От «политики Октавиана» к «долгому государству Путина»: в чем действительный смысл «ультиматума» коллективному Западу

В прошлогоднем интервью Financial Times бывший «серый кардинал» Кремля Владислав Сурков то ли в порыве внезапно нахлынувшей откровенности, что маловероятно, то ли, справедливо полагая, что уже никого ничем не удивишь и все давно уже все понимают, так что юлить и обелять систему, созданную к тому же при его непосредственном участии, в имиджевом плане себе дороже, артикулировал как бы с изнанки один из главных принципов «путинского режима» – концепцию «суверенной демократии», а говоря иначе – имитационной политики: «Октавиан пришел к власти, когда нация, люди опасались войны. Он создал государство другого типа. Оно больше не было республикой… Он сохранил формальные институты республики – там был сенат, был трибун. Но все подчинялись одному человеку, повиновались ему. Таким образом, он объединил желания республиканцев, убивших Цезаря, и желания простых людей, которые хотели прямой диктатуры. Путин сделал то же самое с демократией. Он не отменял ее. Он совместил ее с монархическим архетипом российского правления. Этот архетип работает. Это никуда не денется… В нем достаточно свободы и достаточно порядка».

Ожидаемо (не забываем: на дворе уже стояла середина 21-го) никакой сенсации сей пассаж не произвел. На него, создается такое впечатление, даже не обратили внимания, ну кроме того, что экс-куратор внутренней политики сравнил Путина с Октавианом. Тем не менее незаметным интервью это не прошло: журналисты выцепили из него другую громкую фразу, вынеся ее в новостные заголовки: «Передозировка свободы смертельна для государства», – точно не понимая того, что эти две фразы неразрывно связаны друг с другом. Поскольку сам факт того, что Сурков как бы (потому что это было и так понятно) раскрыл один из механизмов функционирования системы, указывает на то, что нынче он потерял свою значимость, а следовательно, дабы купировать риски, указанные во второй его фразе, государство возьмется, точнее, уже взялось за процессы по снижению уровня этой самой свободы, крайне опасной для оного, в особенности если последнее исповедует автократическую/тоталитарную систему правления и вообще своего существования.

И началось это даже не с криминализации оппозиции (дело Навального и дальше), а немного раньше – с озвучивания президентом России Владимиром Путиным предложения по реформированию Основного закона. Именно «конституционная реформа» стала той чертой, перейдя за которую, о путинском «октавианизме» стоило забыть, причем раз и навсегда. В этом смысле можно сказать, что после принятия поправок мы проснулись если не в другой стране, то уже при другом режиме. И Сурков, пожалуй, первым из приобщенных к власти констатировал этот переход, который, впрочем, был предопределен перманентным экономическим кризисом, делающим функционирование политической системы, одним из основ которой и выступал принцип «суверенной демократии», практически невозможным.

И, что надо здесь отметить, пандемия коронавируса сыграла российским властям на руку, обеспечив возможность решения политических вопросов, действуя за рамками правового поля, путем делегирования президентом полномочий по мерам противодействия распространению инфекции главам регионов – полномочий, не прописанных на законодательном уровне.

Таким образом верховная власть убила сразу двух зайцев: эпидемиологические ограничения свели протестную активность населения к своему минимуму без существенных репутационных и рейтинговых потерь для Кремля и лично Владимира Путина (только Навальному удалось всколыхнуть общественность и вывести несколько десятков тысяч людей на протест, причем, что здесь стоит подчеркнуть, сам он не являлся лидером протеста, выступая не более чем в качестве триггера, некой точки кристаллизации общественного недовольства в целом). Эта ситуация продемонстрировала со всей очевидностью, что функционирование выстроенной Путиным системы при отходе от «октавианизма» становится куда эффективнее при введении (пусть даже и не обозначенном юридически) режима «чрезвычайного положения», когда даже для вида и сохранения какой бы то ни было легитимности уже не надо оглядываться на правовые нормы, но действовать, сугубо исходя из обстоятельств.

Однако тут же обозначилась и проблема: чтобы поддерживать режим «чрезвычайного положения», одной эпидемиологической угрозы явно недостаточно – хотя бы по той простой причине, что когда-нибудь она, во-первых, рассосется, а во-вторых, сама по себе пандемия является неконтролируемым фактором, следовательно, не может быть положена в основу долгосрочного (или даже среднесрочного) планирования, что мало того что противоречит самой логике силовиков, с течением времени концентрирующих в своих руках все больше и больше рычагов управления, так и потенциально несет риски дестабилизации ситуации при, допустим, совпадении таких моментов, как ужесточение режима из-за пандемии с ее неожиданным завершением. Что, видимо, и подтолкнуло Кремль к поиску иной, но уже контролируемой угрозы, обосновывающей наличие режима «чрезвычайного положения» и, желательно, уже полностью развязывающей руки власти для выхода из правого поля. И, кажется, такая угроза была найдена: со стороны коллективного Запада, противостояние с которым было активизировано так называемым «ультиматумом Путина» – проектом двустороннего договора о гарантиях безопасности.

