Афганистан для чайников: была ли Большая игра?

Падение Кабула 15 августа 2021 года перепугало мирных либеральных обывателей даже больше, чем захват Капитолия 6 января. У многих чувство исторического дежа-вю: кто-то сравнивает эти события с падением Сайгона, кто-то с выводом советских войск всё из того же Афганистана. Эта статья специально для тех, кто хочет разобраться в истории Центральной Азии и в том, почему же эта история так настырно повторяется.

Начнем с этнологии. Никакого единого афганского народа нет и никогда не существовало, точно так же как никогда не было народа бельгийского или сирийского. Афганистан – это территория стыка четырех (!) крупных этносов: узбеков (10% населения страны), хазарейцев (еще 10%), таджиков (25%) и пуштунов (50%). Еще 5% приходится на совсем мелкие этносы и диаспоры. Афганцы в узком смысле – это пуштуны; имя «афганцы» пуштунам придумали их соседи персы, ну то есть это всё равно что называть монголов татарами: постоянно возникает чувство искусственности и даже политической пристрастности. Бо́льшая часть пуштунов (43 млн человек) живет вообще в Пакистане. А этих тогда как называть? Пакистанскими афганцами?

Словом, лучше всего будет по принципу бритвы Оккама не плодить сущностей сверх необходимого, а называть пуштунов – пуштунами, узбеков – узбеками, таджиков – таджиками, а термин «афганцы» свести к нейтральному значению «граждане Афганистана», которое никакой этнической нагрузки не несёт.

Вкратце об этногенезе. Хазарейцы к хазарам не имеют отношения: «хазар» в персидском языке означает «тысяча», то есть боевая единица; хазарейцы – это потомки монгольских войск, в XIII столетии завевавших Персию. Схожая этимология и у этнонима «таджик»: «тадж» означает «корона», получается, что «таджик» – это «коронный воин» (только это потомки не монголов, а еще более ранних завоевателей, в частности арабских, пришедших в VII-VIII вв.). То есть волна завоеваний прошла, а какие-то люди и гарнизоны остались, кому-то выделили клочок земли в феодальную собственность, кто-то женился на местной красавице, кто-то дезертировал, и в итоге из такой вот «пены дней» и кристаллизовались центральноазиатские этносы. Центральная Азия и в особенности Афганистан – это проходной двор истории, тут вечно кто-нибудь кого-нибудь завоевывает, поэтому стоит сразу, наверное, развенчать популярный миф «никто и никогда не завоевывал Афганистан». Афганистан завоевывали все и всегда, но так как эта горная пустыня никому особо была не нужна, завоеватели легко бросали её и уходили дальше, например в Индию.

Вот, скажем, узбеки. Когда в XIV веке «монголосфера» стремительно развалилась, господствующее положение в Центральной Азии перешло к тюркоязычным бойцам Тамерлана, то есть предкам узбеков. Узбеки доминировали в Центральной Азии в течение двух веков. Но в 1598 году они потерпели под Гератом поражение от кызылбашей (предков азербайджанцев), основателей персидской династии Сефевидов. После этого узбеки успокоились и стали вести размеренную культурную жизнь в Бухарском ханстве и ряде государств помельче. Другая часть узбеков еще в начале XVI столетия отступила через Афганистан в Индию и завоевала её под именем Бабуридов, или Великих Моголов. Собственно, столица Бабура была изначально в Кабуле, но он почему-то её бросил и пошёл в Индию. Спрашивается, почему? Потому что в Индии гораздо теплее и приятнее жить.

Поражение узбеков привело к тому, что на первый план в афганском регионе выдвинулся новый (на самом деле очень старый, можно даже сказать древний) игрок – пуштуны, потомки разбитых тюркютами в 567 году под Бухарой эфталитов («белых гуннов»). В начале XVIII столетия против Сефевидов поднял восстание кандагарский купец Мир Вайс, по национальности пуштун. Его сын Мир Махмуд-шах укрепился до такой степени, что начал против слабеющей державы кызылбашей тотальную войну и в 1722 году разбил их под Исфаханом, после чего занял и саму столицу.

Этим воспользовались пронырливые русские, совершившие всем хорошо известный по школе Персидский поход Петра Первого, а также, разумеется, заклятые враги Сефевидов – османы. Неизбежное падение государства кызылбашей смог на какое-то время остановить фанатичный шиит Надир-шах, который в 1729 году разгромил пуштунов под Дамганом. В реваншистском порыве Надир-шах занял Кабул и даже Дели, но 20 июня 1747 года он был неожиданно убит своими же офицерами, и в результате великая держава кызылбашей развалилась на три куска, которые мы знаем сейчас под очень условными именами Иран, Азербайджан и Афганистан. В октябре 1747 года в Кандагар съехались главы нескольких племен и кланов, которые провозгласили своим правителем Ахмад-шаха Дуррани. То есть ядро Дурранийской державы было пуштунское, а все, кто не хотел воевать с пуштунами (узбеки, хазарейцы, белуджи и проч.) признали их власть на условиях типичной для Востока клановой автономии и совокупной выгоды от грабежа каких-нибудь зажиточных соседей (в данном случае – индийцев).

