Новый железный занавес: а что у нас на идеологическом фронте?

В самом конце июня глава внешнеполитического ведомства РФ Сергей Лавров публично признал, что железный занавес между Россией и Западом «практически уже опускается». И тут да, с Сергеем Викторовичем не поспоришь (в отличие, допустим, от его заявления, что с 2014 года отношений между Россией и Евросоюзом по сути не существует – в особенности если судить по объемам чистого оттока капитала из РФ в страны загнивающего Запада). Действительно, это так: железный занавес опускается. И более того: мир стоит на пороге новой холодной войны, которая будет значительно отличаться от предыдущей.

И дело тут не только в интернете, который существенно ограничивает возможности блокировки просачивания той информация, которая идет в разрез с позицией официальной пропаганды (появление «суверенного интернета» по типу Китая России, думается, все же не грозит – тут и технологические сложности, и чисто экономические – в плане рентабельности). И даже не в том, что новый железный занавес является не только внутренней инициативой (в частности, закрытием, блокировкой и проч. многих оппозиционных СМИ, в том числе и западных), но и внешней: усилением русофобского тренда, культурой отмены, экономическими санкциями и так далее – вплоть до разговоров о введении запрета на выдачу россиянам шенгенских виз. Дело, как ни странно это звучит в данном контексте, в идеологии, которая раньше имела очень значительную роль.

Напомню, что одной из причин падения СССР была проигранная информационно-идеологическая война. В частности, та картинка окружающей реальности, которую наблюдали жители Союза, очень разнилась с той, которую транслировали про- и западные пропагандисты. И разнилась она далеко не в пользу СССР. К тому же здесь стоит отметить и такой фактор, как потеря внутреннего содержания коммунистической идеологии: партийные функционеры все больше смотрели в сторону чисто потребительских благ, а тот образ будущего, который рисовали идеологи марксизма-ленинизма, оставался все так же недостижим. И на этом фоне то, что предлагал Запад – безмерное количество свобод, а в СССР, напомню, даже секса не было (непонятно даже, откуда дети-то брались, причем в куда больших объемах, чем сейчас), вкупе с образом потребительского рая (как частного проявления этих свобод) – смотрелось очень выигрышно. И это было очень мощным оружием в борьбе с советским режимом.

А что теперь? А теперь все иначе. Возьмем тему свобод (политических, идеологических и проч.). «Сейчас же с тамошних флагов свобода куда-то исчезла. И не только с флагов. Об экономических свободах неудобно как-то даже и говорить; что до политических и особенно культурных, там за эти годы как-то сам собой вырос глобальный партком похлеще советского, и поди против него чего скажи. Их пропаганда, кстати, этот сдвиг зафиксировала – сейчас изгнание плохих русских из западного рая упаковывается, скорее, как ограничение доступа к потребительским благам и технологиям, но не как необходимое действие в борьбе за свободу против несвободы», – отмечает* политолог Алексей Чадаев.

По сути, можно сказать, что западный мир отказался от концепта свободы: новая парадигма не предусматривает проявлений инакомыслия. И тут речь не только об отношении к русским, это – не более чем частный случай. Тут речь о тотальной несвободе, которая прикрывается постулатами о свободе определенных категорий граждан – этнических и сексуальных меньшинств, включая сторонников и практиков гендерного разнообразия, а также поборников феминизма. Это – неолиберализм, который можно определить уже не как власть большинства (как при классическом либерализме), а как власть меньшинства, которое этой властью начинает активно пользоваться. Например, несоблюдение требования толерантности подчас оборачивается социальными репрессиями (допустим, исключением из различных сообществ и не только виртуальных). Таким образом, тут разговор уже не столько о толерантности, сколько о репрессивных практиках, свойственных автократическим и тоталитарным режимам.

И нет, это не жесткое следование моде, не сиюминутный тренд, это – формирование «новой нормальности». Размывание гендерных (и половых, кстати, тоже) границ стало неотъемлемой частью новой нормальности, в которой приверженцы традиционных ценностей уже являются как бы людьми второго сорта. Вот гомосексуалисты – это да, трансгендеры – тоже, лесбиянки – разумеется, но если вы гетеросексуально ориентированы – это в новом мире звучит уже не очень гордо. Даже не повседневно-обыденно, а уже с легким налетом ненормальности. Так что вполне можно предположить, что в скором времени отношение к гетеросексуалам будет, как раньше к тем, кто под этому категорию не подпадал.