Разумеется, это можно было бы списать на совпадение, если бы не ряд моментов. Во-первых, предшествующей этому действу определенной предварительной подготовки (например, созданию миграционного кризиса на белорусско-польской границе, организованного Александром Лукашенко, по всей видимости, не без санкции из Кремля).

Во-вторых, априорная невыполнимость «ультиматума» (было понятно с самого начала, что ни НАТО, ни США не пойдут на уступки касательно основных «предложений»). В-третьих, стоит обратить внимание на синхронность: едва конфликт с коллективным Западом пошел на обострение, как скандальные законопроекты о введении QR-кодов на некоторых видах транспорта и в общественных местах были сняты с рассмотрения, точно власти намеренно решили снизить уровень социального недовольства в одной сфере в качестве подготовки к чему-то более значительному. И тут, исходя из общей конъюнктуры, вариантов не так уж и много, а если быть точным, то и вовсе один: Кремль задумал ввести бессрочное – по крайней мере, в обозримой перспективе – «чрезвычайное положение», ибо наиболее вероятный исход из всей этой ситуации с «ультиматумом» – разрыв отношений с Западом и, как следствие, новый «железный занавес» и сценарий «осажденной крепости» во внутренней политике. Поскольку только этот вариант гарантирует выживаемость режима, то есть его дальнейшее существование после Путина. Только уход в суровый тоталитаризм обеспечит дальнейшее функционирование «долгого государства Путина», ибо при любых иных вариациях неизменно последует трансформация, а то и полный демонтаж «путинского режима».

На то, что это игра вдолгую, а не очередная авантюра Кремля наподобие той же Сирии или Союзного государства, до которого все никак не могут дожать Лукашенко, говорит выбранный момент – момент транзита, который, правда, опять – в связи с казахстанскими событиями – «заморозили», но который неотвратим: эликсир бессмертия пока никто не изобрел. И, что даже более важно, на который указывает тенденция дистанцирования самого Владимира Путина от текущей, кроме внешнеполитической, повестки. Как отмечает Татьяна Становая, «от путинской знаменитой системы ручного управления уже давно ничего не осталось, но сегодня и персональная роль Путина маргинализируется. И на последней прямой линии, и в рамках нынешней пресс-конференции он выступает уже как механическое передаточное звено «жалоб и предложений» «компетентным органам» – без проявления политической воли, без формулирования внятной собственной позиции в отношении названных проблем». И что интересно, этой же самой установке президент следует и тогда, когда речь заходит о силовом блоке: «Путин гораздо больше, чем в прежние годы, дистанцируется и от действий силовиков, однозначно отдавая предпочтение «компетентным органам» и их «профессиональной» позиции перед своим мнением. И если публичная позиция Путина противоречит официальным действиям силовиков или судебной системы (а это происходит все чаще), президент не стесняется подчеркнуть приоритет последних. Суд может легко игнорировать слова Путина, что нет никакой необходимости держать Зуева в СИЗО, или продолжать преследовать свидетелей Иеговы, несмотря на негодование президента. И Путин не воспринимает это как саботаж, напротив, он к этому стремится – к формированию жесткой системы, которая могла бы функционировать вне политической конъюнктуры», – констатирует Становая, приходя к вполне закономерному выводу, что «такое сознательное делегирование – не что иное, как подготовка Путиным собственноручно выращенного Левиафана (государства – прим. авт.) к жизни в постпутинской России». Что подводит к мысли о транзите, который может реализоваться только тогда, когда «путинское государство» сможет существовать без Путина, когда личность оператора системы уже не будет играть значительной роли, ибо теперь именно государство будет определять направление, а не его оператор. И складывается такое мнение, что этот момент уже не за горами.

Однако, о чем не стоит забывать, так это то, что период перехода от «путинской» к «постпутинской России» – он будет самым опасным, когда система будет наиболее уязвимой и нестабильной. Чтобы максимально купировать все риски, придав системе устойчивость и крепость, нужно осуществить операцию из двух слагаемых. Первое: усилить контроль над обществом, а говоря точнее, взять общество под тотальный контроль, искоренив не только несистемную оппозицию, но и ударив по всем тем, кто не согласен с курсом Кремля, по сути, объявив войну инакомыслию. Второе: легитимировать выход властей/Кремля из правового поля. Эти две задачи решаются довольно просто – кремлевские стратеги явно решили не мудрствовать – введением «чрезвычайного положения», вызванного условно контролируемой – в сравнении с пандемией коронавируса – угрозой, которая и была инициирована «ультиматумом Путина». Теперь дело осталось за малым: опустить «занавес» и объявить непримиримую войну коллективному Западу, что и станет основой существования «долгого государства Путина» в режиме «чрезвычайного положения», ибо, как говорил Сурков, «передозировка свободы смертельна для государства». Впрочем, как и ее недостаток. О чем, допустим, нам свидетельствует опыт распада СССР, который, похоже, в Кремле решили взять за руководство к действию.