Понятно, что это была очень непрочная политическая конструкция. К 1820-м годам Дурранийское государство развалилось на совсем мелкие княжества, началось противостояние между пуштунскими племенами. Тут нужно заметить, что пуштунский этнос очень мозаичен: люди живут отдельными кланами и группами кланов, система достаточно сложная и противоречивая, но это и обеспечивает, как ни странно, её устойчивость (больше системных связей – крепче система). Есть, например, дуррани, а есть гильзаи. Если объяснять вкратце: дуррани – это чистокровные кандагарские пуштуны, потомки откатившихся на юг эфталитов, а гильзаи – смесь пуштунов с победившими их тюркоязычными племенами. Первые тяготеют к земледелию, вторые больше кочевники. В сущности, это два разных пуштунских этноса, субэтноса точно. Дуррани и гильзаи делятся, в свою очередь, на еще более мелкие группы и кланы, связанные между собой различными системными обязательствами. Есть, понятное дело, связи с узбекскими и таджикскими кланами. Вот как устроен Афганистан с этнической точки зрения.

В политическом же плане в 1830-х годах всё свелось к противостоянию Шуджа-Шаха и Дост-Мухаммеда. Первый был представителем правящей династии, второй – честолюбивым выходцем из дурранийского рода баракзаев. После развала Дурранийского государства Дост-Мухаммед стал правителем Кабула и Газни. В 1834 году он провозгласил себя эмиром. И всё бы ничего, но тут в дело вмешались англичане, которые решили почему-то, что Дост-Мухаммед им не нравится. Во всех исторических книжках написано, что причиной были его связи с русскими, но когда начинаешь изучать факты, возникают вопросы: а в чём, собственно, была связь?

В том, что Дост-Мухаммеда периодически навещали русские офицеры? Ну и что? Это обычная дипломатическая практика. Ближайшая к Афганистану военная база русских была тогда в Оренбурге, не так давно пережившем пугачевщину (Пушкин застал современников событий). То есть какой-то откровенно экспансивной политики на центральноазиатском направлении Россия в середине 1830-х не вела и связь с афганскими эмирами ограничивалась обменом любезностями. Но у англичан заклинило. Скорее всего, им захотелось поставить под контроль Хайберский проход, через который в Индию лезли не русские шпионы, а афганские головорезы, а «руку Москвы» (точнее, Царского Села) придумали в качестве PR-легенды для объяснений в своем парламенте. И в результате 1 октября 1838 года генерал-губернатор Индии Джордж Иден объявил Дост-Мухаммеду войну.

Эта война, опять же, вызывает сплошное недоумение. Англичане (при поддержке сикхов, гуркхов и прочих индийцев) очень легко заняли Кабул и Газни. Дост-Мухаммед отступил на север страны, к узбекам, и попытался поднять их на войну с англичанами. Попытка оказалась неудачной, а сам беглый эмир через какое-то время вернулся в Кабул и сдался англичанам в плен. Эмиром Афганистана англичане сделали свою марионетку Шуджа-Шаха. Казалось бы, авантюра удалась. Но вскоре цены на афганских базарах почему-то резко поползли вверх. Всё зашевелилось, зашепталось. Первыми мятеж подняли ненавидевшие Шуджа-Шаха гильзаи, затем хазарейцы, а потом и все остальные. И очень быстро англичане оказались запертыми в крепостях. Ловушка! Отчаявшись, генерал-майор Эльфинстон пошел на сделку с восставшими. Договор был в том, что афганцы получат казну, но выпустят англичан назад в Индию. По западным меркам нормальная сделка. Но это же Восток!

Такое поведение здесь сразу расценивается как трусость, а трусливый человек – хуже шакала, его можно бить, пинать и всячески измываться. Нужно было дать бой, хоть какой-нибудь, чтобы набрать очков уважения. Эльфинстон этого не сделал, и в итоге весь его отряд по дороге в Индию рассыпался и был перебит.

Совершенно непонятно, причём тут русские. Всё участие русских в этой истории выразилось в таком же неудачном параллельном походе Перовского на Хиву, больше похожем на географическую экспедицию с целью обследовать берега Арала. Складывается ощущение, что английские генералы сами страшно накосячили, а потом вбросили утку про русских шпионов, лишь бы в Симле или в Лондоне их не закидали тухлыми помидорами. Проще говоря, Большая игра – это миф, созданный с целью выбить деньги из британских налогоплательщиков на финансирование различных восточных авантюр, при этом результат не важен, важен сам процесс, важно, чтобы у шпиона была хорошая зарплата, автомобиль и возможность заказать в баре водку-мартини, shaken, not stirred.

