Миф и знак Александра Антонова

В издательстве «Пятый Рим», чей основной профиль – исторический нон-фикшн, вышла книга Сергея Петрова «Антоновщина. Последний удар контрреволюции». Перед нами расследование одного из самых интересных и трагических эпизодов Гражданской войны в России – антибольшевистского мятежа на Тамбовщине и прилегающих территориях в 1920-21 гг. Во многом – через призму судьбы его лидера – Александра Степановича Антонова.

В аннотации Петров (ранее издавший в том же «Пятом Риме» травестированную биографию отца русского анархизма – «Бакунин. Первый панк Европы») указывает, что его работа прежде всего – приговор «антоновскому» мифу, и посвящена 100-летию подавления «антоновщины». Подобные заявления, равно как красноречивый «удар контрреволюции» в заголовке, объясняют авторскую позицию – в «антоновском» сюжете он явно на стороне революционного государства, и не готов героизировать вооруженное крестьянское сопротивление и работать адвокатом его вожака.

Немного об историческом контексте. Народные движения против Советской власти в финале Гражданской войны – «антоновщина», махновские рейды 1921 года, восстания на Дону и Кубани, «зеленые» партизаны Сибири, Кронштадский мятеж – для молодой Советской власти были явлениями чрезвычайно болезненными. Характерно высказывание Ленина о том, что «мелкобуржуазная анархическая стихия» представляет собой «опасность, во много раз превышающую всех Деникиных, Колчаков и Юденичей, сложенных вместе».

И дело было не в военных трудностях, а в остром кризисе идеологии и морали. Получалось, что беспощадную войну революционной власти объявлял сам народ, от имени и в интересах которого совершалась революция. Вожди Советской России не могли четко объяснить причин и логики народного сопротивления, привычно обвиняя иностранную резидентуру и белую агентуру (Петров подробно анализирует эти пропагандистские приемы, их неуместность и тщету). Между тем, проблема была не столько в продразверстке, всеобщей мобилизации и пр., сколько в отрицании государственности как таковой.

«Самое весомое место в гражданской войне занимали мощные восстания или хотя бы бунты крестьянства, которое, вовсе не желая возврата к Империи, не желало подчиняться «новым» – красной и равным образом белой – властям» — формулировал Вадим Кожинов, неизменно связывая крестьянские движения Гражданской войны с пушкинским определением русского бунта, «бессмысленного и беспощадного».

Петров говорит о живучести и опасности антоновского мифа (прошу прощения за пространную, но необходимую цитату). «Антонов — парень для мифов хоть куда. Кто-то из левых радикалов видит в нем непримиримого эсера, для многих монархистов и «власовцев» он враг «жидомасонства». С не меньшим успехом в круг поклонников могут войти и почитатели Степана Бандеры. Впрочем, они уже вошли.

15 августа 2015 года в YouTube была выложена запись программы интернет-радиостанции Азов-Life. Если вы полагаете, что это СМИ принадлежит городу Азову, то заблуждаетесь. Станция имеет самое прямое отношение к карательному батальону «Азов» (деятельность запрещена в РФ), что воюет с переменным успехом против республик ДНР-ЛНР. Эта станция предоставляет эфир нацистам, в том числе из России, которые хвастаются, как и сколько они убили «ватников».

Так вот. Некие Эдуард Юрченко и Денис Вихорев в том самом эфире на чистом русском языке сокрушались недостаточным освещением в России героизма антоновцев. Антоновщина, говорили они, яркий пример битвы не ради победы, а ради того, чтобы не умереть рабом. И воевали на той стороне, разумеется, лучшие люди России. Такие же слова можно услышать сегодня и в эфире какой-нибудь государственной радиостанции или по ТВ, прочитать на газетной или журнальной странице, не говорю уже про интернет. Их произносят не отмороженные нацики, нет. Вполне приличные, респектабельные люди. Ну, некоторые со странностями, да. Монархисты, например. И тем не менее, слова эти — одни и те же. Герои, храбрецы, борцы, бойцы, лучшие люди…

Так лучшие ли?»

Сергей Петров предлагает свежий взгляд на фигуру Александра Антонова, где принципиален его революционный бэкграунд, прежде всего через деятельность партии социалистов-революционеров, в начале века игравшей в Тамбовской губернии ключевую, или как пишет Сергей, «корневую» роль. Он начинает с портретов двух деятелей, ярко начинавших именно на Тамбовщине, а впоследствии вождей правых и левых эсеров, соответственно, Виктора Чернова и Марии Спиридоновой. Явная симпатия автора к эсеровским вождям, несколько ироничная в случае Чернова, и почти восторженная – Спиридоновой, здесь не только отношение, но и прием. Петрову важно показать, что Антонов – персонаж совершенно другого ряда, и его мотивы в революции, как и во всех последующих громких делах – вовсе не высокая идейность, но тщеславие и авантюризм.

