Игорь Караулов : «Мы еще долго будем сталкиваться с теми досадными вещами, которые нам давно надоели»

1 год назад

В серии «Диалоги с Роднёй», ставшей визитной карточкой «Бункера на Лубянке», – русский поэт Игорь Караулов. Эфир ведет автор проекта Вадим Авва. Представляем вашему вниманию текстовую версию беседы о семье, спецоперации, русской культуре и литературе.

Игорь Караулов

«ВН»: – Вы москвич 1966 года выпуска. Так?

– Да. 

«ВН»: – Как ощущается пробег?

– Пробег ощущается пока не очень плохо… Конечно, учитывая, в какое время мы живем, я бы очень хотел быть не 66-го, а скажем, 86-го. Это бы мне не помешало. 

«ВН»: – Почему?

– Потому что всё-таки это возраст. Когда мне исполнилось 30 лет, это было достаточно давно, в 1996 году мне позвонил мой тесть – к сожалению, уже покойный – и сказал: «Я хочу тебя поздравить и открыть тебе страшную тайну – в 30 лет жизнь еще не кончается». Я бы сказал, что жизнь только началась. И позже 30 причем началась. И как-то очень медленно шла – и литературная жизнь где-то у меня началась с 2000 года. 

Игорь Караулов и Вадим Авва

«ВН»: – Вы можете сказать, что вы такой позднецвет? 

– Ну конечно, я очень ленивый человек, поэтому я очень медленно развивался. 

«ВН»: – Ничего не нашел о вашей семье. Расскажите. 

– Мама – учительница. Отец – тоже учитель. Там много специфики, прежде всего, я отца никогда в жизни не видел. И боюсь, что он меня тоже никогда не видел. Но человек он был очень хороший. Он был дефектологом, всю жизнь работал с умственно отсталыми. И мама тоже. У меня есть две сестры, которые тоже дефектологи. Я один не пошел в эту профессию и с умственно отсталыми никогда не работал. Если не считать контактов с различными людьми в сети. 

В свое время я сам пошел в Дворец пионеров на Ленинских горах и записался там в кружок юных поэтов. Мне было лет четырнадцать. 

С сестрами я познакомился года два назад. Я их не знал. Я вообще ничего не знал о своем отце. Он был наполовину поволжский немец, а на остальную половину частично поляк и частично литовец. Соответственно, может быть, и плохо, что я об этом не знал. Потом я записался в школу юных географов при МГУ. Мне так понравилась идея географического обучения. 

«ВН»: – В 1988 вы окончили кафедру геохимии ландшафтов. 

– Да, геохимии ландшафтов и географии почв. Окончившие этот факультет изучают эту самую геохимию: диплом у меня был по подводным ландшафтам Куйбышевского водохранилища. Я ходил на научном судне по этому водохранилищу. 

«ВН»: – Когда вы поняли про себя, что вы литератор?

– Мне кажется, я до сих пор еще не понял про себя, что я литератор. Когда человек бьет себя в грудь и говорит: «Я литератор, я поэт»… Я пишу какие-то тексты, чаще всего это стихи. Мне это интересно. Я никогда не зарабатывал деньги литературой. Долгое время – лет тридцать – я был переводчиком юридической литературы. 

«ВН»: – Почему в прошедшем времени?

– Потому что началась СВО. Мой клиент – это одна из крупнейших в мире юридических фирм – как-то отвалился. Не стало работы у юристов, а соответственно, не стало работы для меня. 

«ВН»: – И чем вы стали жить после этого?

– Чем придется. Публицистика, туда-сюда…

Игорь Караулов. Фото: prosodia.ru

«ВН»: – Писатель входит в ТОП-5 наименее оплачиваемых профессий, как я недавно прочитал. Вы согласны с этим утверждением?