Соперничество русской и британской разведок в XIX столетии очень сомнительно. Основная геополитическая борьба в циркумкаспийском регионе в первой половине XIX века была между Россией, Турцией и Персией (то есть игра была тройной), а в конце XIX века в циркумкорейском – между Россией, Китаем и Японией. Англичане в этих играх участвовали в качестве, скорее, активного наблюдателя; мы любим говорить про Большую игру лишь потому, что тема мифологизирована и сделана частью поп-культуры. Но если взвесить восточную геополитику трезвым аналитическим умом, выяснится, что влияние англичан было очень ограниченным: их волновала в основном Индия, обеспечивавшая английским джентльменам безбедную жизнь, а всё остальное существовало только как подпорки для Ост-Индской компании. Система была очень непрочная, с высоким риском обвалиться (что и случилось уже в XX столетии).

На самом деле первая англо-афганская война закончилась громким провалом по очень банальной причине. Англичане перестали платить вождям союзных афганских племен, и это вызвало цепную реакцию. История повторилась в 1857 году, когда англичане перестали выплачивать пенсии уже индийской знати, и в результате вспыхнуло знаменитое восстание сипаев.

Это восточное, сугубо феодальное экономическое свойство: глава клана получает платеж, который через него распределяется в нужных пропорциях по всей клановой системе. Англичане же со своим капиталистическим либерализмом часто попросту не понимали восточной экономической модели (Asiatische Produktionsweise). Они переформатировали бюджеты под «расходы на цивилизацию» (миссии, школы, больницы, железные дороги и т. д.), злили традиционную знать, получали резню, а потом были вынуждены списывать собственную финансовую безграмотность на происки русских шпионов, вот и всё.

Никакой Большой игры Российская и Британская империи между собой не вели. Были незначительные вспышки (во время Крымской войны, например), но эта борьба была совершенно эпизодической, дискретной, выглядевшей красиво и геополитично только на страницах лондонских или петербургских газет. На практике же всё сводилось к обмену дипломатическими нотами, а затем к взаимному ручканью и лобызанию. Это хорошо видно, например, по знаменитому эпизоду 1885 года, когда 30 марта на берегах Кушки русский отряд столкнулся с афганцами, руководимыми британскими офицерами. Первыми выстрелили афганцы, ранив лошадь одного из русских казаков. Генерал Комаров приказал открыть ответный огонь. То есть это была примитивная пограничная перестрелка, а никакая не битва. И что дальше?

Повозмущались в Царском Селе, покричали в британском парламенте про необходимость «сбросить московитов в Каспий». А потом… конфликт был замят! В октябре 1885 года два русских полковника по приглашению английского кабинета министров посетили учения в северо-западной Индии; Александр III, в свою очередь, направил ценные подарки шести британским офицерам, которые сопровождали гостей во время поездки.

У России и Великобритании было гораздо больше общего, чем поводов для раздоров. Это были две империалистические державы, очевидно загнивающие, с зажравшейся «элитой», с расистской политикой. Да не нужно было им конфликтовать между собой и делить нищий и забытый богом Афганистан! Поэтому русские и британские дипломаты достаточно легко договаривались между собой, благо английский язык был в те времена для русских дворян обязательным и даже уменьшительно-ласкательные имена были тогда на английский манер, вроде Стива или Долли. Политическая борьба определяется не абстрактной геополитикой, а политическими партиями, которые находятся у власти, а они в XIX столетии и в начале XX в Англии и России были очень схожи: консерваторы-славянофилы и либералы-англоманы изображали конкуренцию внутри стремительно гниющих «просвещенных» монархий.

Большая игра, казалось бы, стала из мифа реальностью, когда власть в России неожиданно сменилась с англоманской на народную, а случилось это, как известно, в октябре 1917 года. Вот это событие сразу же вызвало в городе Лондоне зашкаливающую истерику, прежде всего потому что победа большевиков означала автоматический выход России из Первой мировой войны, которую Ленин абсолютно справедливо считал позорной и империалистической. Англичане и французы теряли «второй фронт», за счет которого война-то и держалась больше трех лет, а не сдулась в первый же, как это случится в 1940 году. И Советская Россия сразу же была записана во враги. Западные газеты наполнились карикатурами, изображающими Ленина и Троцкого иудами, получающими от немцев 30 сребреников. Всё засуетилось.

Весной 1918 года англичане высадились в Мурманске. В августе того же года британский экспедиционный корпус, проехав через Персию на бронемашинах с Месопотамского фронта, вошел в Баку. Нетрудно заметить, что англичан интересовали только экономически выгодные объекты: порты, железные дороги, нефтяные промыслы и т. д.

По схожему сценарию события развивались и в Центральной Азии. Здесь в июле 1918 года вспыхнул антибольшевистский мятеж в Ашхабаде. Возглавил мятеж эсер Фунтиков. «Веселый малый, который, к несчастью, чрезмерно любил водку», – так охарактеризовал сию историческую фигуру генерал-майор Маллесон, руководитель британской миссии в Туркестане. Мятежникам и интервентам противостоял большевистский центр в Ташкенте. Отдельные эпизоды этого противостояния читающей публике в общем-то хорошо известны: расстрел 26 бакинских комиссаров в ночь на 20 сентября 1918 года, сражение у станции Душак 9 октября и т. д. Но это просто иллюстрации, за которыми иногда трудно увидеть зловещий план британской короны.

