И так во всех культурных сферах, только с разной степенью оголтелости и насаждения «настоящей» культуры, и вытравливания всего, не попадающего в этот стандарт. Всего того, что приличные люди именуют словом «быдло». Сейчас, по мнению тех самых «победителей», быдло распоясалось.

Но ничего, это временно, поэтому сильней закручивать цензурные гайки. Культуру отмены и выверта еще никто не отменял.

А вообще ко всем нашим культурным реалиям протяженностью, как минимум, в тридцать лет очень подходит образ женихов Пенелопы из гомеровской «Одиссеи». Вот так они вошли в чужой дом, стали наводить там свои порядки, предавались пирам и распутству. Надеялись навсегда вытравить память о прежнем хозяине. Претендовали и на руку Пенелопы, чтобы хозяйничать, так хозяйничать. Но Одиссей вернулся, а там еще и сын у него подрос…