Загадки невмы: Олег Демидов рассказывает о новом романе Андрея Рубанова

В начале года вышел новый роман Андрея Рубанова – «Человек из красного дерева». Книга уже засветилась во всех премиях, собрала целый букет рецензий, но, кажется, никто так и не увидел, о чём она написана на самом деле. Попробуем разобраться!

О жанре

Андрей Рубанов – писатель разноплановый, готовый осваивать новые художественные территории и экспроприировать их богатство. Начинал он с «брутальной мужской прозы», как это определяли критики («Сажайте, и вырастет»), продолжил антиутопической фантастикой («Хлорофилия», «Живая земля», «Боги богов»), прошёл через психологический роман («Йод», «Психодел»), пытался создать нового культурного героя – предпринимателя – и быстро его похоронил («Готовься к войне», «Патриот»), а теперь взялся за своеобразную фантастику – с уклоном в русскую историю и культуру.

Пару лет назад прогремел «Финист – ясный сокол». В этом романе Рубанов обыгрывал известную сказку о девушке Марье, которая бродила по миру и пыталась разыскать своего возлюбленного Финиста. Там было столько воссозданной Древней Руси и столько придуманной Руси, но органично вписывающейся в историческое пространство, – что сразу стало понятно: это одна из лучших книг автора и более того – десятилетия.

Теперь появился «Человек из красного дерева». В нём Рубанов даёт истуканов – но не тех идолов, которых рубили, сжигали и топили после крещения Руси, а тех, что им наследовали и давным-давно стояли в храмах в виде скульптур известных святых. В XVIII веке вышло постановление Священного Синода, согласно которому этих «чудищ» необходимо было убрать из сакральных мест и поступить с ними так же, как с их предшественниками. И в этот роковой момент истуканы начали оживать. Об их существовании, осмыслении себя и укоренении в мире – и написан «Человек из красного дерева».

Среди критиков встречаются странные определения – славянское фэнтези, деревянное фэнтези. Но всё это режет ухо. Надо обходиться без подобных определений. Другие критики пытаются рассмотреть роман в ином ракурсе: писатель берёт жанр «популярной литературы» и переносит его в дискурс «большой литературы» (той, что через некоторое время может быть признана классикой). Но и это вызывает недоумение: важен ведь не дискурс – важен автор и величие его замысла.

А жанр самый обыкновенный – роман. В остальном же – как в поговорке: хоть горшком назовите, только в печь не ставьте.

О героях

Понятно, что деревянный народ берёт своё культурное начало в «Пиноккио» и «Буратино», в солдатах Урфина Джюса, в этимологии русского языка (у нас нередок эпитет «деревянный» для обозначения людей – негибких во всех смыслах) – с одной стороны; и с другой стороны – в рукотворных монстрах типа чешского голема, защищающего еврейское гетто (и это, на минуточку, немецкий романтизм и лично Карл А́рним!), и Франкенштейна от Мэри Шелли.

Отличает героев Рубанова искра Божья и потому их определённая самодостаточность.

Они лишь отчасти рукотворны. Их издолбили люди совсем для других целей – для воплощения божественного начала и для поклонения ему. А дальше вмешалась невма, она же – как это ни странно! – дух святой.

То есть Булгаков с его «Собачьим сердцем» и «Роковыми яйцами» и прочие фантастические вещи о попытке человека стать равным Богу – абсолютно не уместны. Правильней говорить об осмыслении своей природы, о поиске смысла жизни и духовном мистицизме. А то, что перед нами «истукан», так это только лёгкое фантастическое допущение.

В романе есть несколько важных персонажей. Повествование ведётся от лица Антипа Ильина – краснодеревщика, которому дано свыше реконструировать его порушенных братьев и сестёр. Рядом с ним постоянно находится Читарь – исходивший всю землю, познавший все сакральные тексты и способный оживлять «истуканов». В качестве раскольника и отщепенца всего деревянного народа даётся Иван Щепа, пристроившийся в новом мире в качестве жигало. На них троих и строится большая часть сюжета.

Видно, что автор не ищет каких-то оригинальных имён и даёт, что называется, говорящие. Было бы странно, если б перед читателем предстали Добронрав, Святослав и Акинфий или кто-то наподобие (хотя иные критики и упрекают в этом).

О сюжете

Учитывая всю специфику персонажей, легко предугадать развитие событий: «истуканы» попытаются оживить кого-то, но что-то пойдёт не так. А зная ещё, что Рубанов не умеет халтурить в принципе, можно ожидать и нетривиальных решений.

