Алексей Колобродов: ПРОЗА МЫСЛЯЩЕГО БПЛА

Книга писателя и волонтёра Евгения Журавли «Линия соприкосновения», вышедшая в издательстве «Калининградская правда» малым, что называется, «презентационным» тиражом, – явление весьма любопытное, поскольку открывает новый этап в современной русской военной прозе.

Евгений Журавли

Надо сказать, что литература, родившаяся в сражающемся Донбассе и оформляющаяся отдельным направлением в ходе специальной военной операции, пока находится в процессе институционализации, ищет и не всегда находит площадки, маяки и аналоги в прошлом, формы и форумы и, прямо скажем, нуждается в поддержке общества и государства.

Однако явление уже становится заметным и влиятельным, во всяком случае, можно зафиксировать попытки его не только замолчать, но и подменить. Да что там – даже войну в литературе придумать какую-то особую, «для своих»

Так, Галина Юзефович на одиннадцатый год русской реконкисты в Донбассе и третий год СВО признаёт, что у нас есть литература о войне. Однако доверяет её писать людям правильным и проверенным: Марии Нырковой, Яне Вагнер, Анастасии Максимовой, Шамилю Идиатуллину.

(Тут маленькая историческая справка. «Кому вы доверили писать о Сталинграде?» – раздражённо попенял Михаил Шолохов в 1952 году редактору «Нового мира» Александру Твардовскому относительно романа Василия Гроссмана «За правое дело».)

О современной русской военной поэзии, которая стала главным культурным событием двух последних лет, о громко зазвучавшей новой русской батальной прозе (Дмитрий Артис, Григорий Кубатьян, Андрей Лисьев, Владимир Агранович, Роман Волков, Наёмник Z, могу назвать ещё имена) Галину Леонидовну не спрашивайте. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».

Я в разных аудиториях несколько раз проговаривал один беспокоящий меня вопрос: как будут уживаться в одном языковом и коммуникативном пространстве новая русская литература, рождённая условной СВО, и, собственно, вся остальная, проектно-фестивальная, с её глубокомысленной бессобытийностью, детскими травмами целых народов и отдельных индивидов, фигой хилых кулачков в кармане, названиями и именами, сливающимися в один белый шум?.. Галина Юзефович нашла по-своему замечательное, по-кастанедовски, решение: а они просто не будут замечать ничего, кроме привычной собственной полянки. «Партийная организация и партийная литература», как говорил один неплохой литературный критик.

Но вернёмся к Евгению Журавли. «Линия соприкосновения» – большая книга малой прозы, с очень серьёзно продуманной внутренней архитектурой, единством времени и места – Донбасс, СВО – концептуальными прологом и эпилогом, стержневой фигурой рассказчика, фронтовая одиссея которого – и есть центральный сюжет книги. Рассказы (на самом деле, Журавли жанрово и содержательно гибок: чётко выстроенные новеллы чередуются с импрессионистскими зарисовками и лишь самую малость беллетризированными репортажами) рассортированы по трём разделам, по десять штук в каждом (нет, вру, в последнем – восемь, но это ничего не меняет). Отмечу композиционную прошаренность молодого автора – некоторые вещи из «Линии соприкосновения» я читал и разбирал как самостоятельные (Евгений – слушатель нашей литературной «Мастерской Захара Прилепина») и указывал на их фрагментарность и недоработанность. Однако вот она, большая сила контекста, логика и вкус автора – в книге они, почти не изменённые, смотрятся если не шедеврами, то вполне целыми рабочими кирпичиками, собранными в убедительную несущую конструкцию.

Три раздела принципиальны не равным количеством текстов, но функционалами рассказчика – в первом он скорее военкор, во втором – волонтёр-гуманитарщик, далее – боец на той самой линии соприкосновения (впрочем, ипостаси могут свободно переходить одна в другую). Приём вроде как очевидный (вот только сначала необходимо приобрести соответствующий опыт), не подменяющий заявленной манеры автофикшн, когда легко узнаются реалии и конкретные лица, но в отмеченном большом контексте работает сильно: рельеф, объем, стереоскопичность, навык подняться над происходящим и тут же опуститься куда-то ниже дна окопа. Автор шёл к делу этой своей книги долго, последовательно вооружая себя, по Мандельштаму, «зреньем узких ос».

Проза мыслящего БПЛА – и это даже не комплимент Евгению, а фиксация его писательского метода.

