Василий Авченко: РЫБИЙ ГЛАЗ ЛИМОНОВА

Книгу «Москва майская» сам автор считал утраченной, а кое-кто из читателей – и вовсе мифической. Однако она обнаружилась в архиве Андрея Синявского, хранящемся в Стэнфордском университете, и вышла в свет в издательстве «Альпина. Проза». Книга написана в Париже в 1986 году, плюс-минус параллельно с «харьковской трилогией», и продолжает её. Время действия – май 1969 года, с отблесками прошлогодней Праги и совсем свежего тогда Даманского.

Эдуард Лимонов. Фото: ИТАР-ТАСС/ Зураб Джавахадзе

Многое из того, о чём говорится в книге (от семинара Арсения Тарковского до драки с Леонидом Губановым), внимательному лимоновскому читателю уже известно из других его произведений, но, конечно, не всё. Сегодня книга интересна, помимо прочего, даже и деталями столичного быта конца 1960-х. Например: «…Все четверо… отправились в забегаловку под названием «Вино», находившуюся на Садовом кольце, где каждый выдоил из винного автомата по стакану портвейна». Или: «Отсутствие прописки, мать её, прописку, так… Впрочем, никогда ещё не останавливала его милиция, в тоталитарной стране, как называют Союз Советских на Западе, не принято проверять документы граждан на улице».

Революционер, потомок революционера

Многие персонажи «Москвы майской» принадлежат к контркультуре. Здесь появляются художник Илья Кабаков, скульптор Эрнст Неизвестный, поэт Генрих Сапгир, бард Александр Галич… Однако куда большее место в книге занимает Революционер, он же Володька, появляющийся буквально в первых строках. Споры с ним – сквозная линия всей книги. По фамилии Революционер не назван, но в нём без труда узнаётся диссидент Владимир Гершуни (1930–1994) – потомок одного из лидеров Боевой организации эсеров Григория Гершуни. В 1947 году Гершуни-младший создал подпольную организацию для борьбы за «ленинские нормы», был осуждён, в лагере познакомился с Солженицыным. На свободу вышел в 1955 году, примкнул к правозащитному движению. В октябре 1969 года был снова арестован, признан невменяемым и направлен на принудительное лечение.

Похоже, именно в период, изображённый в «Москве майской», началось превращение Лимонова в имперца и ястреба, что, впрочем, зримо проявилось куда позже. Из книги мы узнаём, что в 1968 году в Харькове Лимонов (для простоты позволим себе смешать автора и его героя – Эда) яростно спорил со своим отцом-офицером, доказывая, что Брежнев напрасно ввёл танки в суверенную Чехословакию. В разговоре с Володькой он, однако (из чувства противоречия или в силу случившегося мировоззренческого сдвига?), транслирует уже позицию отца – в духе «Они нам ещё за белочешский мятеж ответят». Возможно, на эту эволюцию повлиял не столько сам отец, сколько именно московские диссиденты, вызывающие у героя явное отторжение.

На конференции участников «Стратегии-31». Март 2010 / Википедия

О книге «Мои показания» диссидента Анатолия Марченко, которую Володька даёт герою прочесть, тот отзывается так: «Я ни х… не верю в эти тюремные истории. Они того же происхождения, что и охотничьи или рыболовные… Марченко наслушался тюремных легенд и решил их присвоить, дабы свою историю поужаснее сделать…» Писалось это тогда, когда в СССР уже начиналась перестройка; ещё немного – и хлынет вал публикаций этих самых тюремных историй, где правда будет щедро перемешана с мифами. Книга Лимонова, выйди она вовремя, могла бы стать противоядием от передёргиваний; с другой стороны, советский человек образца какого-нибудь 1989 года готов был поверить во всё, включая Кашпировского, барабашку и НЛО…

По просьбе Володьки Лимонов относит какие-то материалы в подпольную типографию – квартиру, где диссиденты печатают неподцензурный бюллетень «Хроника текущих событий». Естественно, вступает в спор, заявляет, что он поэт и политикой не занимается. Ему говорят:

«– Как можно в наше время стихи писать? Когда в стране такое происходит.

– А что такого в стране происходит?

