«В первые дни операции я оказался в Анадыре и видел, как там буквально на глазах на машинах появляется литера Z». Писатель дальневосточник Василий Авченко о победе и поражении, русских святых, русском чучхе, критике власти и «железном самотеке истории»

Интервью с жителем Владивостока, писателем и журналистом Василием Авченко о восприятии спецоперации через огромные расстояния от Донецка до Владивостока и о том, как он сам воспринимает происходящее.

– Слышны во Владивостоке и вообще на Дальнем Востоке отголоски военной кампании, которая сейчас проходит на Украине? Гасит ли огромное расстояние звуки спецоперации?

– Они не могут не быть слышными, мы живем в одной стране, к тому же географическая дистанция нивелируется доступностью информации. Да ведь и наши ребята тоже воюют на Украине, как и парни со всех других концов страны – морпехи (в конце марта нашей 155-й бригаде морской пехоты ТОФ присвоили звание гвардейской), десантники… И гибнут, и похороны у нас проходят, и беженцев с Украины Приморье уже принимает. И, кстати, приморский губернатор Олег Кожемяко, по-моему, первым из глав российских регионов съездил на Донбасс – поддержать местных жителей и земляков-бойцов, отвез гуманитарку, не стеснялся фотографий с автоматом в руках и пообещал назвать одну из улиц во Владивостоке именем Владимира Жоги. Так что нет, не гасит.

«Те, кто против российской спецоперации, кто за поражение России, – они есть, и они очень громкие»

– Как Владивосток и Дальний Восток воспринимают события, происходящие на Украине и в Донбассе?

– За весь Дальний Восток говорить не могу – на самом деле горизонтальные связи здесь слабые, а расстояния огромные. Но вот в самые первые дни операции я оказался в Анадыре и видел, как там буквально на глазах на машинах появляется литера Z.

У нас ведь страна свободная, так что мнения могут быть разные, это и по соцсетям видно. Те, кто против российской спецоперации, кто за поражение России, – они есть, и они очень громкие. Они таких, как я, клеймят, не стесняясь в выражениях, и, кажется, готовы перегрызть глотку, по крайней мере в виртуальном пространстве. Более того, они нередко занимают заметные и доходные места в самых разных отраслях, включая органы власти.

А есть, конечно, и другие. Не столь истеричные и крикливые. Совершенно не кровожадные, даже мирные, но мудрые. Чувствующие ход истории порой даже не разумом, а сердцем или еще каким-то неведомым чувством. И, по ощущениям, здравых людей конечно же больше. Я не социолог, но, по-моему, Владивосток, Дальний Восток, Сибирь и так далее – настроения везде примерно такие же, как и в среднем по стране, плюс-минус. Могут быть нюансы, но несущественные.

– Какое отношение к происходящему лично у вас?

– Ну какое оно может быть… Есть ощущение гигантской драмы. Даже трагедии. Есть ощущение неизбежности происходящего. Есть ощущение исторической правоты России. Есть страшная работа, которую выполняют наши военные и которую они должны выполнить. Именно они оказались подлинной элитой страны, а не те, кого мы привыкли считать таковой. Еще философ Соловьёв в «Трех разговорах…» напоминал, что половина русских святых – военные. Именно они берут сейчас на себя главное – от физических до этических усилий.

«Из войны возможно два выхода – через победу и через поражение»

Раньше мы думали, что война, выпавшая нашему поколению, – это Чечня. Все оказалось куда шире, глубже и сложнее. Тут многое зависит от настройки оптики. Можно видеть частное и не видеть общего, а общее есть – это наша страна, это вся планета, причем в ее прошлом, настоящем и будущем. Сейчас модно говорить о травме, вот моя травма – это 1991 год, распад Союза, и я живу с этой травмой много лет. Сейчас совершенно точно можно сказать, что 1991 год продолжается, что войны на Кавказе и в Приднестровье – это следствие 1991 года, и 2014 год, и 2022 год – тоже следствия 1991-го. Где-то он продолжается, где-то он преодолевается, на российский евразийский континент действуют разные тектонические, сейсмические, взрывные, цементирующие силы. Конца истории не видно, это признал даже Фукуяма.

Если десять лет назад было неочевидно, что мы живем в истории, то сейчас чувствуем, что этот мощный поток нас куда-то тащит, а мы гребем, куда можем или куда хотим, что-то от нас зависит, что-то происходит помимо нас. «Железный самотек истории», как написал по другому поводу Платонов. Или как сформулировал Солженицын – опять же по другому поводу, у него был сценарий о лагерной забастовке под названием «Знают истину танки!». Как сказал мой товарищ, история делается не в «Фейсбуке» (экстремистская соцсеть), а там, где солдаты месят грязь сапогами. Вращают Землю, если вспомнить одну из лучших военных песен Высоцкого.

Я, как ни странно, советский человек. Я еще юношей, молодым корреспондентом, лет двадцать назад, ездил в Чечню с нашими приморскими силовиками – там еще гремело, Грозный был похож на Сталинград из военной хроники. Я с Захаром Прилепиным дружу лет пятнадцать и был в гостях у него в Донецке, тогда еще не признанном Россией.