– Я понятия не имею. Когда летом на Хутор (Хутор Захара Прилепина, на базе которого работает литературная мастерская писателя – прим. ред.) приезжал редактор редакции Елены Шубиной и читал большую лекцию про наш издательский процесс, то он говорил, что у нас примерно 30 писателей в стране могут жить на гонорары. А все остальные…

«ВН»: – В стопятидесятимиллионной стране…

– По крайней мере, так он сказал: ну двадцать, ну, может быть, тридцать. Не знаю, касается ли это художественной литературы в самом прямом смысле, не низкопробной какой-то – типа детективы и так далее. Не знаю, идет ли речь о литературе серьезной. Но вот такая информация тем не менее. У меня тоже такое ощущение, что есть несколько десятков человек – конечно, прозаиков, а не поэтов, – которые живут на гонорары. И может быть, живут неплохо. Какой-нибудь там Виктор Пелевин. Какая-нибудь там Яхина, по которой сериалы ставят. Наверное, это оплачивается хорошо. 

Виктор Пелевин. Фото: pelevin.nov.ru

«ВН»: – Вы считаете правильной систему, при которой класс людей, который мы раньше называли «инженерами душ человеческих», находится в положении как бы обслуги у больших денег в позе «чего изволите»?

– А куда мы сейчас денемся? Во-первых, для того чтобы быть обслугой больших денег, нужно этого как-то добиться. Далеко не каждый человек хотя бы на эту позицию может или хочет пристроиться. Потому что хотеть – это тоже еще нужно захотеть. То есть вот «я хочу обслуживать большие деньги» – тьфу, ну зачем это надо? Душу дьяволу продавать, Абрамовичу, Прохорову – не знаю кому… Это не всем интересно. 

Во-вторых, когда мы говорим о том, как пагубен рынок для литературы и в том числе для литератора, как он оставляет литератора нищим и вообще не у дел, и противопоставляем этому советское время, когда, дескать, партия и правительство заботились о писателях и платили им большие деньги… – извините, тогда тоже была в определенном смысле рыночная, пусть и не свободно-рыночная, но рыночная экономика. И те гонорары, которые люди получали, полностью оправдывались тиражами, продажами.

Потому что если журнал «Знамя» или «Новый мир» расходились в количестве 150–200 тысяч экземпляров по стране, если у нас книги издавались и расходились тиражом (даже не все, какие-то оставались на складе) в 10 тысяч, то это уже как-то хотя бы можно было жить. А сейчас, когда тираж того же «Знамени», того же «Нового мира» (не говоря уже о журналах менее известных) составляет 1 000 или 2 000 экземпляров, то с чего это будет? Значит, надо придумывать какие-то субсидии для этого дела… А в советское время, получается, субсидий не было. Было чисто фактически рыночное распространение. Да, не были прилавки завалены какой-то развлекухой типа всех этих детективов, что оттягивало бы на себя, как это сейчас происходит, основной спрос, но тем не менее были востребованы те же самые журналы. В перестройку вообще, если помним, очереди стояли к киоскам «Союзпечати», чтобы купить свежий номер «Огонька». Там были материалы и те же стихи публиковались. И всё это оправдывало гонорары, которые за это платились. 

Игорь Караулов

«ВН»: – В итоге мы стали строить рынок, построили рынок, есть система продажи литературы, есть система литературных премий, есть институты критиков. И есть Гузель Яхина… 

– Не к ночи будет помянута…

«ВН»: – Да. Как имя нарицательное всего этого процесса. И у меня возникает вопрос: а что, этот процесс стал рыночным? Что, теперь покупатель определяет, что ему покупать? Или ему кладут на прилавок? 

– Нет, он и близко не стал рыночным. Причем ровно по той же самой причине, о которой мы только что говорили. В рыночной книжной экономике писатель получает плату за свой труд. Когда он не получает платы за свой труд, а получает вот эти подачки – так называемые премии, которые выписываются одному человеку и не выписываются другому в зависимости от его каких-то личных отношений с кем-то и в зависимости от того, какой идеологии он следует, – это не рынок. 

Гузель Яхина

«ВН»: – А какую идеологию обеспечивала тогда вот эта премиальная российская литература до начала СВО?