Вот здесь надо сказать главное. «Линия соприкосновения» Евгения Журавли (кстати, название сборника, при всей символической многозначности, всё же отдаёт очерковой банальностью) – по-настоящему новое слово в продолжающейся СВО-литературе. Пока её лучшие образцы в целом наследуют очень важной традиции героико-мотивационных произведений, в которых главное – дать поведенческий и духовный образец, а каноны и стремление к литературному совершенству уходят как бы на второй план. Таковы вещи лауреатов первого сезона премии Владлена Татарского – «Позывной Матрос» Владимира Аграновича и «Осень добровольца» Григория Кубатьяна.

Прикинем однако, можно ли, положа руку на сердце, назвать именно литературным шедевром героико-житийную «Как закалялась сталь», которая мотивировала миллионы советских людей на победу в великой войне? Так ли уж эстетически безупречен роман «Овод», отмобилизовавший десятки тысяч молодых революционеров по всему миру? Маленькую поэму Константина Симонова «Сын артиллериста» трудно отнести к вершинам русской поэзии – однако её знали наизусть все наши мамы и бабушки…

У подобной литературы другой функционал, не дополнительная, но обязательная опция – та самая мобилизация, мотивация, создание национального мифа, модели поведения и подражания.

А вот Журавли стремится делать именно литературу. Да, на фоне самых важных сегодня, огромных, кипящих кровью, слезами и потом событий, но именно литературу – с повсеместной рефлексией рассказчика и персонажей, особой интонацией, жанровым коллажированием реальности и опытом её осмысления, через привычный уже парадокс братоубийства, ирреальность самой логики войны.

«…Бурый как-то признался, что самый счастливый день его жизни – это когда он свой дом развалил. Дом его на той стороне, в Новосёловке, рядом отсюда, но, понятно, фронт стоит уже много лет, не двигается. Так вот, когда дроны смогли до Новосёловки долетать, он первым делом на свой дом навёлся. Выглядывал-выглядывал, точно, обосновались там небратья, дом ведь покинутый стоит с четырнадцатого. Не без гордости Бурый подчеркнул, что погреб у него большой и крепкий, самое то для ПВД. С неделю наблюдал, определился, когда там личный состав собирается, и координаты подал. Сам сидел, корректировал, пока фундамент с землёй не перемешал.

– Разве не жалко? – спрашиваю его.

Наоборот, говорит, удовлетворение не представляешь какое, это ж, говорит, мой дом, про который грезишь, думаешь всё – когда вернусь?

Мне действительно трудно понять. Ведь целый стоял, когда-нибудь вернуться получится, зачем разваливать?

Он мне – ничего ты не понимаешь. Теперь меня ничего не держит, говорит. Теперь свободен. Я не уменьшился из-за потери дома, а наоборот, стал больше. Ничего не осталось за пределами меня, ничего не болит. Стал цельный. Могу хоть до Лас-Вегаса войной идти…»

 («Однажды в Лас-Вегасе»)

 Тут естественно назвать гуру и предшественников, которых у хорошо начитанного Евгения немало, иногда до перебора. Неизменные в воспроизведении бытового абсурда гражданской войны Шолохов и Бабель, фронтовая проза Андрея Платонова, с тихим экзистенциальным ужасом, переходящим в метафизический стоицизм (тут же и Альбер Камю рядом, конечно). «Двадцать дней без войны» Симонова в версии Алексея Германа-старшего. Но особенно любопытно (и для меня забавно) отметить возрождение особо принципиальной для Евгения Журавли манеры Эрнеста Хемингуэя – выпирающий каркас (чуть не сказал – корсет) подтекста, диалоги в вакууме распадающегося мира, ну и колокол, всегда звонящий прямо по тебе.

Кстати, упомянутая Галина Юзефович пророчила, что вот-вот появятся у нас на известном фоне новые Ремарки и Хемингуэи. Обратите внимание на Евгения Журавли, Галина Леонидовна. Появляются.

А если Журавли хочет делать именно литературу, скажу о недостатках, куда без них. Сбои нарратива, заметные даже на фоне выбранной максимально вольной манеры, огрехи повествовательной техники; не обилие, но всё-таки наличие неряшливых эпитетов и оборотов (от понятного желания высказаться пооригинальнее), сообщающее вполне дисциплинированной прозе некоторую рыхлость; местами фальшивые ноты цинизма и бравады увиденным и пережитым… И конкретное – зачины рассказов «Интоксикация» и «Виктор Завадский» чрезвычайно схожи – вот так попадутся какому-нибудь ловцу литературных блох, не упустит и обмусолит. Но это мелочи, легко устраняемые при внимательной редактуре для следующих изданий.

Конечно, этой книге нужен куда более значительный тираж. Площадки, мнения, внимание заинтересованных лиц, равно как институций. Столь незаурядное явление в новой военной прозе необходимо масштабировать.