А план был в том, чтобы: а) сделать ставку на какие-то антибольшевистские силы, неважно какие; б) развалить всё на мелкие национальные республики; в) провести в этих республиках «демократические реформы»; г) надавать «демократическим правительствам» липовых гарантий от английских банков; д) под предлогом защиты «демократических правительств» от немцев или турок (которые всё еще вели с англичанами Первую мировую войну) разграбить и вывезти самое ценное, прежде всего, конечно, нефть, хлопок, драгоценности, железнодорожные составы и проч. В сущности, это неоколониальная модель, которая ставит аборигенов в постоянную экономическую зависимость от английских банков и торговых компаний. Сценарий хорошо известный и на самом деле успешный: по этой модели сейчас живет половина мира, с заменой разве что британской буржуазии на американскую.

Но в том-то и дело, что жители Центральной Азии были в массе своей настолько бедны и несчастны, что они часто инстинктивно тянулись к русским коммунистам, а не к финансовым воротилам либерального Запада. Им просто нечего было закладывать в английских банках, вот и всё.

То есть в 1918 году на хлопковых полях Центральной Азии впервые в истории русский коммунизм и британский либерализм сошлись в непосредственном клинче. Большая игра обрела плоть и кровь. Казалось бы. Но нет, и это тоже оказалось не более чем криками совы в тумане. Англичане особо не горели желанием вступать с большевиками в открытый конфликт, прежде всего потому как догадывались, что красные рано или поздно белых разобьют. Поэтому они вели очень двойственную политику, одной рукой давая деньги и винтовки белым мятежникам, а другой переписываясь с красными комиссарами. Кроме того, англичане побаивались, что большевики включат свои «пятые колонны» в самой Великобритании, где русским коммунистам симпатизировали, например, ирландские рабочие, которые периодически саботировали работу портов и военных фабрик и требовали каких-нибудь социалистических уступок. 

Большая игра была, но она была вовсе не тем, чем ее представляют «патриотические» историки и политические комментаторы с федеральных телеканалов. В ней участвовали совершенно другие силы. Была ещё одна чрезвычайно популярная партия, не большевики и не британские капиталисты. История Нового времени вообще троична и представляет собой соперничество трех базовых направлений: либерал-западнического, коммунистического и имперского. Но к началу XX века имперская идея в традиционном понимании в принципе себя исчерпала, и ее место в птице-тройке новой истории стало занимать политическое течение, которое в исторической литературе называют по-разному, но чаще всего употребляется термин «модернизм» или «вестернизация». Что это такое? Это как бы либерализм, но с обратным, антизападным знаком.

То есть берутся западные технологии (ружья-танки-самолеты), западные институты (конституция-парламент), финансовые инструменты (банки-облигации), всё то же самое, что и на либеральном Западе, но политический вектор другой – патриотический, национальный, антиколониальный. Первый хорошо известный пример такого модернизма – это реставрация Мэйдзи в Японии в 1868 году.

В сущности, это был конституционный переворот, который устроили японские патриоты (так называемые Сонно Дзёи). Та же приблизительно платформа была изначально и у китайских националистов, например, у Сунь Ятсена. Были корейские модернисты во главе с Ким Ок Кюном, попытавшиеся в декабре 1884 года осуществить в Корее переворот при поддержке своих японских друзей. Всё на первый взгляд очень даже положительно, ибо разумно и инициативно. А вот дальше начинаются очень неприятные для русского читателя примеры. К тому же политическому классу модернистов нужно причислить, например, младотурок – непосредственных организаторов геноцида армян в 1915 году. Да и вся фашистская погань: Франко, Муссолини, Гитлер – тоже к этому модернистскому направлению, по сути дела, принадлежит. Словом, это такой постимперский национализм в условиях XX столетия, который всегда связан с какими-то идеями «чистой расы», «избранного народа» и т. д.

И очень часто подобные идеи перерастают в этнические чистки и концлагеря: те же прогрессивные японцы ответственны, например, за резню мирного китайского населения в Порт-Артуре (1894) и в Нанкине (1937). Хорошо, скажете вы, но какое отношение это имеет к Афганистану? Самое непосредственное! На общетюркской почве в Центральной Азии в 1918-19 гг. стали очень сильны так называемые пантюркистские (они же младотурецкие) идеи. К этому третьему вектору тяготели все, кто не хотел плясать под дудку неоколониального Запада и в то же время не симпатизировал красной Москве. Понятно, что в условиях перманентной гражданской войны эта партия иногда выступала на стороне западных колонизаторов, а иногда, наоборот, заключала с большевиками какой-нибудь договор или пакт об отсутствии войны между собой (скажем так), и это означало лютую головную боль для англо-франко-американских капиталистов.

В истории Афганистана этот политический треугольник сработал вот каким образом. Пуштунам пантюркистские идеи были безразличны, и тогда турецкие агенты подкинули им вариант, который называется младоафганством. То есть это всё тот же самый младотуркизм, только в профиль. Идея зашла. 20 февраля 1919 года умер афганский эмир Хабибулла-хан.