– Мне кажется, мы и сейчас еще этого не определили. По той причине, что мы жили внутри этого и даже не представляли, что может быть что-то другое. Для нас это выглядело как что-то идеологически нейтральное. Только сейчас мы можем разобраться. Если, допустим, с Гузель Яхиной разбираться, то там понятно – она пишет о том, как какие-то меньшинства страдали. Это такая известная повестка, это была и перестроечная такая повестка, и повестка начала либеральной эпохи. 

«ВН»: – А кто формирует эту повестку?

– Те люди, которые в определенное время заняли командные высоты. Это естественно. У нас «Эксмо», «АСТ», там они еще они что-то прикупили, сеть эта «Читай город» тоже под ними. То есть если мы видим, что перед нами монополия, то как можно говорить о рынке? Это называется монополистический капитализм. К рыночной экономике это не имеет никакого отношения. А о том, чтобы демонополизировать эту сферу, государство не думает, я считаю. Потому что думает оно по-другому: «Если мы развалим монополию, тогда вообще у нас никаких книг не будет, а так есть хотя бы что-то, о чем отчитаться». 

Екатерина Манойло

Екатерина Манойло

«ВН»: – А правда никаких «не будет»?

– Я не знаю. Я пытаюсь думать в этом отношении за государство, войти в роль этих чиновников. И я вижу, что эти чиновники не то чтобы какую-то идеологию исповедовали, не то чтобы они вообще понимали что-то в идеологии. Думаю, они руководствуются принципом: вот как оно идет, так и хорошо. Есть люди, которые выдают контент, есть вот этот весь премиальный процесс, как-то эти колесики со скрипом вертятся. А вы что, «хотите какую-то палку в эти шестеренки вставить»? А что будет дальше? Предположим, вы разломаете эту систему. А чем нам потом отчитываться? У нас упадут продажи вот этого всего мусора – и получится, что мы уже немножко менее читающая страна. А разбираться в том, где мусор, а где не мусор, мы не хотим. У нас план по валу… Поэтому они, конечно, сопротивляются любой идеологической подпитке этого процесса, любому содержательному регулированию, которое на самом деле было бы направлено именно на торжество настоящего конкурентного рынка, где сталкивались бы различные идеи, различные подходы, различная стилистика и так далее. 

Non-fiction

Non-fiction. Фото: mos.ru

«ВН»: – По сути это максимальное сопротивление сложности…

– Это максимальное сопротивление новому. Это естественно для любого бюрократа. Наши культурные бюрократы, наши книжные бюрократы, видимо, так и рассуждают. Я не вижу в них никаких иностранных агентов, вижу только исключительно тот фактор, что кто-то из них очень хочет по-прежнему ездить в какие-то зарубежные командировки, где-то там питаться какими-то грантами, но это не главное. 

«ВН»: – 26 февраля 2022 вы написали: 

Он сидит в бункере, произносит патетические речи и, видимо, стремительно вынюхивает последние запасы кокаина. Он раздает оружие фольксштурму, вооружает уголовников, шизофреников, эпилептиков, чуть ли не вываливает в киевских дворах горы автоматов с патронами. Он то просит Россию о переговорах, то требует военной помощи у Запада. Он готов сжечь Киев, как новый Нерон. Он со своим показным геройством готов увлечь за собой в ад всю Украину. <…> Восьмилетняя накачка общества пропагандой войны, которую с готовностью подхватил Зеленский, не привела к созданию боеспособной армии, зато заразила общество патологической псевдопатриотической истерикой, которую из граждан придется долго выбивать методами денацификации. И ничем другим Украина заниматься не хотела: «война» списывала всё. <…> Лучшее, что может сегодня сделать Зеленский – уйти добровольно, пока еще есть возможность избежать суда. Не стоять на дороге к возрождению истинной Украины. Но этого мало. Нужно закрыть весь украинский политический театр. Украине не нужны ни новые американские марионетки, ни марионетки каких-то иных хозяев. Требуются честные, независимые и психически здоровые деятели. Думаю, среди украинцев они найдутся, как находились и в былые времена. 

С чем из написанного тогда вы согласны сегодня, а с чем не согласны?

