«Объекты атаки». Новое исследование советского опыта

Г. С. Батыгин дает такое общее определение: «Интеллектуалы и публицисты артикулируют и обеспечивают трансмиссию “социального мифа”: идеологий, норм морали и права, картин прошлого и будущего. Они устанавливают критерии селекции справедливого и несправедливого, достойного и недостойного, определяют представления о жизненном успехе и благосостоянии, сакральном и профанном. Любая тирания уверенно смотрит в будущее, если пользуется поддержкой интеллектуалов, использующих для этого образование, массовую информацию, религию и науку. Но если альянс власти и интеллектуалов нарушен, происходит кризис легитимности и реформирование системы». 

[Батыгин Г. С. «Социальные ученые» в условиях кризиса: структурные изменения в дисциплинарной организации и тематическом репертуаре социальных наук // В кн. «Социальные науки в постсоветской России». М.: Академический проект, 2005, с. 45]. 

То же самое было на Украине. Вспомним «Белую гвардию» («Дни Турбиных») М. Булгакова. Кому служили офицеры «Белой гвардии» и в кого стреляли? Они служили немцам и их марионетке – гетману Скоропадскому и даже мечтали о вторжении в Россию французов и сенегальцев. Вот какова была их служба: «И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков». Как только пришла Красная армия, разбежались и сердюки, и петлюровцы. Член ревкома Галиции Ф. Конар сообщал Винниченке, что на правобережной Украине «отношение к России настолько хорошее, что даже ужас берет… В петлюровской армии страшное дезертирство, более всего дезертируют все те же “проклятые” галичане». Вот чем была тогда Красная армия.

Февральская революция «рассыпала» Российскую империю. В разных частях ее возникли национальные вооруженные силы или банды разных окрасок, которые выступали против восстановления единого централизованного государства. Именно в Гражданской войне народ СССР обрел свою территорию. 

С 1988 г. я бывал на Западе (больше в Испании), подружился со многими коммунистами, говорил с ними о наших делах. Но некоторые излагали мне «вульгарный истмат» в чистом виде. И это были не отвлеченные слова – из них вытекала практика. Меня она потрясала отходом от здравого смысла. Получалась странная вещь: стойкие коммунисты, от которых мы могли бы ожидать поддержки, вдруг оборачивались врагами советского строя – или создавали в своем воображении ложный образ СССР как рая земного. 

Я в 1990 г. завел разговор на эту тему с Мануэлем Аскарате (незадолго перед его смертью). Он был соратником Долорес Ибаррури, одним из руководителей компартии, потом перешел к социалистам и стал писать антисоветские статьи. Я спросил: почему вы ушли от коммунистов? Так у него затряслись руки. «Мы любим Советский Союз!», – прямо криком кричал. И видно, что не врет. Но что же это за любовь такая? 

В 1980-х гг. мы видели распад общностей республиканцев. Историки говорили: «Испанские коммунисты первыми пережили кризис, который затем распространился на другие еврокоммунистические партии. Результатом его стало практическое исчезновение западных компартий из политической жизни их стран. Там, где они еще существуют, коммунисты превратились в “политических наблюдателей”… Идеологические постулаты еврокоммунизма составляли ядро политического дискурса перестройки» [Фернандес Ортис А. Пути левой интеллигенции: коммунизм, еврокоммунизм, советский проект // Коммунизм – Еврокоммунизм – Советский строй. М.: Альманах «Восток». Выпуск: № 2, май 2003 года].

Пpосто не веpится, что судьба наpодов pешается на таком интеллектуальном и духовном уpовне. Может быть, кто-то заpазил каким-то виpусом всю миpовую веpхушку? Но мы не знали, что такое – «перестройка», и знали, что идем за коммунизм. Очень трудно пройти катастрофу. Картина мира: наши коммунисты уже другие, а мы не знали! 

Лидеры испанской, итальянской и французской коммунистических партий – С. Каррильо, Э. Берлингуэр и Ж. Марше – в совместном Заявлении по итогам международной конференции в Мадриде в 1977-м выступили за достижение «широчайшего согласия политических и общественных сил», с тем чтобы «построить социализм в рамках демократии и свободы». В книге Каррильо «Еврокоммунизм и государство» (Eurocomunismo y Estado, 1977) содержалось программное требование форсировать демократизацию государственного аппарата с помощью реформ и сделать капиталистический госаппарат эффективным средством построения социалистического общества. 