Его сын Аманулла-хан оказался убежденным сторонником младоафганских идей. Заняв трон, он сделал две вещи: 1) послал в Москву очень дружелюбное письмо; 2) объявил о независимости Афганистана от всяких вассальных отношений с Британской империей. Владимир Ильич Ленин этому письму очень обрадовался и написал в ответ, что Советская Россия признает суверенитет Афганистана и рассчитывает на дружеские отношения. А вот англичанам политические заявления Амануллы явно не понравились, и в результате в мае того же года началась так называемая третья англо-афганская война. Англичане бомбили с самолетов Кабул и Джелалабад, но наступление по суше очень быстро заглохло опять же по банальным причинам: английские (точнее, англо-индийские) солдаты попросту отказались воевать за великую Британскую империю.

После 4 лет мировой бойни всем было глубоко плевать на Георга V и его черчиллей и чемберленов с гималайской высоты. Внутри самой Индии зрел неизбежный антибританский бунт. В марте 1919 года некто Ганди вывел индусов на демонстрацию, к апрелю эти демонстрации переросли в погромы, англичане в ответ стреляли по безоружной толпе, в общем, Британская империя стала задыхаться, как задыхаются старые и немощные люди. Пассионарность британской этносистемы (англо-валлийско-шотландской, скажем так) к 1919 году закончилась, как заканчивается осень: подули зимние ветра. Поддерживать имперское наследие стало некем. Англичане не смогли победить очень, очень слабую афганскую армию, они просто махнули рукой на этих пуштунов и на их младоафганскую независимость. Вот что случилось. Вот как объясняется потеря англичанами Афганистана, а затем и всех остальных колоний, – не силой афганских горцев, а невероятной слабостью Запада, его пассионарным выгоранием, «закатом Европы». Империя сдохла, потому что этнический двигатель, на котором она работала, заглох прямо посреди Хайберского прохода.

Было бы глупо, опять же, усматривать в этом поражении англичан «руку Москвы». Рука была не московская, а стамбульская, младотурецкая. Аманулла-хан всего лишь слал в Москву красивые письма, на практике же сотрудничал с боевыми группировками в Советском Туркестане. Эти группировки нам сейчас известны под сводным именем басмачей. Что это такое?

Идеология басмачества представляет собой вульгарное сочетание пантюркизма и традиционных исламских представлений о джихаде. Считается, что басмачество началось еще до Октябрьской революции, а именно в 1916 году, когда вспыхнуло так называемое Среднеазиатское восстание. Это был мятеж казахов и киргизов против расистской и милитаристской политики очевидно гибнущей Российской империи. Русские начальники отбирали у местных за бесценок скот, отправляли работать на фронт, изымали земли для русских поселенцев. В общем, совершенно омерзительная колониальная политика, даже хуже, чем в Британской империи. И эта политика обернулась мятежом. Мятеж был подавлен, причем подавлял его не кто-нибудь, а печально известный генерал Куропаткин, который «прославился» сначала поражениями на маньчжурских полях, а потом столь же позорно завалил наступление Северного фронта летом 1916 года. А вот против мятежных кочевников это имперское чучело показало себя во всей красе: очень скоро всё Семиречье для устрашения усыпали виселицами.

И в то же время есть всё-таки ощутимая разница между казахами и киргизами с одной стороны, и туркменами и узбеками с другой. Казахи и киргизы – этносы степного, скажем так, происхождения и образа жизни, а вот туркмены и узбеки – жители речных долин и оазисов. Первые тюрки только по языку, они не принадлежат к группе 24 огузских племен (туркмены, узбеки, азербайджанцы, османы, печенеги и т. д.). Кроме того, они достаточно вяло относятся к религии. Поэтому пантюркистские идеи среди казахов и киргизов почти что не зашли. А вот среди туркменов и узбеков младотурецкая пропаганда оказалась очень успешной. Она удачно легла на общее недовольство колониальной политикой консервативной николаевской клики. Приход к власти большевиков только обострил это недовольство, потому что большевики были атеисты, а тюрки-огузы очень религиозны, для них ислам – важнейший элемент общежития.

Поэтому раскол пошел не по политическому, а по религиозному критерию (как, впрочем, и в центральной России: все белые генералы были очень верующими людьми). Вот откуда появились басмачи, они же моджахеды. Это совместная продукция пантюркистской пропаганды и традиционных мусульманских представлений о войне с неверными. Коммунизм был симпатичен тем, кто по каким-то причинам не нашел общего языка с мусульманскими муфтиями, а вот люди тёмные, религиозные, малообразованные, конечно же, симпатизировали басмачам и поддерживали их.

Как это связано с Афганистаном? Вспомним, что Афганистан – это всего лишь условная граница по реке Кушка, за которой живут точно такие же узбеки и таджики. То есть у воевавших против Советской власти басмачей всегда была возможность уйти за границу и там спрятаться у каких-нибудь родственников. Достать большевики их оттуда уже не могли, потому что Ленин, вспомним этот эпизод, признал Афганистан суверенным государством. То есть Афганистан стал естественным аккретором басмачей. Ситуация осложнялась тем, что в самой Турции идеологи басмачества – младотурки – потерпели исторический крах. Здесь в 1920 году к власти пришли кемалисты, то есть не османы, а простые анатолийские крестьяне. Это принципиально другой этнос, новотурецкий. Столицей Османской империи был город Стамбул, а вот столица Турецкой республики – это уже город Анкара, почувствуйте разницу.

