Распады общества

Оказалось, старые мифы и мечты исчезли – почему? Потому, что системы механической солидарности и органической солидарности столкнулись в тяжелом конфликте. При этом общности и группы изменились или распались (в основном это были небольшие сообщества, но они имели влияние). 

Митинг за сохранение СССР, фото: zviazda.by

Можно предположить, что вплоть до последних дней СССР в культуре не играл существенной роли экзистенциальный страх и насилие. Однако в той части граждан, которые были проникнуты иррациональным способом мышления, западническими иллюзиями, и удалось раскачать невротический страх. 

Еще зимой 1991 г., когда телевидение уже вовсю работало на развал общества, председатель Совмина СССР В. С. Павлов поручил Аналитическому центру АН СССР, где я работал, подготовить аналитический доклад о возможности противодействия этой пропаганде. Вывод его был таков: вернуться к цензуре советского типа невозможно (главное, это лишь усилит противника).

Но остатки власти государства еще позволяют добиться выделения на телевидении экранного времени, чтобы специалисты могли вечером делать обзор главных разрушающих сообщений и дать свои комментарии к этим сообщениям, объясняя их суть и последствия пропагандируемых действий. Умных и знающих специалистов, готовых делать такую работу в режиме «гласности», было достаточно. 

Михаил Горбачев и Джордж Буш-старший

В. С. Павлов устроил нам встречу с председателем Гостелерадио СССР Л. П. Кравченко, который подчинялся напрямую Горбачёву. Мы изложили выводы доклада и наше предложение. Он сказал, что доложит Горбачёву. Больше разговоров об этом не было. 

Это уже распады…

По данным того же ВЦИОМ, в марте 1996 г. 81% семей имели душевой доход ниже прожиточного минимума (580 тыс. руб) и 62% ниже физиологического минимума (300 тыс. руб) – погрузились в бедность. И речь при этом идет не о временном бедствии вроде войны. ВЦИОМ хладнокровно фиксирует: «В обществе определились устойчивые группы бедных семей, у которых шансов вырваться из бедности практически нет. Это состояние можно обозначить как застойная бедность, углубление бедности» [Зубова Л. Г. Представления о бедности и богатстве. Критерии и масштабы бедности // “Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения”. ВЦИОМ. 1996, № 4.].  

По данным ВЦИОМ, только 10%. бедняков могут теоретически повысить свой доход, «крутясь побыстрее». Причины имели социальный, а не личностный характер.

Можно сказать, что власть в СССР после 1950 г. не видела сложных проблем конфликтов между механической и органической солидарностью и не понимала процессов, происходящих на Западе. А уже в 2000 г. и сейчас, в 2020 г., созданная после «перестройки» «органическая солидарность» больше похожа на «дикий капитализм». 

Фото: пресс-службы Сбербанка

Социологи, изучающие реформу, оказались совершенно неспособны определить социальную структуру общества и установки основных групп – их поведение в ходе преобразований представлялось «неправильным». Один из влиятельных философов Юрий Карякин во время прямой трансляции подведения итогов выборов декабря 1993 года в Кремле, увидев на большом экране первые результаты голосования на Дальнем Востоке, начал кричать: «Россия, ты одурела!». Он ожидал совсем других результатов.

Американский социолог В. Э. Шляпентох дает в двух номерах журнала СОЦИС (1995, № 9 и № 10) подробный обзор той кампании. Он пишет: «Исследователи потерпели поражение не только в предсказании победителей, но даже в предсказании очередности, с которой партии пришли к финишу … Российские исследователи потерпели поражение в попытках предсказать число людей, которые примут участие в выборах. …

Юрий Левада, руководитель ВЦИОМ, во время беседы по телевидению 2 декабря предсказывал решительную победу правительственных сил. … Большинство других организаторов опросов были убеждены, как и ВЦИОМ, в бесспорной победе проправительственных сил… Результаты выборов потрясли как всю страну, так и Запад. … В течение четырех десятилетий, когда эмпирические исследования были распространены в России, российские социологи никогда не были так посрамлены, как в декабре 1993 г. … 

Несколько месяцев спустя Ю. Левада признал, что новая политическая реальность, которая появилась в стране в 1993 г., была неправильно понята как политиками, так и исследователями… Б. Грушин дал более глубокое замечание в оценке декабрьского провала. … Он сделал крайне пессимистические и агностицистские заявления, предположив, что российское общество в его нынешней изменчивой форме представляет неподдающиеся измерению проблемы для социальных наук» [Шляпентох В. Э. Предвыборные опросы 1993 г. в России (критический анализ) // СОЦИС. 1995, № 9, 10.]. 