Вспомним определения. Коммунизм – это бесклассовый общественный строй с единой общенародной собственностью на средства производства, полным социальным равенством всех членов общества, где вместе с всесторонним развитием людей вырастут и производительные силы на основе постоянно развивающихся науки и техники, все источники общественного богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям».

Или из Программы КПСС (1972 г.): «Коммунизм – это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников, в котором утвердится общественное самоуправление, труд на благо общества станет для всех первой жизненной потребностью, осознанной необходимостью, способности каждого будут применяться с наибольшей пользой для народа». И важный комментарий А. А. Зиновьева: «Исторически произошло так, что основой и ядром идеологии коммунистических тенденций в мире и государственной идеологии коммунистических стран стал марксизм с некоторыми коррективами и дополнениями, зависящими от конкретных условий различных стран ленинизм в Советском Союзе, маоизм в Китае). Фатальной необходимости в этом не было».

Коммунистический идеал и его критики. На пути к осуществлению коммунистического идеала человечеству предстоит разделаться со всей мерзостью эксплуататорских порядков, на которых зиждется паразитическое, привилегированное положение целых общественных классов. Неудивительно, что коммунистическому движению пришлось с самых первых шагов столкнуться с ожесточенным и злобным сопротивлением этих классов – и не только в политических, но и в теоретических областях. Такое сопротивление приняло характер широкой кампании антикоммунизма, призванной опорочить коммунистический идеал, а после того как СССР и ряд других стран вступили на путь практического строительства нового общества, также опорочить и оклеветать социалистическую действительность.

На протяжении истории антикоммунизм прибегал в этих целях к разным доводам, аргументам и пропагандистским приемам – от издевок по поводу общества, которым будет управлять неграмотная, темная и некультурная «чернь», до хитроумных теорий, призванных «доказать», что переход к коммунизму будет означать не прогресс, а утрату завоеваний цивилизации, от спекуляций на естественных трудностях становления совершенно нового общественного строя, к тому же осложненных тяжелыми объективными условиями в странах, первыми вставших на путь коммунизма, до иезуитской критики коммунистического идеала с позиций «гуманизма». 

В эту антикоммунистическую кампанию давно уже включилось и правое крыло социал-демократии, начавшее с критики путей, которыми коммунисты идут к осуществлению своих идеалов, и закончившее отказом от самих идеалов социализма, критикой их как таковых. Несмотря на внешнее разнообразие аргументов, выдвигаемых против коммунистического идеала, в основном дело сводится к двум ясно очерченным пропагандистским линиям: к попыткам доказать его нереальность, неосуществимость (при этом подчас даже не отрицается величие и положительный характер многих целей коммунистов самих по себе) и к попыткам ослабить притягательную силу самого коммунистического идеала, искажая его характер, приписывая ему антигуманистические черты.

Полезные картины прошлого

В 1984 г. я был в Мексике, со мной подружился один профессор из старинного рода. Он говорил лихорадочно, отвергая даже свое научное знание ради последней надежды. Он спрашивал, заложили ли мы на глубокое хранение банк генов советских людей. Где-то на ледниках или на космических станциях – чтобы потом возродить. Знал он, конечно, что в генах не запишешь культуру и код цивилизации, но надеялся. В России-СССР и только в ней видел он шанс на спасение человечества после уже объявленного на Западе грядущего «конца истории».

Человек этот, эколог, часть года работал в США (в ООН и университетах), часть года – в Латинской Америке. Он ненавидел глубинную суть Запада, его «волю к смерти» – ценя и даже любя его внешние оболочки культуры. Далекий от политики и партий, он пришел к коммунизму не «низом» и не «с высот поэзии», а от изучения биосферы и от любви к детям Латинской Америки – всю свою жизнь наблюдая, как Запад без эмоций, как машина, уничтожает и биосферу, и этих детей. Он, атеист и ученый, говорил мне об этом, как говорил бы средневековый христианин об антихристе. Просто не по себе было его слушать.

