Телевидение как прибежище сытого патриотизма

Демарш Марины Овсянниковой, развернувшей в прямом эфире новостей Первого канала проукраинский плакат, сделал её мировой знаменитостью. Но речь не о ней – она проста как пробка. Разговор назрел о телевидении, о той среде, где подобные пробки вырезают и вытачивают. О том самом «зомбоящике», или, если угодно, «коллективном организаторе и пропагандисте».

С одной стороны, для меня эта тема умозрительна. Многие люди, особенно из сегмента столичных либералов, хвастаются тем, что не смотрят телевизор. Правда, те же люди почему-то оказываются в курсе всех самых громких теленовостей. Просто так совпадает: годами не смотрел телевизор и вдруг случайно включил. Или: был в гостях, беседовали на фоне телевизора. Или: сидел в очереди в поликлинике, там работал телевизор. Так вот, я телевизор действительно не смотрю, причем с 2000 года. Помните, тогда был пожар на Останкинской башне? Вот в тот момент я и решил: сгорела так сгорела.

А вот с другой стороны, я в каком-то смысле в теме. В своё время, в 2013–2015 годах, меня часто приглашали на политические ток-шоу, иногда по два раза в неделю, и я немного посмотрел, как это выглядит изнутри, хотя ни одну программу со своим участием потом не пересматривал. Телевидение мне показалось очень противоречивой штукой. По внешнему виду это отлаженный бездушный механизм, состоящий из винтиков и шестеренок. Девочки, встречающие на входе, девочки-редакторы, девочки-гримёры, девочки, разносящие микрофоны в студии… Но этот механизм должен был осмыслять реальность и выдавать продуманный и прочувствованный продукт. Формировать убеждения, пропагандировать ценности, провоцировать неравнодушие. Мне показалось, что ту же машину можно в одну секунду развернуть в противоположном направлении, и винтики этого даже не заметят.

Я наблюдал, насколько разным бывает отношение к гостям шоу. Например, однажды вместе со мной на НТВ пригласили легендарного литературного критика Владимира Бушина, но слово ему так и не дали. Мне горько было видеть почти детскую обиду этого человека, которому уже тогда было хорошо за девяносто. И в то же время на любом шоу сдували пылинки с тех, кто представлял оппозиционную точку зрения, таких как Гозман или Амнуэль. Когда эфиром завладела украинская тема, в студиях появились профессиональные заукраинцы. В отличие от прочих «экспертов», которые безвозмездно тратили половину дня, чтобы сказать в эфире несколько фраз, заукраинцам платили. Ходили легенды о московской недвижимости, которую они покупали на доходы от своего двусмысленного труда.

При этом, конечно, телезвёзды, всем нам известные ведущие, демонстрировали несгибаемый, пламенный патриотизм. Патриотизм Владимира Соловьева, патриотизм Дмитрия Киселева, патриотизм Петра Толстого. Наши всенародные образцы. Константин Эрнст, начальник оскандалившегося Первого канала, создал целую патриотическую империю. Лихорадочное «боление за наших» в спорте, засилье эстрадных звёзд (наполовину украинского происхождения), «кобрендинг» того и другого («Звёзды на льду»), дорогие исторические фильмы – всё во славу великой Родины.

Но было в этом что-то неприятное, с чем не хотелось быть солидарным. Это был патриотизм сытый, лощёный, сочащийся жиром. Это был патриотизм людей с чувством причастности к «элите», с фигой в кармане и с недвижимостью за границей, в том мире, о бездуховности которого ТВ талдычило своим зрителям. По своему происхождению это был даже не путинский патриотизм. Это был патриотизм поздней ельцинской эпохи – того времени, когда скоробогатые миллиардеры перестали чувствовать себя оккупантами и ждать возмездия, расслабились и ощутили «эту страну» своей. То есть наше телевидение до сих пор отражает идеологию, психологию и в целом габитус крупной буржуазии. Той самой, над которой на Западе сейчас учиняют «экспроприацию экспроприаторов» с отъемом особняков, поместий и полумиллиардных яхт.

Таким образом, прежняя классовая опора государства теряет свою силу, уверенность в себе и прежние запасные (а то и основные) аэродромы, и по этой причине стилистика и сам дух нашего телевидения тоже должны измениться. Прежде всего по этой причине, а не потому, что какая-то Марина из Одессы выбежала с плакатом под камеру. А значит, должен измениться и кадровый состав телеканалов. На смену «винтикам» и «чего изволите» должны прийти люди с убеждениями. Люди, возможно, не очень удобные, но думающие самостоятельно и говорящие то, что думают.

Однако есть у меня впечатление, что циничных приспособленцев, под сенью которых расцветают овсянниковы, будет труднее выкурить из своих кресел, чем украинские войска из Авдеевки. Государство слишком привыкло иметь дело именно с ними. Государство ведь само иной раз не знает, какой будет его позиция завтра. Например, сегодня идёт специальная военная операция, но если завтра будет заключен мир, который убежденным патриотам покажется невыгодным, то всех их, с их вопросами «за что кровь проливали» и «за что под санкциями корячимся», государство пошлёт очень далеко, куда дальше, чем «русский военный корабль». Тут ничего не поделаешь, российское государство было таким всегда – и при Сталине, и при матушке Екатерине, и при Алексее Михайловиче, и при царе Горохе. По крайней мере у меня есть отрезвляющий опыт работы в известинской «команде Межуева», которая в один прекрасный момент возомнила себя идейным авангардом, но была устранена ценой полного обезличивания газеты.

И всё же я не теряю надежды на то, что нынешние грозные события приведут к обновлению основных телеканалов, что вымуштрованная лояльность, сквозь которую явственно просвечивает плакат Овсянниковой, уступит место искренней любви к стране, а вместо гламура воцарится интеллект. И тогда я, может быть, иногда буду посматривать наше ТВ – хотя бы с экрана смартфона.