Многие социологи сразу стали изучать процесс «формирование андекласса в России». Тяжелые травмы! 

Вот фрагмент статьи «Бедность независимости…» (2004): «Сельские бедные – одна из депривированных и социально-исключенных групп, особенностями положения которой является экономическая, социальная и пространственная изоляция от основных источников жизнеобеспечения современной России. Особенностью этой группы является устойчивость такого положения, признание неспособности самостоятельного преодоления нужды.

Нисходящая мобильность ранее благополучных социальных слоев и распространение бедности на работающих стали признанными особенностями трансформирующейся России… Западные исследователи сходятся во мнении, что из андекласса очень трудно вырваться. Лишения накапливаются и, словно оковы, препятствуют восходящей мобильности. Основными факторами формирования этой категории считаются географическая сегрегация наряду с крайней бедностью и межпоколенческой преемственностью нужды…  

Формируется реальная устойчивая группа постоянно бедных или андекласс – характеризуемая низкой материальной обеспеченностью (крайней бедностью), исключением с рынка труда и из системы социальной защиты… Именно крестьяне, особенно на Севере, оказались заложниками экономического реформирования и внедрения “дикого” рынка, исключившего из поля зрения государства все экономически нерентабельные, ранее дотационные, а теперь депрессивные (неблагополучные) отрасли народного хозяйства… Социальное пособие и льготы не являются фактором преодоления бедности и не могут стать серьезной причиной постоянной бедности» [Ярошенко С. С. Бедность независимости: северное село в условиях двойного исключения // СОЦИС, 2004, № 7.]. 

Но случился распад бутафорий сложных солидарностей. Ни партия, ни государство не попытались укрепить системы солидарности, даже в чрезвычайных условиях. Можно сказать, что такой образ нашего общества слишком пессимистичен. Но главное – научиться учитывать сложное движение синтеза многих систем.

Распад систем в ходе латентного конфликта 

Упорядочим начало. Мы знаем нескольких политиков перестройки, которые много объясняли населению смысл изменений прежнего строя – и убедили большую часть граждан. Картина мира резко изменилась. В какой-то мере идеологическая кампания перестройки повлияла на массовое сознание и вырвала у него из-под ног почву здравого смысла.  

Прежде всего, в ходе опросов было подтверждено наличие в массовом сознании сильной трудовой мотивации. Эта структура сознания всем была известна, хотя почти все население не знало общей картины жизнеустройства, как и того, что исток мировой индустриализации был закрыт контекстом нашего советского общества. Нас не учили, что сфера индустрии СССР близка к мировому истоку, хотя его «заворачивали» в свои контексты – и в Японии, и в Китае, и во Франции, и в США и т. д.   

Считалось, что основа СССР – единство и солидарность советского народа. В Конституции 1977 г. было коротко сказано: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу».

Ко времени перестройки эта статья утратила реальный смысл, поскольку после 1955 г. произошли изменения – быстрое развитие органической солидарности. Для множества людей советский строй был их достоянием, но в такой форме это стало преданием. Советские люди и искренние коммунисты не могли понять политической системы перестройки, так как оказались связанными давно устаревшими понятиями и структурами. Очевидно, что современного знания почти никто не имел и практически почти все были недееспособны в политике – и левые, и правые, и исследователи общественной науки. Достаточно посмотреть статистику 1990-х гг. 

Можно сказать, что в ходе 15 лет разгрома страны невежество покрывало нас густым туманом. Этот туман блокировал трудящихся и партийных работников, особенно тех, которые непосредственно общались с населением. Как говорили: «Перестройка на десять лет лишила страну пространства для спокойных развернутых рассуждений».

Как же оценивали социологи эту укорененную в массовом сознании культурную норму? Как порок общественного сознания! Они трактовали ее как «догматическое понимание места труда в системе социалистического образа жизни». 

Но «холодный» конфликт созрел не сразу. Идея равенства была представлена в виде уравниловки, из которой создали такой образ, что человек, услышав это слово, терял дар мышления. Это был «великий прорыв» реформаторов; мы его цели не обсуждаем, но техника такого диалога создала проблему массовой культурной травмы. Вот ситуация: все мы не поняли, даже сейчас, какую угрозу для общества создал раскол мировоззрения. До перестройки все товарищи хотя и спорили, но шли в нашем общем строю. 