Этот мексиканец много знал об СССР – и о Гагарине, и о ГУЛАГе. Но говорил об этом на незнакомом мне тогда языке. Капитализм и социализм, демократия и тоталитаризм – все это идеологическая чушь, говорил он. В России решался вопрос о выборе пути – к жизни или к смерти. Вопрос о том, может ли в принципе устроиться общество, где не топчут слабых и где каждый ребенок получает в пище достаточно белка. Лишь советский строй показал, что да, это возможно, и это факт масштаба религиозного. Утверждение жизни. Даже если СССР сомнут (предположение, которое тогда мне казалось нелепостью).

Я тогда моего друга не очень-то понимал. В приложении к советским детям достаток белка мне казался вещью обычной, а голодные дети Индии, Мексики и, как я потом увидел, самих США – результат социального строя, все очень просто. Сейчас мы начинаем понимать, что дело глубже. Сегодня все телеканалы убеждают нас, что нормально – это именно когда половина детей в стране недоедает. И потому советский строй был неправильным и нетерпимым – империя зла.

Я вспоминал те беседы, когда за критикой советского строя все более явно стала проглядывать животная, необъяснимая ненависть к нему – и к людям, в которых он воплотился. Сейчас ее немного приглушили, припрятали, но надо о ней вспомнить и постараться ее понять. Это ненависть не идеологическая и не социальная, она сродни расовой и религиозной. Ту страсть, с какой громили наше жизнеустройство, уничтожали пионерлагеря и детсады, удушали науку и школу, не объяснить корыстью или приверженностью к ценностям демократии.

Причина в том, что советский проект, взятый в его главных чертах, был отчаянной и мощной попыткой продолжить цивилизационный путь России в новых, резко усложнившихся для нее условиях ХХ века. Главная задача нынешних реформаторов России и их западных покровителей – сломать именно цивилизационный путь России, а вовсе не такие его вторичные проявления, как социальный строй или идеологию. Поэтому до сих пор такие большие силы направляются на то, чтобы опорочить проект – а иначе его просто оставили бы в покое, как перевернутую страницу истории, это было бы проще и даже выгодно. Нет, разрушение образа именно в его главных чертах для действительной победы над Россией абсолютно необходимо. 

Борис Ельцин и Михаил Горбачев. Фото: discred.ru

Как ни странно, острая тоска и ужас перед надвигающимся убийством советского строя возникли раньше не у нас самих. Именно там, в «третьем мире», трагически наблюдали, как смотришь во сне на гибель любимого человека и не можешь пошевелить губами, чтобы крикнуть ему, предупредить. 

Расскажу о другом случае, который меня взволновал – даже после всего того, что мы повидали за десять лет. 

Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в начале девяностых, устроила в Минске большой семинар о демократии и рынке. Съехались западные эксперты, прочитали свои лекции по замусоленным антисоветским конспектам: «Тоталитаризм! Дефицит! Очереди!». Но была в этом семинаре и большая польза. Западный комфорт, английская речь, бесплатный кофе в прихожей – все это так согрело душу белорусских демократов, что они потеряли всякую сдержанность и заговорили, как дети – что на уме, то и на языке. Очень интересно было послушать. Нам в России это пока недоступно, потому что наши демократы еще не потеряли нахальства и искренне говорить неспособны. Чтобы понять наших демократов, очень полезно послушать их собратьев в Белоруссии, которым слегка уже щелкнули по носу.  

ОБСЕ пригласила из РФ докладчика по первому вопросу: «Советская система: теория и реальность». Если бы приехал Бунич или Боровой, то все бы прошло как по маслу. Но в Думе у нас не только Буничи – и вот, послали меня. Я не политик, сделал доклад чисто научный. За советскую власть я никого не агитировал, но «теорию и реальность» изложил наглядно, так что возразить было трудно. Приехавшая из Женевы как оппонент по моему докладу почетный советолог Юдит Шапиро пыталась, правда, напомнить, что в СССР простому человеку нельзя было купить в аптеке лекарства, но даже самые крутые демократы посмотрели на нее с жалостью.

Я упрощенно и кратко объяснил, что советский строй, корнями уходящий в культуру России, по своему типу относится к общинным цивилизациям (в отличие от рыночной цивилизации Запада). Этим и были обусловлены главные черты социального порядка, странные или даже неправильные для глаза и марксиста, и либерала. Тогда сломать советскую цивилизацию оказалась кишка тонка, но изуродовать сумели. Разрушили много, а реформы так и не идут, вот у нас и катастрофа. Там, где сумели немного утихомирить фанатиков «рынка» и вернулись к здравому смыслу, как в Белоруссии, дело помаленьку выправляется.

