Или вот красивый загорелый парень – совершенно русского вида. Позывной – Грузин. Спрашиваю, откуда позывной. Выясняется, что он натуральный грузин, со звонкой длинной фамилией на «дзе»: родители приехали в Алчевск еще в конце семидесятых.
Фамилию, конечно, называть запрещено.
Но сначала он с совершенно серьезным видом рассказывает, что приехал из Грузии, служил в батальоне «Айдар», потом его в плен взяли и вот теперь служит в армии ЛНР. Вполне, на самом деле, верибельная история: знала я одного хитрого казака, который в 2014-м пошел записываться в «Айдар», получил снаряжение и со всем этим недешевым добром отправился в ополчение.
Отец грузин, мама русская. Служит с 2014 года. Увидел, как самолеты обстреляли Луганскую ОГА – и немедленно пошел служить к Мозговому. Стал артиллеристом, работал на 120-х минометах.
Я прошу его рассказать о боях, в которых он принимал участие, и он говорит: село Уткино. Петровское. Адрианополь. Операции, говорит, по освобождению. То есть по полному освобождению. Глаза у него темнеют.
– Расстояние между нами было тогда 500 метров. Прямой наводкой работали.
Мина калибром 120, которая разрывается в пятистах метрах от тебя – это очень страшно. Даже если ты сам выпустил эту мину. Полное освобождение. Полная зачистка.
– То есть мы видим цель – по ней работаем, – обстоятельно поясняет Грузин. – Прикидываем расстояние, у нас дальномер был – 500 метров, и можно работать. Нам видно.
– Тебе запомнился кто-то из тех, в кого ты стрелял? – спрашиваю я.
– Ну как сказать, лица я их не видел. Это всё происходит слишком быстро, то есть видеть мы их не видели. А когда уже заходили в деревню – там лиц было не разобрать.
Замолкает задумчиво.
– Конечно, запомнились. Это страшные кадры в жизни. Рассказывать такое только в интервью можно – детям я такого рассказывать не буду, когда у меня они подрастут. Чернухино еще было, на Дебальцевской операции. Она была в 2015 году в январе. Но до этого – мы постоянно работали по нему. То есть до глобальной операции. У нас было три расчёта минометов на всю эту область. Чернухино, Дебальцево, вот этот край. Всего три расчёта минометов! Больше артиллерии там не было. Можно сказать, своими силами учились, что-то в интернете находили, где-то пацаны подсказывали, где-то как-то наобум. У нас же не было российских офицеров, чтоб нас обучали. Я же сам лично прошел через всё это. Этого не было. Всё сами.
Он говорит: на Дебальцевской операции он впервые понял, что такое настоящая война. Уточняет, чтобы я не спутала: это не как по телевизору. Это когда артиллерия работает круглые сутки: с шести утра до шести вечера и от шести вечера до шести утра.
– Постоянно вот этот весь залп артиллерии отражается на тех, кто стреляет, – поясняет он. – Мы ж понимаем, что мы стреляем по людям. Хоть они и наш враг. Но всё-таки люди. А еще всё это происходило зимой, холодно было очень. Мы целыми днями находились на улице. Постоянно в стрельбах. Работали целыми днями, отдыхали максимум час-два в сутки. Никто не жаловался. Ни один не сказал – я не буду, я не хочу. Всё делали.
Он бесхитростно признается: страшно было много раз. Каждый раз было страшно, когда по ним начинали работать.
– Самое серьезное – это когда в ста метрах от нас ложилась артиллерия. Такие же снаряды, такие же артиллеристы, как мы, только работали они по нам. Я не участвовал в таких боях, как мотострелковая рота. Я не был в пехоте, не ездил на БМП, на танке. То, что я вам рассказываю, – это дневник артиллериста. То, что я видел со стороны артиллерии.
– В ста метрах – это совсем близко…
– Это совсем близко. И когда по блиндажу работают, и когда работают в точности по нашему расчету и знают, что мы находимся именно там. По всем картам и по всем разведданным они знают, где мы, и по нам работают почти каждый день. Кто-то из нас при этом может заниматься своими делами, кто-то может кушать, чистить зубы. И в этот момент начинают нас обстреливать. Эффект неожиданности самый страшный – когда ты знаешь иногда, что в твою сторону мина летит, а куда она летит – не знаешь. Поэтому постоянно напряженка, – серьезно поясняет он.
До войны этот мальчик учился на сварщика: в 2014 году, когда он увидел заходящие на круг над Луганской ОГА украинские самолеты, ему едва исполнилось 18. Учился на сварщика, выучился на минометчика. Такая судьба.
– А кем сейчас работаешь? По-прежнему на минометах?
– Конечно. Не отдаю. Понравился мне миномет, короче. Хочется мне на нём работать.
Из того, что в последнее время мешает жить, он жалуется на украинские беспилотники. «По нам стреляют хитрым планом», – невесело шутит он. Объясняет: самый опасный враг сейчас – это такой маленький беспилотный аппарат, на который цепляют всякую разную взрывчатую ерунду, и вот этот маленький аппарат подлетает впритык и сбрасывает снаряд на позиции.
– При этом он может быть разведывательный, а может быть ударный, – объясняет Грузин. – Это обычно самоделка или ВОГ с него летит. Только, понимаете, есть ещё такая ситуация, как беспилотник ОБСЕ. Ты думаешь, что это ОБСЕшный беспилотник, ты же не будешь по нему стрелять, а он их. Хитрая пакость со стороны Украины. Они очень хитрые, и воюют они не по-человечески, не по-мужски. То есть сказали – мирно всё, мы и придерживаемся всех мирных соглашений.
В армиях ЛДНР беспилотники присутствуют и близко не в тех объемах, что в ВСУ. Чаще всего приходится выкручиваться за счет трофейных беспилотников и энтузиастов из Координационного центра помощи Новороссии, которые их ремонтируют. А на Украине это полноценные воинские формирования.
– У них есть взводы. Как у нас минометный. Людей, которые занимаются конкретно этим направлением. Обеспечивают их, финансируют. У них очень серьезно с беспилотниками. У них есть корпорации, которые выпускают для них всё это. Могут сделать самолет, здоровый, который будет летать 5 тысяч метров, а ты его не слышишь и не видишь. «Байрактары» турецкие, например, летают на высоте 8 километров. Ты его не видишь, а он тебя прекрасно – и может запустить ракетой. Это нам уже скоро светит. Им Турция обеспечила их.
Жалуется на мирные соглашения. На то, что не дают работать. Это я слышу от каждого, абсолютно каждого солдата, с кем приходится разговаривать здесь. «Не дают работать».
– Конечно, хотелось бы забраться в какой-нибудь кабинет в России и сказать, чтобы давали добро на стрельбы, – говорит мальчик с позывным Грузин. – Но нет разрешения, нет работы. Прикажут – будем делать. Всегда в любое время суток.
Он говорит: его устроило бы, чтобы они – враги – просто ушли. Потому что он-то воюет за свою землю, на своей земле. «Пусть они просто уйдут», – почти по-детски говорит этот артиллерист.