Сейчас мы имеем картину нашего мира от перестройки до 2000 г. За эти годы и прошла над Россией туча невежества. Другую его волну (уже в ХХI веке) только начали исследовать и создавать новые методологии. Но для этих методологий надо иметь достаточно данных о генезисе первой волны. Мы говорили: чтобы представить достоверную картину погружения в невежество общности интеллектуалов («креативного класса»), надо увидеть контекст. Для нас важна одна конкретная часть контекста: отношения этих активных интеллектуалов – с теми людьми, которые и получали дозы невежества от авторов и их агентов. А во втором акте, драматическом, большинству людей удавалось сбросить пленки невежества, – но при этом у значительной части невежество, наоборот, укреплялось. Конкретно мы говорим о тех, которым это «новое» невежество невыгодно. 

Вот важный тип культурной травмы: «Прошли через статус незанятого с 1992 г. по 1998 г. примерно по 10 млн каждый год и всего более 60 млн человек; из них рабочие составляли около 67%, т. е. более 40 млн человек» [Максимов Б. И. Рабочий класс, социология и статистика // СОЦИС. 2003. № 1.].  

Так изменилось общество бывшей России (и СССР). Но многие люди долго не верили в эти потрясения. А другие пытались рассмотреть тучи и вслушаться в громыхание. И жизненно важные категории подменили суррогатом. Труд и безработица были представлены экономическими категориями. Такие рассуждения заполонили прессу и разрушили этот элемент нашей культуры. Социальный кризис соединился с культурным. Культурная травма этого типа поражает своими метастазами все области ткани культуры. 

Мы знаем, что структуры невежества создают культурные травмы, деформируют отношения людей, делают общество турбулентным и т. д. Обычно мы выбираем сгустки мировоззрения, понятий и ценностей. Нам надо увидеть, хотя бы грубо, раскол общества, изменения главных общностей, процессы необычных конфликтов. Но мы предлагаем главу, смысл которой редко исследуют и обсуждают. Возможно, все считают этот смысл явным и прозрачным, но передо мной и моими товарищами за много лет предстал лишь его туманный образ. Однако пусть хоть некоторые читатели задумаются. С разных сторон и в разные годы давали нам разные люди сигналы об угрозах невежества. Эти сигналы часто мы не понимали и забывали их. 

Это была «блицперестройка», которая стала холодной гражданской войной 

Большая часть людей в начале поверила власти, экспертам и философам, и в период от 1990 и до 1992 г. поддерживала программу реформ, но затем большая часть граждан посчитала, что политики и их агенты ошиблись и попали в трясину невежества, а другие посчитали, что их обманули. Но дело сделано и «поезд уехал». Граждане были слишком доверчивы, и это был фундаментальный дефект – система образования не увидела процессы изменений типа жизни и культуры. СССР уже перестал быть патерналистской общиной. Так к 1995 г. произошло становление раскола гражданского общества, и большинство отшатнулось от власти. Старый тип жизни сдвинули силами невежества или мошенничества – кто и как, не важно. Мы будем считать, что это было невежество (или использование невежества). 

Вот как директор холдинга, в который превращен колхоз кубанской станицы, объяснял перспективу реформы бывшим колхозникам: «Будет прусский путь! А вы знаете, что такое прусский путь?… Да это очень просто: это я буду помещиком, а вы все будете мои холопы!..»

А социологу он объяснял так: «На всех землях нашего АО (все земли составляют примерно 12 800 га) в конце концов останется только несколько хозяев. У каждого такого хозяина будет примерно полторы тысячи га земли в частной собственности. Государство и местные чиновники должны обеспечить нам возникновение, сохранность и неприкосновенность нашего порядка, чтобы какие–нибудь … не затеяли все по-своему. … Конечно, то, что мы делаем – скупаем у них пай кубанского чернозема в 4,5 гектара за две ($70) и даже за три тысячи рублей ($100), нечестно. Это мы за бесценок скупаем. Но ведь они не понимают… Порядок нам нужен – наш порядок» [Никулин А. М. Кубанский колхоз – в холдинг или асьенду? // Социологические исследования. 2002. № 1.].   

Социологи указывали на связь «роста ксенофобий» в период «травматической трансформации» общества с разрастающимся комплексом социальных обид. Недоверие обществу компенсируется преданностью «своим», что нередко сопровождается ксенофобиями и враждебностью к «чужакам». 

Вот вывод: «В масс-медиа доминирует “язык вражды”. Массированную пропаганду нетерпимости, агрессивности и ксенофобии, осуществляемую СМИ, назвали фактором проявления нетерпимости в России 40,9% опрошенных в пяти городах России» [Мукомель В. И. Грани интолерантности (мигрантофобии, этнофобии). – СОЦИС. 2005, № 2.].  