Но это, в свою очередь, ни в коей мере не оправдывает репрессий в отношении представителей однополой любви, тем более что в этом было немало лжи, так как нередко те, кто эти репрессии инициировал, сами принадлежали к когорте тех, кого маркируют голубым цветом – в частности, такие прецеденты случались в нацистской Германии. Тут надо иметь в виду то, что так называемая однополая любовь – явление весьма старое, описанное и прославляемое еще в трудах Платона. Но, несмотря на это, крайне плохо изученное, до сих пор нет четко устоявшегося мнения в научном мире по поводу однополой любви. Что это – физиологическое или психологическое заболевание? Или что-то другое? Однако то, что плодом, скажем так, этой любви никогда не будет потомство (а в природе ничего, не будем забывать, не происходит просто так), говорит о том, что на категорию нормы данный вид отношений претендовать не может совершенно и ни при каких обстоятельствах.

Однако эта новая норма внедряется почти что принудительно. Есть в этом свобода? Пока еще некоторые промельки наличествуют. То есть вы еще можете выбирать, менять вам пол или нет, но вот критиковать саму эту систему – уже не можете. Она уже признана и легитимирована. Как и то, что связано с феминизмом. Быть активной женщиной, допустим, социально и политически, и при этом не быть феминисткой – это уже дурной тон. Несоответствие кодексу новой нормальности. Или – проявление ненормальности, точнее, покамест лишь движение, подвижка к ненормальности.

Но, как верно отмечает Чадаев, «намного важнее даже не фактическое состояние вещей, а ценностная рамка конфликта: “та сторона” даже и не пытается предложить себя в качестве оплота свободы в борьбе с тиранией. Наоборот, не брезгует вполне “сталинскими” по духу нарративами о коллективной ответственности всех российских граждан за “агрессию”, то есть сводя дело к цивилизационному противостоянию, а не ценностному». И вот это в данном случае куда интереснее: почему Запад отказывается от привлекательного образа себя самого, наоборот, выставляя себя в невыгодном – если брать Восточную Европу и Россию – свете, так как ни там, ни там ценностные установки новой парадигмы большинством (по крайней мере, на настоящий момент) поддержаны не будут?

А дело в том, что сейчас нет как такового идеологического противостояния. Тогда две политические модели – то есть после упразднения третьей, условно фашизма, поскольку между тем же немецким национал-социализмом и итальянским фашизмом очень большая разница, – бились за главенство в мире. Нынче для такой борьбы уже нет места: капитализм победил (даже коммунистический Китай – и тот настолько интегрирован в мировую экономику, что его идеологический аспект не играет существенной роли при доминировании экономического принципа). Западу не надо подрывать путинский режим с идеологической стороны – ее нет. Запад (в данном случае прежде всего США) делает упор на экономический фактор, прекрасно понимая, что сейчас это – единственная реальность (СВО в отличии от экономики не вечна). Поэтому ставка делается именно на санкционное давление в среднесрочной и долгосрочной перспективах, а идеологический момент упускается вовсе. Точнее, он актуализируется лишь в контексте СВО. И, кстати, даже формирование многополярного мира в этом плане не так уж и страшно для тех же США – потому что эта многополярность идет только (за очень редкими исключениями, взять тот же Иран, например) по экономическому признаку. Сама же капиталистическая модель остается при любом (ну если не брать вариант с ядерной войной) раскладе. Это – во-первых.

А во-вторых, идеологический фактор сейчас не играет существенной роли еще и потому, что сам Запад находится в стадии трансформации. Новая идеологическая парадигма – она еще только входит в жизнь, ее финальная версия пока не имеет четких контуров и очертаний: как можно противопоставлять некую идеологию другой, если оная еще не приобрела своей заключительной формы, которая есть еще дело будущего?

Сейчас основное сражение идет за экономическую субъектность в единой мировой среде, которая именуется капитализмом. Именно от этого будет зависеть, приживется ли неолиберальная система или останется исключительно достоянием особо «развитых» стран, ибо если экономическая субъектность (и политическая, соответственно, тоже) будет достигнута, тогда – после финального оформления новой парадигмы – начнется идеологическая война. Если экономическую субъектность не удастся отстоять, тогда последует экспансия новой идеологии и неминуемое поглощение ею ранее противных ей идеологем (допустим, приоритета гетеросексуальных отношений и традиционных ценностей).

Поэтому нынешний железный занавес – он не про идеологию, которая осталась делом прошлого. Он – сугубо про экономику. Про производства и рынки сбыта. И это, пожалуй, главное отличие тех реалий (холодной войны между Западом и СССР) от нынешних (холодной войны между Западом и Россией). И одновременно главная причина того, почему эти две войны можно лишь условно сравнивать друг с другом. По каким-то отдельным параметрам, в том числе и геополитическим. Но не по существу.