За этот доклад я получил самую большую похвалу, какую только получал в жизни. И от кого! От Станислава Шушкевича, героя Беловежской пущи. Он сказал, что если бы прослушал такой доклад десять лет назад, то он не сделал бы того, что сделал после 1989 года. Он не знал, что СССР относится к цивилизациям общинного типа.

Похвала похвалой, но ведь признание, согласитесь, страшное. Вот она, ответственность демократа. Принять на себя бремя власти, угробить страну, а потом признаться: да я о ней ничего и не знал. Не знаешь – почитай книги, поговори со знающими людьми, но не лезь своими лапами «перестраивать» общество, которого не знаешь. Про Шушкевича не знаю, его текстов я не изучал.

После такого откровения Шушкевича другие лидеры белорусской оппозиции (бывшие председатель Верховного Совета Шарецкий и управляющий Центробанком Богданкевич и др.) начали выдвигать обвинения «по-крупному», говорить самое, на их взгляд, главное. Поскольку я как докладчик после каждого цикла выступлений имел слово для ответа (тут я снимаю шляпу перед западными порядками), получился редкостный диалог. И хотя я спорил с верхушкой демократов, их мышление распространено в массе наших граждан, пусть и в более мягкой форме. В этом – главная наша проблема, потому-то наши мечи картонные.

Вот мои главные впечатления от того разговора.

Похоже, многие действительно настолько уверовали в схоластические догмы (политэкономии, монетаризма и черт знает чего еще), что рассуждать в понятиях здравого смысла просто не в состоянии.

– «Да, при советском строе люди были сыты и в безопасности, но это надо было поломать, потому что хозяйство было нерентабельным!» Что за чушь! При чем здесь рентабельность, если хозяйство было нерыночным и его цель – не прибыль, а чтобы все были сыты? Ведь только что в докладе я оговорил: разговор будет иметь смысл, если мы на время отложим понятия рыночной экономики и будем говорить лишь об «абсолютных» показателях жизнеустройства, например, «человек сыт» или «человек голоден».

Зачем же к нерыночному хозяйству прилагать мерку, которая имеет смысл только для рыночного? Бесполезно, как об стенку горох.

– «Советскую систему надо было менять, потому что низка была экономическая эффективность». Это – из той же оперы. Само понятие «эффективность» придумали недавно и лишь в одной культуре – на Западе. А до этого тысячи лет люди вели хозяйство и следовали простым, житейским меркам. Но допустим, демократы испытывают к этой «эффективности» непонятное почтение. Как, спрашиваю, вы определили, что советское хозяйство было неэффективным? Почему финский фермер, которого нам ставят в пример, эффективный, а колхозник – нет? Ведь колхозник на 1000 га имел в 10 раз меньше тракторов, чем финские фермеры, и давал всю последнюю советскую пятилетку пшеницу с себестоимостью 92–95 руб. за тонну. А у финского фермера себестоимость 482 доллара за тонну. Объясните, говорю, почему же производить один и тот же продукт вдесятеро дороже – это эффективно? Пока вы это не объясните, дальше идти бесполезно. Молчат. Ну хоть бы что-нибудь ответили. И ведь видно, что вопрос их мучает, но они даже осознать его не могут.

Я еще пример привел. Как-то за границей пришлось мне купить тюбик глазной мази из тетрациклина – точно такой же, каким пользовался дома. Но дома, в СССР, он стоил 9 коп., а на Западе – 4 доллара. Это меня так удивило, что я одно время таскал оба тюбика и иногда показывал их на лекциях. Но белорусы и так помнили, что сколько стоило. Вот, говорю, объясните, почему производить такую мазь по 9 коп. – неэффективно, а по 4 доллара – эффективно?

Тут, по-моему, все поставлено с ног на голову. Молчат. Только мадам Шапиро объяснила, что «такой тюбик в СССР могла получить только номенклатура!».