Владимир Соловьев. Фото: Facebook\@vrsoloviev

Перед нами возникли необычные представления – мировоззренческих синтезов, систем ценностей, отношений с разными социокультурными группами. Большинство отрицало возникающую систему капитализма нового типа, это большинство страдает ностальгией по утраченной прошлой жизни, но не видит пути, который выведет к созданию нового достойного жизнеустройства.

И некоторые общности получили на свою шею тяжелую ношу. Вот фрагмент фундаментального доклада: «Половина населения не испытывает к бедным ни сочувствия, ни жалости, ни тем более уважения. Более трети наших сограждан вообще не выделяют бедных как особую категорию, заслуживающую какого-то специального отношения, и выстраивают свои отношения с ними лишь на индивидуальной основе, по впечатлению от конкретного человека. Еще 7% к ним откровенно безразличны. И хотя остро негативно (с презрением, подозрением или неприязнью) к ним относятся совсем немногие (3%), такое “индифферентное” отношение к бедным заметно отличается от существовавшего в российской культуре ранее.

Особенно индифферентно относятся к ним те, кто не имеет бедных в своём ближайшем окружении. Таковых в общем массиве оказалась почти половина респондентов… Одновременно с тенденцией снижения частоты общения представителей небедных с представителями бедных слоев населения в российском обществе шло постепенное, но чётко прослеживающееся ухудшение отношения к бедным. Так, за последние 10 лет среди россиян резко (более чем в полтора раза) сократилось число относящихся к бедным с сочувствием и резко (тоже более чем в полтора раза) увеличилась доля тех, кто относится к ним не лучше и не хуже, чем ко всем остальным. Почти втрое выросла за этот период и доля тех, кто относится к ним безразлично» [Бедность и неравенства в современной России: 10 лет спустя. Аналитический доклад. М.: Ин-т социологии РАН. 2013, c. 8-9.].

Фото: morgen_shtern/Instagram

Произошла деформация общества гораздо более тяжелая, нежели обеднение – исключение из общества большой части населения. Как пишут, «наряду с крайней бедностью возникает межпоколенческая преемственность нужды». Особенно тяжелую травму нанесла стигматизация бедных – «наложение клейма». Следствие этой травмы – бум «компенсаторного потребления» последнего десятилетия. 

Итак, в ходе «перестройки» произошел не только распад систем солидарности, а даже возникла латентная «холодная» борьба. Но сейчас мы видим уже настоящие войны в бывших советских республиках, а Запад и его сателлиты подрывают многие страны в форме «бархатных» или «ненасильственных революций».   

Социолог культуры Л. Г. Ионин пишет уже в 1995 г.: «Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом…

Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, то есть на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции. И наоборот, разрушение таких биографий ведет к прогрессирующей дезинтеграции общества и массовой деидентификации.

Наименее страдают в этой ситуации либо индивиды с низким уровнем притязаний, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией… Авантюрист как социальный тип — фигура, характерная и для России настоящего времени» [Ионин Л. Г. Идентификация и инсценировка (к теории социокультурных изменений) // СОЦИС. 1995, № 4.]. 

Москва, 90-е / avatars.mds.yandex.net

Но молодежь в некоторых аспектах вскоре подтянулась к старшим. В январе 1995 г. 59% опрошенных (в общем опросе) согласились с утверждением «Западные государства хотят превратить Россию в колонию», и 55% – что «Запад пытается привести Россию к обнищанию и распаду» [Гудков Л. Д. Динамика этнических стереотипов. // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. М.: ВЦИОМ. 1995, № 2, с. 25.]. Но уже и 48% молодых людей с высшим образованием высказали это недоверие Западу. 

Хоть и медленно, теперь социологи изучают социальные группы, что для нас очень важно. У нас долго развивалась сложная ситуация – в ходе распада механической солидарности этот процесс старались притормозить и не изучали сложные системы и структуры органической солидарности. Так получилось, что в ходе формирования и создания систем современных общностей они были деформированы. 

Люди не могут создать дееспособный контекст и связность – и непрерывно теряют дорогие для них аспекты. Это утраты и раны: и материальные, и духовные. Поэтому советское мировоззрение как будто заглохло. Но мы стараемся отодвинуть в скобки социальные драмы, чтобы увидеть картину перестройки и «девяностых годов» и извлечь опыт для настоящего.