И, соответственно, все недобитые младотурки, «последние османы» и прочие политические лузеры побежали куда-нибудь доигрывать свою фашистскую, по сути, игру. А побежали они, естественно, в Центральную Азию, где шла война басмачей с большевиками. Был, например, такой знаменитый младотурок Энвер-паша, один из организаторов геноцида армян. Он после Первой мировой войны бежал из Турции в Германию на подводной лодке, потом и в Германии случилась революция, тогда он уехал в Москву, здесь пытался договориться с большевиками, а большевики, в свою очередь, хотели использовать его как политическую пешку. Ничего из этих взаимных заигрываний не вышло, и в итоге Энвер-паша таки в 1921 году оказался в Туркестане и примкнул к басмачам. 4 августа 1922 года он был убит в бою, причем по одной из версий его лично зарубил саблей комдив Мелькумов, по национальности армянин, то есть это был акт мести за 1915 год.

Отметим еще один очень важный для понимания новейшей истории момент. Энвер-паша не был религиозен, он был модернист, германофил, человек со светским образованием, но он сознательно встал на сторону исламистов, то есть он одним из первых начал использовать в политической борьбе мусульманский фактор. Почему? Потому что это очень удобно. Религия – эффективный способ быстро набрать сторонников и бросить их на какие-нибудь баррикады. Раньше этот фактор почти не учитывался, потому что история шла в направлении секуляризации, просвещения, образования.

Это было модно, это позволяло аккумулировать пассионарных единомышленников; так, например, русские народники («нигилисты») собирали вокруг себя молодых людей за счет массового увлечения естественными науками (и революционными идеями). Теперь же в новых исторических условиях модусы пассионарности начали незаметно меняться. Пассионарных людей стали больше привлекать религиозные конструкции. Религия начала казаться многим чем-то очень важным и правильным по сравнению с массовым светским образованием, которое никаких особых бонусов в жизни в общем-то не дает. Словом, раньше было модно стремиться к свету, теперь же многие начали видеть ощутимую выгоду в религиозной тьме и в принципиальном протесте против светского государства. Всё это и породило так называемый фундаментализм, в частности, исламский.

Именно эти факторы и сыграли главную роль в событиях, которые в исторической литературе называются восстанием Бачаи Сакао или афганским походом Красной Армии. Бачаи Сакао был неграмотный таджик, сын водоноса. Какое-то время он воевал в отряде Энвера-паши, потом служил в афганской армии. Здесь он повздорил со своим командиром и ушел в бега. А в это же самое время Аманулла-хан ввел указ об обязательном ношении европейской одежды. Кроме того, многих религиозно озабоченных афганцев бесила его жена, знаменитая феминистка Сорайя Тарзи, очень красивая, умная и нерелигиозная женщина. И в какой-то момент ситуация вышла из-под контроля: фундаменталистская беднота вдруг начала орать во весь голос и тыкать пальцем в фотографию Сорайи в полуобнаженном европейском платье, без чадры и прочих «традиционных ценностей». И как-то так случайно получилось, что эту толпу разъяренных исламистов возглавил Бачаи Сакао, которому в жизни было уже совершенно нечего терять.

Он объединил таджиков и гильзаев (то есть самые бедные и потому религиозные этносы) и повел их с оружием в руках прямиком на Кабул. Было это в самом конце 1928 года. 14 января 1929-го Аманулла-хан отрекся от трона и убежал в Кандагар. 17 января исламисты вошли в Кабул и провозгласили Бачаи Сакао падишахом. Началась откровенная резня (в частности, пострадали хазарейцы – по своей деноминации шииты, а не сунниты). Исламисты крушили светские учреждения: больницы, школы, радиостанции. В общем, очень похоже на сцены из романа братьев Стругацких «Трудно быть богом». Поломали и сожгли всё.

Вскоре об этих печальных событиях посредством шифрованной радиосвязи стало известно в городе Москве. А в Москве отреагировали очень нервно, прекрасно понимая, что толпа недобитых басмачей вполне способна перейти советскую границу и устроить всё то же самое в наших социалистических республиках Средней Азии (в 1929 году их, правда, было только две: Узбекская и Туркменская; казахи, киргизы и таджики считались автономиями в составе РСФСР). Поэтому Краснознаменному Среднеазиатскому военному округу было поручено провести суперсекретную операцию по защите друга Советского Союза Амануллы-хана.