Тут можно было бы и поспорить – дореволюционная биография Александра Степановича – экспроприатора, боевика, арестанта – по-своему типична (грабежи, погони, убийства), и в основных вехах аналогична тогдашним жизненным обстоятельствам боевиков-анархистов Нестора Махно и Григория Котовского (лихо подавлявшего впоследствии «антоновщину»). Однако отказывать, как минимум, Нестору Ивановичу в идейности и высоких помыслах – грешить против истории. Здесь Петров прибегает к интересной аналогии в тюремных судьбах Антонова и Махно (первый отбывал каторжный срок во Владимирском централе, второй – в Бутырской тюрьме). «Он самообразовывался, конечно. Но это было от нечего делать самообразование, от того, что «работать никуда не хожу». Допускаю, результативное, но явно не идущее от сердца, с искренним поглощением литературы, истории, политической философии. Случись подобное, оставил бы какое-никакое литературное наследство, как тот же Махно. Писал бы прозу, стихи. Не оставил. Не писал».

Собственно, и ни о какой заинтересованности Антонова в теоретических вопросах нам ничего не известно. Да, была в дальнейшем переписка Антонова с советскими властями и агитационные листовки «антоновцев» (ближе к разгрому движения уже полные, помимо прочего, юдофобских поливов) — но, как аргументированно показывает Сергей, это, скорее всего, продукт коллективного творчества, да и нет в этих материалах особых пропагандистских, тем более, литературных прорывов.

Собственно, версию Петрова убедительно подтверждает карьера Антонова после Февраля 1917 г. Вчерашний каторжник становиться начальником милиции Кирсановского уезда (замечательный сюжет мгновенного превращения – из лихого Робин Гуда в ноттингемские шерифы, нечто похожее произошло и с Григорием Котовским). Антонов – отличный организатор и командир, инициативный, но при том исполнительный и дисциплинированный, вполне безжалостно и последовательно подавляет крестьянские бунты, ту самую стихию народной «воли», символом которой романтические интеллигенты его до сих пор полагают.

«Александр Степанович с удовольствием поменял обличье и с успехом вжился в новую роль. Случалось, конечно, его поведение было дерзким. Но эта дерзость разыгрывалась по аппаратным правилам. За рамки дозволенного Антонов не выходил, наганом в исполкоме не размахивал и к лицу Сатанина его не подносил. Он вел себя как принципиальный советский руководитель, трепетно относящийся к своим кадрам, и не более».

Конфликт Антонова с большевиками в 1918 году, отставка и уход в подполье, продиктованы отнюдь не личными, и даже не сугубо тамбовскими обстоятельствами, а мятежом левых эсеров в Москве. Можно пофантазировать в альтернативном духе – присягни Антонов в июне 18-го большевикам, как бы развивалась его военная и политическая карьера? Павший под Перекопом красный комбриг, канонизированный Советской властью наряду с Чапаевым и Котовским? Первый секретарь Тамбовского обкома в коллективизацию? Репрессированный вместе с Тухачевским («палачом антоновщины») высший командир РККА?

Но у истории своя неумолимая логика, и дальнейшие события «антоновщины» Петров выводит как из объективных обстоятельств (не снимая вины с Советской власти и ее отдельных представителей, прямо-таки провоцировавших крестьянские выступления), так и из личности предводителя мятежа. К трагическому финалу «антоновщины» баланс отрицательной ответственности явно склоняется в сторону повстанческого командира, держащего в заложниках огромные крестьянские массы. Он снова превращается из Робин Гуда в загнанного лютого зверя, «последнего волка Тамбовщины».

Попутно Петров опровергает изрядное количество родственных мифов – о применении Красной Армией химического оружия и массовых казнях заложников-крестьян в концентрационных лагерях. Центральной фигурой в борьбе государственности со стихией «русского бунта» автор делает отнюдь не Льва Троцкого и Михаила Тухачевского, а видного большевика Владимира Антонова-Овсеенко (и прослеживает, с неизменной симпатией, дальнейший путь этого незаурядного деятеля). Подробно описывает несправедливо замалчиваемую роль чекиста Евдокима Муравьева в операциях по ликвидации «антоновщины».

…Есть в книге досадные для дотошного исследователя ляпы – вроде внезапного превращения трехклассного училища, где учился Антонов, в гимназию, каковой в Кирсанове, надо полагать, отродясь не бывало. Встречаются забавные перебои в интонации – Петров, переполненный информацией, то уходит в скороговорку, поспешную чехарду из фактов, то вдруг замедляет повествование пафосно-лапидарным стилем комсомольских брошюр.

Впрочем, будет повод для косметического ремонта перед новым изданием.

Помимо скрупулезности и объективности – при активно заявленной авторской позиции (редкое сочетание) в книге слышится и ощущается гул и дух времени, толчки пассионарности, когда любая губерния в России вдруг становилась мировой ареной, а уездный авантюрист мог прорубиться прямиком большую Историю, для которой знак уже не важен.

Автор: Алексей Колобродов