Западу такое и не снилось: неидеологическая идеология Путина

Это уже отдает комедией: то, с какой настойчивостью, если не сказать навязчивостью, Александр Гельевич предлагает себя власти в качестве нового идеолога, спасителя Отечества и проч. Причем если поначалу он это делал осторожно, маскируясь и соблюдая хоть какие бы то ни было приличия (ну если он считает, что токсичная «Единая Россия» – это «партия сегодняшнего государства» и другие партии совершенно не нужны, ибо «партийная демократия для русского человека – это что-то вроде маньяка, готового расчленить общество, народ, страну», – то это сугубо его личное дело; у нас покамест пусть имитационная, но все-таки демократия), то впоследствии отбросил их напрочь, чем, по сути, дискредитировал свою же философию, напрямую подведя к вопросу: а можно ли вообще воспринимать его, Дугина, всерьез? И ответ – он уже наличествует, только, к сожалению, далеко не в пользу философа.

А подвел Александра Гельевича под монастырь… никогда не догадаетесь кто. Объект его обожествления. Да-да, лично сам Владимир Владимирович Путин, который по «неосторожности» затронул на Валдайском форуме крайне чувствительную для Александра Гельевича тему – российской идеологии, которой глава государства провозгласил (правда, все же неофициально, так как по Конституции у нас оной быть не может) «умеренный консерватизм». Чем, надо полагать, до крайности воодушевил философа, уже было потерявшего всякую надежду быть полезным режиму. А ведь у Александра Гельевича есть что предложить (действительно, его философия с некоторыми ремарками – ну куда уж без них? – очень хорошо укладывается в рамки того курса, что проводит Кремль как во внутренней, так и во внешней политике): «Дело за малым: когда Путин напрямую обратится к Четвертой Политической Теории?» – вопрошает он в своей колонке на «Незыгаре», в которой обстоятельно расписывает, что «умеренный консерватизм» Путина не соотносится ни с одной из классических политических идеологий Запада (либерализм, коммунизм, фашизм). И в данном случае сие вопрошание было вполне позволительно. Ну сами подумайте: потративший энное количество лет на разработку Четвертой политической теории Дугин на склоне лет вдруг слышит нечто близкое к оной из уст президента – ну как тут не намекнуть, что у него уже есть проект, подходящий под государственные нужды?

Дугин, видимо, думал, что из Кремля тотчас же поступит звонок: Александр Гельевич, вы нужны Отечеству… – со всеми вытекающими из этого благами и преференциями. Но, увы, в администрации президента (АП) проигнорировали намек философа. «Может, слишком завуалировано вышло?» – вероятно, подумал философ. И в одной из следующих колонок, в которой он тоже рассуждает про идеологию на фоне разрыва отношений с Западом в связи с «путинским ультиматумом», Дугин пишет уже совсем прозрачно: «При этом важно не просто восстановить эти парадигмы (доктрина «Москва – Третий Рим», монархия, славянофильство, евразийство, советская идеология и проч., которые, по Дугину, в своей совокупности являются источниками и составными частями новой русской идентичности – прим. авт.), возродив вместе с этим исторически существовавшие между расколы, противоречия и оппозиции, но выработать синтетический подход, в равной мере отвергающий претензии Запада на универсальность и оптимальность своих “ценностей” (а это и является общим для всех этих школ) и формирующий русский образ будущего. И снова речь идет не о комбинаторике и не о политтехнологиях – эту мелкую сервильную и лживую мразь, политтехнологов, до идеологии допускать на пушечный выстрел нельзя. Необходим бросок русской мысли, духовное пробуждение, воскрешение русского Логоса. Это дело мыслителей и мистиков, творцов великого проекта. Для этого необходимо вдохновение, чистота взгляда и кристальная ясная мотивация, глубинная солидарность с русской судьбой».