Был создан отряд из 2 тыс. человек, переодетых в афганскую одежду, с липовыми же афганскими именами. 15 апреля 1929 года советские самолеты разбомбили афганскую заставу, после чего на территорию Афганистана вступил суперсекретный отряд, который через неделю достаточно легко с криком «ура!» взял Мазари-Шариф. Ну то есть всё было очень похоже на советский анекдот про китайско-вьетнамский конфликт: «А руками они делали так» (вариант: «Иде ж это видано, щоб вьетнамски хлопцы сдавалысь»). В то же самое время Аманулла-хан с отрядом хазарейцев выступил из Кандагара на Кабул. Однако этот отряд был разбит. Аманулла с женой эмигрировали в Индию, а потом – в Европу. И в итоге Красная армия территорию Афганистана оставила, потому что защищать стало некого. Всю информацию о походе засекретили. Бачаи Сакао тоже, впрочем, недолго держался у власти. В конце 1929 года власть в Афганистане захватил английский ставленник Надир-шах, который был провозглашен королем. Бачаи Сакао был схвачен и казнен.

В сущности, в стране была установлена очень жесткая пробританская диктатура. Всех недовольных режимом расстреливали на месте. Кончилась эта диктатура тем, что в 1933 году Надир-шаха застрелил во время парада курсант военного училища.

Так королем Афганистана в возрасте 19 лет стал знаменитый Мухаммед Захир-шах. Его правление считается очень успешным. Захир-шах проводил умеренную политику, сочетавшую продвижение светской культуры с уважением к религиозным требованиям. Во внешней политике король тоже успешно балансировал между капиталистическими странами Запада и Советским Союзом. То есть в итоге все-таки победило дело рук Амануллы-хана, – модернистский, националистический курс. Во время Второй мировой Афганистан занимал нейтральную позицию, но вообще-то нужно повторить еще раз: и в Афганистане, и в нацистской Германии на вооружение была поставлена одна и та же идея, просто с разной степенью разнузданности, что ли. Пуштунский национализм не переходил в формат концлагерей и насильственных депортаций, а ограничивался мелкими политическими убийствами несогласных с режимом (например, шиитских лидеров). То есть это был такой недонацизм.

И на самом деле афганское правительство очень осторожно, непублично, но симпатизировало Гитлеру. Младоафганцы просто боялись дразнить и английского льва, и русского медведя, которые могли в любой момент с двух сторон легко расколоть эту нищую и технически отсталую страну, как гнилой орех. В Кабуле всё хорошо видели и понимали. Видели, например, что в соседнем государстве симпатии к Гитлеру закончились для иранского шаха Реза Пехлеви в 1941 году отречением, после чего Советский Союз и Великобритания поделили Иран на сферы влияния, а Тегеран сделали любимым местом для проведения своих союзнических конференций. Конечно, в этой ситуации афганцы сидели тише амударьинской воды, ниже маковой травы. Но если бы вдруг внешнеполитическая ситуация изменилась, если бы Советский Союз пал, если бы в Персии пришли к власти прогитлеровские силы, если бы японцы вышибли англичан из Индии, можно даже не сомневаться в том, что афганцы сразу же записались бы к Гитлеру и Хирохито в лучшие друзья, а Бухара, Фергана и Пешавар были бы мгновенно аннексированы под предлогом создания «Великого Афганистана».

Исторический эпизод с переделом Ирана между СССР и Великобританией в 1941 году заставляет, кстати, в очередной раз задуматься на тему: а была ли вообще Большая игра? Мы видим, что опять Россия (на этот раз уже Советская) и Великобритания выступают в роли союзников, а не противников. Но если раньше Англию и Россию связывало империалистическое единство, теперь в качестве повода к союзу выступает идеологическая близость либерал-демократических и коммунистических идей, которые в свою очередь противопоставляются национал-модернистскому вектору с исходными точками в Берлине (на западе) и Токио (на востоке).

Афганистан в середине XX столетия в этом смысле оказался в очень выгодном положении. У афганского правительства были хорошие отношения со всеми. Это и в самом деле была нейтральная страна, эдакая азиатская Швейцария. То есть должно было что-то такое в мире случиться, чтобы эта тихая гавань забурлила и покрылась кровавыми волнами новой гражданской войны.

А случилось вот что. Результатом Второй мировой войны стала гибель Британской империи. Великобритания попросту не выдержала экономического удара, который ей нанесла война. Британская экономика держалась только на американских кредитах, выплатить которые было уже невозможно. Фактически это был дефолт. Нужно было сбросить весь колониальный багаж, чтобы дальше хоть как-то двигаться. И англичане начали его сбрасывать. В 1947 году они были вынуждены предоставить независимость Индии. При этом страну разделили на два государства: индусское и мусульманское. Это последнее решение британского правительства сразу же привело к огромному числу проблем. Во-первых, многомиллионный пуштунский этнос оказался по две стороны афгано-пакистанской границы.

Раньше это не было проблемой, потому что границ как таковых не было, пуштуны легко переходили по обе стороны так называемой «линии Дюранда», ездили к родственникам в Пешавар или, наоборот, в Кандагар, – теперь же новое пакистанское правительство начало это границу укреплять потому хотя бы, что афганское правительство этой условной линии не признавало (и до сих пор не признает!). Во-вторых, в Пакистан и Афганистан хлынула волна мусульманских беженцев, которых после передела выгнали с индийской территории так называемых мухаджиров.