– «При советском строе жить было невозможно из-за дефицита. А сейчас в России хотя бы дефицита нет». Ну что тут скажешь. Ведь только что на экране я показал динамику производства продуктов по годам. Как же так, спрашиваю? Было много молока – это вы называете дефицит. Стало вдвое меньше – нет дефицита. А ведь слово «дефицит» означает «нехватка». Ведь, получается, для вас важнее образ молока на витрине, чем само молоко на обеденном столе. Да кроме того известно, что все это «изобилие» – липовое. Если бы вдруг людям выдали зарплату, все продукты смело бы с полок в два дня (так и получилось там, где во время выборов 1996 г., чтобы задобрить избирателей, сдуру выдали зарплаты и пенсии). Но и по дефициту не удалось договориться. Образ продукта стал для людей действительно важнее, чем реальный хлеб и реальное молоко.

Кстати сказать, накануне отъезда в Белоруссию, 4 сентября я удачно простоял в очереди за мукой – взял предпоследний мешок и на заплетающихся ногах потащил домой. До этого последний раз я стоял в очереди за мукой в 1952 г. После этого она была в продаже свободно и дешево.

– «Самое главное в реформе – выполнить требование МВФ о снижении дефицита госбюджета, не считаясь ни с какими жертвами. А иначе не дадут займов». Как это «не считаясь с жертвами»? Вы что, людоеды? Да и что это за идол такой – бездефицитный бюджет? Ведь в трудные моменты разумно «взять в долг у будущего года», у себя самого. Почему же займы МВФ, которые затягивают на шее долговую петлю, лучше? 

Ответа на такие простые вопросы получить невозможно. Похоже, люди уже настолько неспособны оторваться от штампов монетаризма, что просто этих вопросов не понимают. Как бы не слышат. Интересно, что тут даже пример США не помогает. Ведь президент Рузвельт, когда приперло в годы Великой депрессии, послал куда подальше всех своих экспертов-монетаристов и заявил, что в условиях кризиса сводить бюджет без дефицита – преступление против народа. 

Вот еще один тезис, который повторяется в разных вариациях: «То-то и то-то в советской системе надо было сломать, потому что на Западе это устроено лучше». Этот тезис мы и в России слышали, но теперь о нем наши демократы стараются не вспоминать – все мы видим, что получилось, когда «сломали то-то и то-то». А в Белоруссии реакционеры во главе с Лукашенко многое успели спасти, и там идея слома в мозгу демократа до сих пор жива.

На том семинаре особенно часто говорили, что надо сломать «предприятия-монстры, унаследованные от советской системы» – Минский тракторный завод, МАЗ и т. д. Зачем же ломать, – говорю, – ведь там люди работают, на этих заводах хозяйство держится? Нет, надо сломать – на Западе заводы лучше.

Вообще-то, какой завод лучше – это дело вкуса (на наших заводах люди почему-то меньше уставали, даже хотя работали с более отсталой техникой). Но я не стал спорить о вкусах, меня больше волновала логика. Допустим, говорю, западные учреждения лучше, но дальше-то ваши рассуждения нелогичны. Предположим, тебе не нравится твоя жена, а нравится Софи Лорен. Ну убей свою жену – ведь Софи Лорен от этого у тебя в постели не появится. А вы хотите поступить с белорусскими заводами именно так. 

Похихикали – и опять за свое. Выступает другой знаток Запада: «Тот, кто побывал у западного зубного врача, никогда (!) не пойдет к советскому зубному врачу!». И ведь это говорил какой-то известный в Белоруссии экономист – а каков уровень мышления. Ради бога, ходи к немецкому врачу, если есть у тебя двести долларов на пломбу. Но зачем губить советского врача? Ведь другого у нас не будет. В действительности нам вовсе не предложили выбор: плохой советский врач или прекрасный западный. На деле реформа означала, что советскую систему сломали – и большинство людей оставили в перспективе вообще без всякого врача. Ведь пока что мы лечимся, худо-бедно, в недобитой советской системе. А дальше что? В богатейших США 35 млн. человек не имеют доступа ни к какой медицинской помощи. Ни к какой! А у нас сколько таких людей будет, если подобные экономисты и дальше будут командовать?

Я сказал и белорусским демократам, и мадам Шапиро, что мы говорим на разных языках. Причем разница не в мелочах, а в самом отношении к жизни. Трудно дать определение их языку и их мышлению. Не желая никого обидеть, я бы сказал, что это – язык и мышление религиозного фанатика. Для него не важна земная жизнь, счастье и страдания людей. Это – мелочь по сравнению с той истиной, которая, как он думает, ему открылась. 