Но в АП проигнорировали и это. «Наверное, не с той стороны зашел», – предположительно, подумал Александр Гельевич и в одной из следующих колонок сделал акцент именно на идеологическую сторону вопроса: «В нарастающем противостоянии России с США и НАТО, можно сказать, с Западом в целом, следует учитывать то, что в лице Запада мы имеем дело с глубоко и всецело идеологическим явлением», – так начал он. И продолжил: «Грамши обобщил опыт ленинизма на более широкий спектр социальных явлений и развил “теорию гегемонии”. Под “гегемонией” он понимал именно идеологическую экспансию, которая постепенно или резко (как в случае революции) подчиняет себе все остальные стороны общества. Гегемония – это прежде всего процессы в области идей, культуры, мысли. Это и есть главное оружие и одновременно цель “ментальных войн”». «Самое время задуматься об альтернативе либерализму со всей серьезностью и превратить геополитическое противостояние с Западом в полноценное столкновение цивилизаций, в войну идей. Для этого надо провозгласить нашу Идею, нашу идеологию и прямо противопоставить ее либерализму. А не вилять и мимикрировать, как мы пока это делаем», – заключил философ. И, почему-то кажется, удовлетворенно вздохнул, потому что вот теперь-то, надо полагать, уже основательно все разжевал, теперь уже стратегам из АП не отвертеться: против логики не попрешь, а логика у Александра Гельевича в данном случае и в самом деле весьма крепкая. Да, в его рассуждениях есть спорные моменты, но в целом Дугин прав: «Никакой реальной политики без идеальных ориентиров, без Идеи, без идеологии не бывает. Это можно не понимать, но этого нельзя изменить», – резюмирует он.

Дождется ли Александр Гельевич призыва на этот раз? Очень и очень сомнительно. Почему? Да потому что «ответственные товарищи» элементарно не заинтересованы в сем продукте, говоря иначе – спрос отсутствует: «Когда Дугин, воздевая к небу бороду, камлает в “Незыгаре” о необходимости новой идеологии, происходит это потому, что “Телега” – это единственное место, где есть-шанс-что-прочитают. Ну адресаты. Так-то в Кремле с благословенных для кое-кого сурковских времен нет того подъезда, куда надо стоять в очереди с выстрадано-истрепанными рукописями, пустой холщовой котомкой и просветленным лицом в надежде внести свой посильный вклад в поднятие Отечества с интеллектуально-философских колен. В 99% случаев будешь сразу послан в пешее эротическое, в одном оставшемся кто-нибудь из клерков глянет краем глаза – годный пиар или негодный, и если вдруг в моменте годный – ну побудешь со своими мыслеобразами в роли цепного соловья на фрилансе, а потом – все равно пойдешь по тому же адресу, солнцем палимый», – поясняет в своем телеграм-канале Алексей Чадаев, несколько лет проработавший в стенах АП.

И по ходу дела это действительно так (иначе, думается, Александр Гельевич не талдычил бы одно и то же из колонки в колонку, да и, если бы очень уж нужно ему было, взял и синтезировал сам – для личного удовольствия, а там уж – как пойдет; потомки, возможно, и оценят). Но это не снимает другого, более глубокого вопроса: а почему в высоких кабинетах намеренно дистанцируются от идеологии, коли в ней есть (а в ней есть, по крайней мере, исходя из нужд режима) необходимость? Ну все вроде бы просто: «Уже СССР де-факто перестал быть идеократией примерно к началу 70-х, когда марксизмом всерьёз интересовались уже только диссиденты. Предержащие бубнили ритуальные формулы, потом обрыдло – сдали в утиль не парясь. Постсоветская же Россия с самого начала была антиидеократией – первые, от кого избавились в группе победителей, были идейные «демократы», а дальше уже между собой разбирались одни лишь «прагматики» и «реалисты». Некоторые из них, впрочем, были пиарщиками, из-за понтов пополам с комплексами изображавшими из себя идеологов, но вообще не видевшими разницу между идеологией и пропагандой. А потом даже и это стало избыточной роскошью. Идеология не просто запрещена в ельцинской Конституции – она запрещена в той неписаной конституции, которая в головах у начальников. Как заведомо вредный и потенциально опасный набор ограничивающих убеждений. Правящая группа – воинствующие экзистенциалисты, для которых никакое действие не нуждается в предваряющей его идейной основе – лишь в последующем пропагандистском объяснении. “Объяснить могу, я понять хочу!” – “вот и объясняй, а понимать не велено”», – разъясняет Чадаев. То есть, по сути, антиидеократизм был заложен в путинизм исторически: с одной стороны, это наследие позднего СССР, которому почтенные старцы из Совбеза вследствие возраста явно симпатизируют, с другой – влияние «ельцинской эпохи», когда пиар подвинул идеологию. Плюс да, отсутствие идеологических постулатов дает очень широкое поле для маневров: можно и с Западом позаигрывать, как было в период – по Дугину – «лунного Путина», а можно и в сторону Китая податься (что мы и наблюдаем сейчас), и не будет никаких противоречий. Все очень даже чинненько и последовательно. Но только ли этим объясняется нарочитый антиидеологический дискурс?