(…)

– Как что? Чехословакию задавили танками. Демократическое движение в своей собственной стране Брежнев и банда разгромили, лагеря опять наполнены жертвами, а вы стихи пишете…»

Тут же, при Эде, некие иностранцы передают диссидентам сертификаты, которые можно отоварить в «Берёзке». Революционер Володька, отдадим ему должное, – идеалист и подобные вещи не приветствует: «Если кагэбэшники пронюхают, они нам связь с иностранной разведкой пришьют и будут правы».

Александр Солженицын

Солженицын меж строк

Надо сказать, что Революционером Володьку в книге зовёт только сам Эд:

«– Я взялся как друг Революционеру помочь. Мы живём в одной квартире.

– Кому помочь?

– Володьке. Я его Революционером называю.

– Тогда уж Контрреволюционер…

– Можно и так».

Здесь – прямая отсылка к тогда только что написанному, но ещё не опубликованному (однако, конечно, известному Лимонову в 1986 году) «Архипелагу ГУЛАГ» Солженицына: «Тут выскочил Володя Гершуни, почти ещё мальчик, взятый с первого курса… «Не смейте звать нас контрреволюционерами! – по-петушиному закричал он куму. – Это уже прошло. Сейчас мы опять ре-волю-ционеры! только против советской власти!»»

Спор с Солженицыным Лимонов вёл в самых разных формах. Можно вспомнить и сцену из «Эдички», где герой и его Елена занимаются сексом под телевыступление Солженицына, и рассказ «Эх, барин только в троечке промчался…» В «Москве майской» этот диалог продолжается вовсе уж в неожиданном ключе – в связи с рыбьими глазами (напомним, что «рыбий глаз» – это ещё и сверхширокоугольный объектив). В книге художник Игорь Ворошилов варит лабардан. Так он называет блюдо из варёных тресковых голов, к которым добавляется решительно всё: овощи, крупа, макароны, пельмени и т. д. В этой версии лабардан напоминает джеромовское ирландское рагу; между тем раньше этим словом называли солёную треску (Хлестаков в «Ревизоре»: «Завтрак у вас, господа, хорош… Я доволен, я доволен… Лабардан! лабардан!»). Герои едят этот самый лабардан, и Эд рассказывает:

На презентации книги «Монголия» в МДК, 13 февраля 2018 года / Википедия

«– Когда я был маленький, мать говорила, чтоб я всегда ел рыбьи глаза, от этого зрение вроде бы улучшается…

– Ну и как, улучшилось, Лимоныч? – серьёзно спрашивает гангстер.

– Как видишь. Минус не то шесть, не то семь, не помню уже. А рыбьи глаза я всё равно до сих пор ем. Привык».

Здесь вспоминается другое знаменитое произведение Солженицына – «Один день Ивана Денисовича»: «В любой рыбе ел он (заглавный герой. – В. А.) всё: хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываривались и плавали в миске отдельно – большие рыбьи глаза, – не ел. Над ним за то смеялись».

Жертвы-палачи

«Москва майская» – не только портрет контркультурной Москвы, но и жёсткое антидиссидентское высказывание.

Вот Володька говорит Эду, что после ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию у Сахарова «открылись глаза». Эд парирует: «А раньше они у него были закрыты? …И свою бомбу он тоже с закрытыми глазами делал? И кто такой Сталин, он, бедняга, не понимал? Он ведь, кажется, лауреат Сталинской премии?». Можно представить, как бы эта книга прозвучала в перестроечные годы, когда фигура академика Сахарова выросла в культовую. Но и сейчас «Москва майская» звучит удивительно современно, потому что времена рифмуются. Написанное в Париже 1986 года о Москве 1969-го легко проецируется на день сегодняшний, где происходит плюс-минус тот же спектакль с учётом смены декораций и фамилий актёров. Как будто не в архиве Стэнфордского университета нашлась машинопись, а сам Эдуард Вениаминович шлёт нам новые вещи с того света…

Андрей Сахаров / Википедия

Вот его высказывание о сознании столичной богемы: «…Люди контркультуры отвергли справедливую войну вьетнамского народа только потому, что их собственное государство и его аппарат поддерживали хошиминовскую сторону… Всё исходящее от государства: книги, картины, выбранные «нашим» государством в друзья другие государства – зачислялось без колебания в отрицательное, плохое, во враги». Диссиденты у Лимонова – носители тоталитарного сознания, нетерпимые к любому другому взгляду на мир. Эд говорит Володьке: «…Я не могу заставить себя поверить в ваше дело, потому что всё не так, как вы объясняете… Не существует чистого противостояния двух лагерей: экс-жертвы и экс-палачи… И «коммунисты», как ты их с пренебрежением называешь, не чужаки, а родные братья, сёстры и дяди всех нас. Это мы, в конечном счёте…»