Вот выступает тот же экономист. Он признает, что Белоруссия при Лукашенко, восстановив то, что демократы не успели сломать в «семейном» (советском) хозяйстве, добилась удивительных успехов. Рост промышленного производства составил в 1997 г. почти 18%, зарплату всем платят вовремя, налоги собирают исправно, дефицита госбюджета нет и т. д. «Всему этому можно было бы порадоваться, – сказал экономист, – но…» И начал. Мол, радоваться этому нельзя, потому что все неправильно. Слишком много денег вкладывают в жилищное строительство, спасают Минский тракторный, не разгоняют колхозы.

Я опять подал голос. Смотрите, говорю, как ненормальна ваша логика. В Белоруссии удалось остановить разруху, пусть с точки зрения теории не вполне правильно. Это и вы, и Запад признаете. Людям дали отдышаться, они успокоились, накапливаются средства. Казалось бы, надо именно радоваться – а затем уже выражать сомнения относительно следующих шагов. Но вы не радуетесь! Для вас теория важнее очевидных успехов.

Но этим я только подлил масла в огонь. Г-н Богданкевич выступил еще радикальнее. Известно, что Россия поставляет Белоруссии газ на 35% дешевле, чем на Запад – как союзному государству. Так вот, говорит главный экономист оппозиции, это для Белоруссии вредно. Я, мол, требую, чтобы Россия брала с Белоруссии за газ не 51 доллар, а 80. А если меня выбеpут пpезидентом, тут же потpебую, чтобы пpоклятые москали бpали с нас подоpоже.

Ну как тут не ахнуть? Вы представляете человека, которому по дружбе делают скидку, а он готов за это в морду дать и желает заплатить побольше. Ну кого могут привлечь на свою сторону такие политики? А ведь привлекают, и немалую часть. Что-то стряслось у всех нас с головой. Ведь даже те, кто с Богданкевичем не согласен, не поражаются его логике, «уважают его точку зрения». Да как ее можно уважать? Налицо явная утрата связности мышления, патология сознания.

Джо Байден. Фото: Ronen Tivony/SOPA Images/Shutterstock

Как это и бывает у религиозных фанатиков, несвязность мышления сопровождается у этих людей сильнейшим эмоциональным подъемом и агрессивностью. Уж как они проклинали Лукашенко за то, что «остановил реформы». Главное, ненависть именно иррациональная, религиозного типа. Лукашенко говорит на другом языке, языке простых житейских понятий. Он остановил движение к «светлому рыночному будущему» и устраивает жизнь в Белоруссии неправильно – не так, как сказано в учении. Г-н Шарецкий так и объяснил: Лукашенко восстанавливает «хозяйство семейного типа» (то есть такое, какое бывает в обществах, устроенных по типу семьи, а не рынка). А процветающей западной экономики так не построишь.

Все это я пишу не для того, чтобы уязвить моих идейных противников. Сегодня наша общая беда несравненно важнее, чем идейные стычки. То мышление, которое в чистом виде и в спокойной обстановке обнаружили белорусские противники советского строя, присуще ведь широкому кругу нашей интеллигенции – врачам, инженерам, офицерам. И даже не только интеллигенции. Как же нам найти общий язык? Ведь все мы на своей шкуре получаем все более тяжелые уроки, а учимся медленно. Похоже, бытие не вполне определяет сознание.

Тот семинар в Минске был по недосмотру устроен так, что удалось дать связные тезисы о советском строе, не используя ни одного идеологического, непроверяемого понятия. Все признают, что жизнь теплится в нас только благодаря тем остаткам советского строя, что не успели сломать. И только на этих остатках удается накопить какие-то средства для восстановления жизни. Признают – и в следующей фразе требуют именно эти остатки доломать! Сами видят, что эти две фразы несовместимы, мучаются, но стоят на своем.

После Минска, совсем недавно, пригласили меня по той же схеме сделать доклад «за советский строй» в Фонде Горбачева. За «перестройку» говорил его помощник Г. Х. Шахназаров, а за «реформу» некто Улюкаев (зам. Гайдара). За столом Горбачев и наши умеренные демократы, социалисты и патриоты. Реакция на мой доклад – точно та же, что в Минске. 

Мануэль Аскарате с группой авторов под председательством Долорес Ибаррури готовили важный труд: «Война и революция в Испании 1936–1939». В 2 томах. М.: Прогресс. 1968 г.