Так и происходит: Ильин и Читарь хотят оживить Параскеву, но их накрывает отряд милиции; вместо Параскевы оживает её уменьшенная копия (краснодеревщик сделал пробную модель); чуть позже оживает и Параскева, но оказывается языческой богиней Мокошью; а в придачу ко всему этому мы попутно узнаём, что есть Никола Можайский, который может решить любой вопрос, и кто ещё из окружающих сделан из дерева.

Увлекает же и раздражает (тут, увы, всё зависит от нашей подготовленности) – другое. У «Человека из красного дерева» есть особенности, связанные с хронотопом, и потому некоторые читатели могут посетовать на то, что роман затянут.

Вроде бы простая история с фантастическим сюжетом, требующая авантюрного развития действий; но автор замедляет время: где-то уходит в 1722 год, 1900-е или 1992-1993 года; где-то – в Москву, в провинцию, в экзотическое Бали; где-то въедливо прописывает философию, вопросы веры и образ жизни деревянного народа. И такая ситуация понятна: чтобы создать широкое полотно, надо быть правдивым (художественно правдивым!) в каждой детали. А этого у Рубанова не отнять.

Что ещё замедляет чтение? Рубанов берёт на вооружение типичный пелевинский (и уже заезженный до дыр…) приёмчик: чтобы погрузить читателя в выдуманный мир, можно устроить диалог «учителя» и «ученика», где в мельчайших подробностях сглаживаются все шероховатости. В «Человеке из красного дерева» в этих ролях сначала выступали Читарь и Антип Ильин, потом Антип Ильин и его дочь Дуняша (ожившая малая фигура Параскевы) и т. д.

И некоторые темы, и особенности жизни деревянных людей повторяются по несколько раз: чтобы самый невнимательный читатель всё уяснил. И естественно, что со временем подспудный менторский тон надоедает. Страницы раньше времени не переворачиваешь, но всё чаще переводишь дыхание.

К концу книги появляется и объяснение от Антипа Ильина:

Всю жизнь вырезал деревянные статуи. Глядел на человека – и не видел человека, а видел: сложение, пропорции, форму подбородка и щиколоток, толщину запястий, высоту лба, ширину грудной клетки. Скульптура может не всё. Она не способна запечатлеть жесты, походку, тембр голоса, запах тела и вкус губ. В этом смысле только поэтам и писателям легче других: они, посредством слова, могут зафиксировать любую чувственную реакцию, взмах ресниц, сладость разгрызаемого яблока, рёв ветра в ушах, вонь гниющих зубов. Но я не писатель и тем более не поэт, я могу передать живое естество только через формы тела. Секрет в том, чтобы выразить общее впечатление исключительно через телесную правду.

Русским по белому Рубанов прописывает: не стоит забывать, что повествование ведётся от лица истукана, который слушает деревянный плеер с деревянным диском, – у него просто-таки время течёт иначе. Был бы человек – он бы по-другому подал всю эту историю: может быть, короче; может быть, сместив акценты. А тут ещё – принципиально не-писатель и не-поэт. Как только удаётся прочувствовать это, все затягивания сюжета сглаживаются и если не становятся достоинствами, то точно становятся в нейтральное положение.

О динамике

Но всё равно возникает вопрос: как автор разбавляет повествование? Как держит нерв?

Есть три объяснения.

Во-первых, когда человек, действительно увлечённый чем-либо, рассказывает о своём труде, это будет интересно. Для этого Рубанов и сам погружается в то, о чём будет писать. Когда он работал над «Финистом», сделался кожевенных дел мастером. Когда начал обдумывать этот роман, стал слесарничать. Рецепт успеха прост – не надо ничего выдумывать.

Во-вторых, писатель не первый год в литературе и кинематографе: он умело переносит достижения одного рода в искусства в другой. В романе очень много сценарных ходов: каждая глава как законченный рассказ, который тем не менее обрывается на самом интересном месте; сюжет, несмотря на свою прямолинейность, выскакивает на резкие повороты; если герой погружается в рефлексию, повествование разбавляется флешбэками, где возникает не просто действие, а чистый драйв.

В-третьих, всегда есть фон, и его создают яркие персонажи. Вот есть, например, Твердоклинов – плотницких дел мастер, но, несмотря на говорящую фамилию, простой человек. Он – настоящая инфернальщина, взятая напрокат то ли у Юрия Мамлеева, то ли у Михаила Елизарова.