Эти беженцы, разумеется, дестабилизировали и без того напряженную обстановку. Исламистские идеи находили в сердцах мухаджиров живейший отклик. И через одно-два поколения это переродилось в горячее желание кого-нибудь поубивать. То есть фундаменталистская бомба, которая разорвалась в конце XX века, была заложена еще в середине столетия очень неумелым разделом Индии. Представьте себе реку, которую перегородили плотиной, но при этом не сделали нормальных водоотводов: вода ищет себе дорогу, но не может ее найти, скапливается в небольших ложбинах, но потом и оттуда уходит, нередко круша всё на своем пути. Мусульмане 1 300 лет «текли» в Индию, а теперь их резко «развернули». Вот где причины всплеска исламизма именно на восточной окраине исламского мира. Вот почему Афганистан превратился из «азиатской Швейцарии» в головную боль для всего мира.

Здесь нужно объяснить, наверное, еще одну очень простую истину. Пуштуны – очень многочисленный народ, но он в Пакистане не доминирующий, совсем нет, это всего 15% населения. Ведущий пакистанский этнос – пенджабцы (это почти половина 200-миллионной страны), а единственный официальный язык – урду (еще английский употребляется, конечно, но это колониальный реликт, не более того). Соответственно, пуштуны после 1947 года оказались в Пакистане (в отличие от Афганистана) этническим меньшинством. Это при том, что в Пакистане в три раза больше пуштунов, чем во всем Афганистане (да еще в индийских городах живет до сих пор миллионов шесть)! То есть проблема не в абсолютных величинах, а в пропорции. И многие пакистанские пуштуны были этим очень недовольны. И они начали потихоньку перетекать в Афганистан, где они были титульной нацией, где король был пуштуном по национальности, и он вел политику умеренного пуштунского национализма. 

Этот процесс «водосбора» был очень постепенным, он незаметно нарастал, аккумулировал всё новые и новые ручейки, вода точила камень, поэтому в 1950-х и в 1960-х гг. какого-то видимого результата не было. В Афганистане всё было по-прежнему относительно спокойно и нейтрально.

Захир-шах ездил с официальными визитами в Советский Союз, здесь его ласково встречали Хрущёв и Брежнев, ему устраивали охоту в Завидово. Советские специалисты, в свою очередь, ездили в Афганистан, где помогали строить какие-нибудь промышленные объекты. И это тоже было совершенно естественно, потому что Великобритания выпала из восточной политики. Влияние русских, соответственно, усилилось. Это привело среди всего прочего к тому, что в 1965 году в Афганистане возникла своя коммунистическая партия – НДПА. Но и обратный вектор работал. Афганцы были всё еще очень бедны и религиозны. Мухаджиры не добавляли богатства, но усиливали исламистские настроения. И в конечном счете это привело к повторению кровавых событий 1920-х годов, всё на той же почве и с теми же игроками. Разница была только в том, что в 1920-х поток мухаджиров шел с севера, из советской Средней Азии, а во второй половине XX столетия поток пошел с юго-востока, из Пакистана и Индии.

22 апреля 1970 года был выпущен номер коммунистической газеты «Парчам» («Знамя»), полностью посвященный 100-летию Ленина. Этот номер вызвал негодование, во-первых, мусульманского духовенства, а во-вторых, пуштунских националистов. Дело в том, что глава фракции «Парчам» Бабрак Кармаль не был по национальности пуштуном, а был полутаджик-полугильзай. Гильзаем был и другой известный коммунист – Нур Мухаммад Тараки, руководитель второй фракции – «Хальк» («Народ»). То есть коммунизм в Афганистане стал популярен в основном среди этнических меньшинств. Эти меньшинства требовали, среди всего прочего, перехода к преподаванию, например, на национальных языках: узбекском, таджикском, белуджском и т. д. Пуштуны были, конечно, категорически против этого.

Всё то же самое было и в истории русской революции, если вспомнить. Коммунизм был популярен среди этнических меньшинств, которые в Российской империи считались неблагонадежными, враждебными шовинистической политике николаевской клики: например, евреев, или латышей, или грузин. НДПА шла по хорошо протоптанному пути, и главные противники у коммунистов в Афганистане были всё те же: пуштунские черносотенцы и разного рода религиозные авторитеты.

И вот эти авторитеты, нечто вроде нашего епископа Гермогена, в 1970 году начали собираться под черным флагом, орать благим матом и требовать немедленно покончить с коммунистической заразой. В мечетях стали собираться фанатики. Правительство Захир-шаха отреагировало на эти сборища весьма адекватно: потребовало разойтись и направило ко всем черносотенным мечетям войска. Однако духовенство начало мутить воду в провинциальных городах, в частности, в Мазари-Шарифе, где, как известно, находится одна из красивейших мечетей в мире – Голубая мечеть. В Джелалабаде вспыхнул бунт. В общем, страну начало снова трясти, как когда-то в 1928 году и приблизительно по тому же сценарию. Это привело к тому, что в 1973 году в Афганистане случился государственный переворот.

Продолжение следует…

Автор: Борис Мячин