– Мы видим, с чем все мы сегодня не согласны… Армия Украины оказалась боеспособная. Причем сначала нашим удалось достаточно много. В первые дни, первые недели, может быть. А потом оказалось, что они могут сопротивляться, тем более что иностранное оружие, видимо, еще до начала СВО прибывало в больших количествах, чем мы думали раньше. 

Фото: Евгений Малолетка / AP

С другой стороны – второе, что понятно, – никаких надежд на здоровые силы Украины нет. Никаких надежд, что Украина именно как Украина оздоровит себя, к сожалению, нет. Мы этого не видим. Может быть, мы это увидим после того, как всё закончится. Когда-нибудь, когда будут изжиты нынешние антагонизмы. Но пока мы сражаемся с Украиной как с единым целым. И это единое целое нам очень не нравится. 

«ВН»: – Как, по-вашему, изменилась война с тех пор? Как она эволюционировала?

– Во-первых, мы не представляли себе, что война растянется так надолго. Эволюционировала она, мне кажется, недостаточно в ее осознании внутри страны. Я-то думал, что война приведет к гораздо более серьезным внутренним изменениям. Эти изменения идут, отовсюду мы слышим, что да, какая-то мобилизация идет. Но всё-таки этого недостаточно. Мы тормозим в своей эволюции. Я даже думал, что это будет некая революция. Конечно, мирная и упорядоченная. Но думал, что изменения будут носить революционный характер. К сожалению, мы этого не видим. Я боюсь, что мы немножечко охлаждаем интерес общества к этой войне. 

Фото: Natalia Kolesnikova/AFP/Getty Images

«ВН»: – «Мы» – это кто?

– Мы – это мы как государство. Но с другой стороны – появляется очень серьезный общественный интерес к действию, интерес к тому, чтобы фронту помогать. Помощь теперь уже семьям мобилизованных. Это всё теперь необходимейшие вещи, которые всё больше и больше осознаются. И я думаю, что в эту помощь фронту будет вовлекаться всё больше и больше людей. 

«ВН»: – Герман Садулаев называет это военно-гражданским обществом. Вот этому формирующемуся обществу, которое увеличивается в своей удельной массе, как вы сказали, удастся переломить вот это равнодушие чиновников, всю созданную за 30 лет бюрократическую машину? 

– Ключевой вопрос – это тридцать лет. Когда нам устраивали перестройку, либеральные реформы, тогда говорили, что, мол, Моисей сорок лет водил еврейский народ по пустыне, прежде чем они достигли земли обетованной. К счастью, нас не успели поводить по той помойке, в которой мы жили, сорок лет. Но тридцать лет – это уже достаточно много. И чтобы это тридцатилетие как-то изжить, преодолеть, переосмыслить, всё-таки нужно не полгода и не год. А значительно больше. Мы еще долго будем сталкиваться с теми досадными вещами, которые нам уже давно надоели. Но я очень надеюсь, что мы это зримым образом начнем преодолевать, потому что у нас просто нет другого выхода. Нет – и всё. 

Филипп Киркоров. Фото: vklybe.tv

Та страна, которая начинала СВО, не была достойна победы. И если бы вот так на халяву удалось захватить Киев, то это был бы незаслуженный приз. Потому что… А что мы могли бы дать освобожденному народу Украины? Ту систему, которая у нас существует, и те нравы? А им это нужно? У них своего достаточно было, того же… Поэтому победа возможна только через преображение. Только через восстановление чести страны, ее разума, ее духа. 

«ВН»: – Против кого мы воюем? 

– Против себя. Прежде всего, против себя. Мы воюем сами с собой. Все то внешнее, против чего мы воюем… Может быть, ничего этого не было бы, если бы мы были другие. Потому что не только у Украины была эта история сползания туда, где она сейчас оказалась. История сползания в какой-то нацизм, в какой-то очень глупый нацизм, карнавальный и недостойный человека. У нас тоже была своя история деградации – мы раньше спохватились. Вот только и всего. Потому что мы увидели: то, что происходит у наших соседей – это уже угроза нам.  

Полная версия здесь



Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
АКТУАЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