Разумеется, нет, все вышеперечисленные факторы – это скорее предпосылки, но следовать им или их ломать – тут выбор делал Владимир Владимирович. И он его сделал: в пользу идеологии, но не явной, а как бы скрытой, но общепризнанной, которая и за идеологию даже не считается, и при этом ее основные постулаты разделяются подавляющим большинством. Допустим, концепция патриотизма. Ну кто скажет, что он не любит свою Родину и не готов отдать за нее жизнь, если потребуется? Нет, конечно, есть и такие, не спорю, но большинство принимает это за аксиому. То есть этим подтверждает свою сопричастность обществу и государству. И вообще, как можно быть гражданином, не будучи патриотом? Очевидно, что никак. И Владимир Владимирович очень грамотно воспользовался этим свойством/качеством/чувством общества, абсолютизировав его до национальной идеи. По сути, переведя в плоскость идеологии. Или другой пример: те же самые традиционные ценности и духовные скрепы, к которым государство обратилось в качестве средства противодействия западным (прежде всего – американским) ценностям. Для большинства русских, что совершенно верно, тренд ЛГБТК+, набирающий в Европе и США нехилые обороты, не является, мягко говоря, чем-то близким. Более того: сей тренд вызывает неприязнь и, скажем так помягче, непонимание. И снова же: Владимир Владимирович берет это на вооружение и противопоставляет уже на политическом, и более того, идеологическом уровне коллективному Западу.

Поэтому говорить, что в современной России нет идеологии, было бы ошибкой. Правильнее: нет идеологии в классическом ее понимании. А на деле же – она есть, только как бы не в проявленном, не в задекларированном виде, отчего ее влияние нисколько не меньше, а, может быть, даже больше, чем если бы тот же «умеренный консерватизм» был принят (ну что нам еще раз поменять Конституцию!) в качестве официальной идеологии. Потому что тогда она неизменно вызвала бы сопротивление, да и, признаться, как-то сомнительно, что на данном этапе и при том профессионализме, который демонстрируют кремлевские стратеги и политтехнологи (вспомним совершенно наивный проект указа «Основы ‎государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей», разработанный в недрах Минкульта), эта задача была бы соответствующе решена. Да и зачем вообще это делать, напрягаться, когда можно просто взять и пользоваться тем, что уже есть, что априори поддерживается подавляющим большинством, что разлито в воздухе, как запах мороза – зимой? Ответ, думается, очевиден. А если к этому добавить еще то, что при таком подходе у власти всегда остается возможность нужной корректировки, причем в любую сторону в зависимости от ситуации, то изначальный вопрос – почему Кремль сторонится всякой внятной идеологии в ее классическом виде – вообще теряет свой смысл. Который Дугин упорно пытается ему навязать. Упорно, но безуспешно, ибо доллар на рубль один к одному не меняют. И в этом смысле Владимиру Путину надо отдать должное, признав за ним эффективное внедрение в общество идеологии без идеологии. Тому же Западу такое и не снилось (сразу представляется Макрон, кусающий локти от зависти), а у нас – в наличии. Может быть, не очень прогрессивно и гуманно, зато «дешево, надежно и практично», как говорил один из персонажей знаменитого фильма советской эпохи.