Тот же Высоцкий когда-то написал:

Мой путь один, всего один, ребята,

Мне выбора, по счастью, не дано.

То же самое могу сказать о себе: мне выбора, по счастью, не дано. Я никогда никуда не уеду из России, что бы тут ни происходило. У меня нет состояний, активов, имущества за рубежом – и не может быть. Я беден, я пессимист, но жить в России, в своей стране, среди соотечественников и в своей языковой среде – это высшее богатство и настоящее счастье. Так что я даже не «со своей страной», а просто в ней, вхожу в нее, принадлежу ей. Было бы странно, если бы дерево решило перебраться из тайги в иную климатическую зону.

Это, разумеется, не значит, что я всем доволен. Нет, не всем. Многое, что делается в стране, что делается или не делается нашей властью, мне активно не нравится. Но критика власти возможна с разных сторон, порой с противоположных, поэтому между оппозиционерами разного толка может быть даже меньше общего, чем между оппозиционерами и властью.

«И пусть как можно меньше людей погибнет – с обеих сторон, ведь все это – наши люди, эту войну можно понимать как гражданскую»

24 февраля было столь же долгожданным, сколь и неожиданным. Сейчас игра идет ва-банк, и сейчас – без вариантов. Когда хорошие и симпатичные люди говорят, что они против войны… На самом деле все против войны, никто войны не хочет. Но война уже идет много лет, даже 2014 год с Майданом, с Домом профсоюзов, с референдумами на Донбассе и началом войны Киева против восточных регионов Украины – лишь одна из возможных точек отсчета. Из войны возможно два выхода – через победу и через поражение. И тут опять же – выбора не дано. Пусть скорее весь этот ужас закончится тем единственным образом, которым он может закончиться, пусть наша армия, а вслед за ней или параллельно ей гражданские структуры выполнят все поставленные задачи, от военных до гуманитарных. И пусть как можно меньше людей погибнет – с обеих сторон, ведь все это – наши люди, эту войну можно понимать как гражданскую.

Другое дело, что окончательного мира и конца истории не будет. Война в той или иной форме будет продолжаться всегда. К сожалению, таков мир, он живет войнами и по-другому не может. Мы помним, как после Первой мировой все говорили: человечество не допустит повторения такого ужаса… Допустило, допускает и еще допустит, никому ничему история не учит.

После 2014 года случилась резкая поляризация общества, баррикадизация, сброс масок. Не скажу, что меня это радует – мне жаль терять многих хороших знакомых, хочется со всеми дружить. Но теперь уж, видно, невозможно: кто-то брезгует мной, кем-то – я. А спорить бесполезно. Тут вопрос мировоззренческий и даже более того: религиозный по своему духу, даже если мы называем себя атеистами. Именно религиозный – и поэтому никто никому ничего не докажет в споре. Дело тут не в «свободных СМИ», да и свободных сферических в вакууме СМИ нет.

Дело в том, что каждый верит в свое, в обществе нашем (и не только нашем) – религиозный раскол, просто он не имеет внешних признаков религиозности, этакая виртуальная Варфоломеевская ночь. Ведь были хорошие люди и среди католиков, и среди протестантов, мы помним, как добродушный Портос сетовал, что приходится «убивать бедных гугенотов, все преступление которых состоит только в том, что они поют по-французски те самые псалмы, которые мы поем по-латыни». Но договориться они не могли, дошло до резни. Примерно то же и сегодня, истина в споре не рождается, поэтому в споры стараюсь не ввязываться, тем более что слишком часто разговор переходит на личности и на хамство, которого я не выношу. Ничего не добьешься, только отношения испортишь – а порой отношения и сам человек для меня важнее, чем его политические взгляды. У нас же демократия, плюрализм и все такое.

– Все время с 24 февраля мы слышим ожесточенную риторику западных стран в отношении России, слышны голоса и с условного (для нас) Востока – Южной Кореи, Японии. У Владивостока и других городов Дальнего Востока много культурных и торговых пересечений с перечисленными странами – ощущаете ли вы озлобленность с их стороны к нам?

– Во-первых, не так много. У Токио, Пекина или Сеула традиционно сильнее связи с Москвой, чем с Владивостоком или Хабаровском. А культурное или политическое влияние с той стороны – почти нулевое. Мы все-таки дети русской, европейской, американской культуры. К примеру, корейской литературы у нас вообще никто не знает. Потом, в последние годы даже те соседские отношения, которые были (главным образом с приграничным Китаем – с северными провинциями Хэйлунцзян и Цзилинь), нарушил ковид. Так что озлобленности я ощущать не могу. Информацию беру оттуда же, откуда и все – с лент информагентств. Да, несколько «ожесточилась» риторика официального Токио по поводу южных Курил, но это всегда было, тезис о возвращении Курил – одна из основ японской внешней политики, так что все это привычно.