Этот персонаж работает на той же фабрике, что и Антип Ильин. Периодически он напивается, а главный герой помогает ему по доброте душевной. Но во время очередного пребывания в сумрачном состоянии Твердоклинов признаётся, что способен видеть демонов.

И казалось бы: сейчас он раскроет тайну деревянного народа! Но нет, ему просто изменяет жена, он знает об этом и хочет убить её и «ейного хахаля» – и потому старается разглядеть в окружающих демонов. И напиваясь каждый раз, спешит расквитаться с ними, но бдительный Ильин сдаёт его в милицию – когда хитро, когда грубо и жёстко.

Или другой персонаж – Елена. Это ещё один самостоятельно оживший «истукан», который не захотел жить в тайне и растворился в человеческом обществе. Рубанов уже подавал отщепенца Ивана Щепу, а теперь дал сделанную из осины женщину (согласно поверьям, про́клятое дерево, на котором повесился Иуда). Есть в ней что-то античное – и в имени, и в описании, и в поведении. Естественно, Елена и Щепа объединятся и потреплют нервы главному герою.

То есть, несмотря на затянутый сюжет (а он, как мы видим, намеренно затянутый), пытливый читатель найдёт, чем себя развлечь.

О месседже

Главный же вопрос, который возникает, звучит так: почему книга называется «Человек из красного дерева», если главный герой – издолблен из бука?.. Из красного дерева – Параскева, она же Мокошь (в данной инкарнации – Мара), и её крещёная дочь Дуняша. То есть Рубанов показывает нам мир деревянных людей через православного и чересчур рефлексирующего Антипа Ильина, но первую роль отдаёт пробудившемуся языческому божеству? Навряд ли.

Может быть, дело в гендерном подходе? Рубанов как раз даёт под конец романа сцену, где Читарь беседует с Дуняшей о Святом Духе:

«Не понимаю, – говорила Дуняшка, – почему Святой Дух на иврите – женского рода, и на греческом – женского рода, но на русском – мужского? Что за дискриминация? Если по смыслу – это любовь отца к сыну? Женского рода?» – «Так уж вышло – дипломатично отвечал Читарь. – В России – как в церкви: есть два знания, одно явное, другое тайное. Россия управляется женским началом, но это знание есть тайное. Чтоб его скрыть, Святой Дух поименован по-мужски, хотя на самом деле он есть женская стихия. Женщина умнее и хитрее. Мужчина свою власть декларирует – а женщина реализует тайно, негласно, и поскольку тайная власть крепче явной, то и женская власть крепче мужской».

 Как не вспомнить подмеченное нижегородским филологом Алексеем Коровашко:

Есть какая-то грамматическая ирония в том, что слово «феминитив» – мужского рода.

Тут можно оторваться от литературы и обратиться к интервью Петра Мамонова с Ксенией Собчак, где возникла схожая идея у легендарного музыканта:

Мы же разные существа, у нас даже медицина разная. Конечно, мы не равны – и слава Богу! Общество равных – это блажь. Вот представь: все сытые, все успешные, все холёные – некого жалеть, некого любить. Я хочу тебя любить. Я хочу, чтоб ты была слабая, глупая. И чтоб я бы за тебя бы думал, тебя бы обихаживал, тебя одевал-обувал … А если ты будешь сама самодостаточна, образована, тебя трудно будет любить такую… В 1961 году одного протоиерея по приказу Хрущёва повезли на расстрел. Под автобус, на котором его везли, легли на асфальт – кто? Ни одного мужика. Одни бабы. Вот ваша сила! И эта сила ни с каким нашим умом рядом не лежала. Вот ваша крутизна – любовь, самопожертвование, ласка, атмосфера в доме.

Может быть, «Человек из красного дерева» – как раз-таки про эту тайную женскую силу?

Главный герой – Антип Ильин, но сюжет держится сначала на голове Параскевы, а потом и на самой ожившей «истуканше». Пока она не ожила, краснодеревщика влечёт к молодой художнице Гере Ворошиловой. Её отец историк-искусствовед Пётр Ворошилов посвящён в тайну деревянного народа, и рядом с ним постоянно находится уже поминаемая нами Елена: она и плетёт все интриги. Как только оживает малая копия Параскевы – Дуняша – тут же становится центром внимания для Ильина и Читаря.

И всё, получается, как будто написано о духовном мистицизме с уклоном в фантастический дискурс, а на самом деле – о тайной женской силе, что не декларируется, но реализуется. А где тайная женская сила, там и Невма, то есть Святой Дух, то есть любовь.

Автор Олег Демидов