Гершуни и его соратники, по Лимонову, – «Жертвы! Вульгарно мечтающие стать палачами». Володька «хочет делать с другими… то же, что делали с ним». Эд говорит ему: «…Я не верю, что вам удастся остаться спокойными, если вы каким-либо чудесным способом захватите власть. И от тебя, и от других политиков я много раз слышал: «Ну, придёт наше время! Выстроим вдоль стенки коммунистов – и из пулемёта. Тра-тат-тат-тат-та!» Стенка, однако, должна быть необыкновенно длинной… Захват вами власти я себе представить не могу, не верю, но то, что вы её очень хотите, в этом я убеждён. Хотите сесть в чёрные «Чайки» и «Волги»… Как только залезете в «Чайки», в «Волги», в Кремль, на Мавзолей, тут же про демократизацию забудете. Будете себя вести, как коммунисты сегодня».

Тут можно вспомнить письмо начала 1970-х, отправленное писателем Олегом Куваевым магаданскому диссиденту Мирону Этлису: «Не знаю, Мирон, за какие идеи шёл ты в лагерь, каким ты парнем тогда был, но знаю твёрдо одно – добейтесь вы власти, вы точно так же слали бы в лагеря других, инакомыслящих, как слали вас. Может быть, ещё более изощрённо…»

Русское психо

В книге Лимонова Гершуни ещё не попал в психушку, но тема душевного нездоровья уже обозначена. Вот Эд спорит с Революционером о Марченко: «– Ха-ха-ха! Теперь это называется политический. Я называю таких, как он, психопатами». В другом месте: «Свихнувшихся на почве политики он (Эд. – В. А.) уже встречал в жизни». Или: «…Узнав, что пятеро сумасшедших, и среди них два поэта – Наталья Горбаневская и Вадик Делоне, – демонстрировали на Красной площади против вторжения, Эд осудил их. Не за сам протест, но за истеричную форму протеста». Интересно, что мотив этот присутствует и в солженицынском «Архипелаге», причём применительно именно к герою «Москвы майской»: «…Был такой этап «психически неполноценных» – запекли туда Кишкина-шутника и устроили врачи молодого Володю Гершуни».

Май 1982 г. СССР. Москва. Главное здание Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова на Ленинских горах. Фото: Виктор Кошевой/ТАСС

У Лимонова диссиденты предстают натуральными безумцами, так что прилагательное в устойчивом выражении «карательная психиатрия», которое применяют, рассказывая об отношениях советской власти брежневской поры и диссидентов, начинает казаться лишним. Просится параллель с песней Высоцкого «Ошибка вышла» (1975), герою которой даже в больнице мерещится «кровавая гэбня». Песня длинная, тщательно сделанная – явно не случайный выплеск (написана, как говорил ещё один лимоновский персонаж – Михаил Шемякин, – по мотивам его рассказов о психиатрических клиниках). Её можно трактовать как оправдание принудительного лечения в отношении того крыла диссидентов, которое позже назовут «демшизой».

***

В эпилоге Лимонов пишет, что вернуться в Москву не хочет: «Что там делать? Не справившись с постройкой хрустального дворца коммунистического общества, двести семьдесят миллионов проснулись и энергично предались строительству новой коллективной мечты – курятников благополучия». Лукавит? Пытается убедить сам себя? Считает ностальгию недостойным чувством? Но неслучайно же в эти годы он, уже описав американские приключения и несколько утомившись от Парижа, возвращается, что называется, к корням – и к харьковской юности, и к Москве. Уже в 1989 году по приглашению Юлиана Семёнова он отправится в агонизирующий СССР и вскоре напишет «Иностранца в смутное время», где продолжит заочный спор с Сахаровым…

Лимонов известен пророческим даром. В «Москве майской» Эд как бы в шутку говорит Володьке: «Если решите захватывать Центральное телевидение, бери меня с собой». В 1993-м Лимонов окажется среди тех, кто отправится штурмовать Останкино. Там, в Москве октябрьской, начнётся новый Лимонов, а в его фруктовом псевдониме проявится скрытый взрывчатый смысл.