«Можно даже говорить о русском чучхе – только в России оно по-настоящему и возможно, потому что у нас есть все, кроме кофе»

Ну и надо понимать, что есть вопрос реальной суверенности. Южная Корея и Япония этой реальной суверенностью, по крайней мере во внешнеполитических, военных, глобальных вопросах, включая русский вопрос, не обладают. В этих странах стоят военные базы США, чем, кстати, некоторые корейцы и японцы недовольны.

Вообще, парадоксальным образом вот это самое обострение, накат извне – риторический, санкционный, военно-технический – может сыграть на руку России. Так было всегда: войны и угрозы побуждали сделать то, до чего в мирное время не дошли бы руки. Только сейчас заговорили о возрождении большого российского гражданского авиастроения, о возобновлении строительства Трансполярной магистрали – и только бы дело не ограничилось словами! Импортозамещение – великое дело, если заниматься им всерьез, по-честному. Можно даже говорить о русском чучхе – только в России оно по-настоящему и возможно, потому что у нас есть все, кроме кофе.

Когда-то я боялся, что те же Курилы отдаст Ельцин – и, похоже, чуть было не отдал. Потом боялся, что Курилы отдаст ранний, первого срока Путин. Но теперь, похоже, вернулся старый принцип «ни пяди», за что следует благодарить как раз Запад. Не было бы счастья, как говорится. Ведь и Приморье, в котором я живу, появилось у России во многом потому, что возникла угроза захвата этих вод и земель Англией – Америкой XIX века. А южный Сахалин, отданный по итогам войны 1904-1905 гг., вернулся в Россию только потому, что Япония продолжила экспансию на материк, захватила Корею, Маньчжурию – северо-восток Китая, атаковала монгольские земли, пошла войной на сердцевинный Китай – все эти «нанкинские резни», вышла на советские рубежи… Вот и закончилось все разгромом Квантунской армии в августе 1945 года.

«Есть и надежда на некий поворот к социализму во внутренней экономической политике»

– Какие, может быть, прогнозы у вас как писателя – что будет происходить дальше?

– Никаких прогнозов. Может быть что угодно. Много тревог, много и надежд. Допустим, олигархи не очеловечатся, это противно их природе, но если они вынужденно перенаправят свои капиталы сюда, внутрь страны – уже хорошо. Если ракушки с днищ их яхт будут отколупывать наши рабочие, а не европейские – уже хорошо. Пусть эти деньги, каким бы образом они ни были заработаны, работают тут. Есть и надежда на некий поворот к социализму во внутренней экономической политике. Поглядим, насколько она обоснованная.

– Поменяется ли, по-вашему, культурное и медийное устройство страны – уйдут ли условные либералы со всех значимых культурно-медийных постов?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Многое зависит от государства. А государство, в смысле эшелоны власти, – оно очень неоднородное, если не сказать больше. Но, как говорится, в России надо жить долго. И понятно, что у этой войны могут и должны быть огромные, сверхважные следствия невоенного характера: политические, геополитические, экономические, идеологические, духовные – и культурные тоже, само собой.

– Проведете ли вы какие-то исторические параллели с происходящими событиями?

– К проведению параллелей, к попыткам обобщать отношусь осторожно, потому что каждая ситуация уникальна. При желании можно, например, найти некоторые параллели с Корейской войной 1950–1953 гг., когда за южан воевали США во главе контингента ООН, а за северян – миллион китайских добровольцев генерала Пэн Дэхуая и (неофициально, но эффективно) наши летчики.

– Ощущают ли Владивосток и близлежащие территории ухудшение жизненных условий, стало ли больше безработных, бедных?

– Лично я не заметил. Нужна адекватная аналитика, социология, статистика. Вот в девяностых это было заметно невооруженным глазом, когда сотни тысяч горожан разом потеряли если не работы, то зарплаты. Криминализация, наркоманизация… Мы с отцом – ученым, доктором наук – ловили корюшку и продавали ее на рынке, еще папа сторожил детсад по ночам, в общем, все выкручивались как могли. Было много грабежей, обворовывали квартиры – тогда все начали ставить железные коридорные двери, которые сегодня держат открытыми. Были «рывки» шапок, подземные переходы называли «раздевалками» – все это хорошо известно и все это было хорошо заметно. Сейчас я никаких подобных процессов не вижу, все как-то живут. Лично я, кстати, недавно лишился доходов в силу разных причин и сейчас думаю, как жить дальше и чем кормить семью. Но это моя личная история, едва ли стоит на ее основе делать какие-то выводы.

– Условно называемая центральная Россия – не будем скрывать – боится ухода всего западного с рынков, исчезновения гаджетов и прочих средств. Что может предложить на замену Восток?

– Это вопрос к Востоку. Тут главная надежда на Китай как глобальный полюс силы, новый оплот многополярности. Китай никогда не был таким, каков он сейчас, в экономическом, военном, технологическом смысле. Но есть мои личные ощущения, а есть планетарные процессы, которые не всегда постижимы в режиме реального времени. Мы можем прогнозировать – но всегда есть опасность выдать желаемое за действительное. К тому же и трезвые прогнозы, основанные на статистике и вероятностях, сбываются не всегда, жизнь и мир сложнее.