Герман не выVOZит эту жизнь

Начну, пожалуй, с вывода.

Русская литература – огромная воронка, глубина которой тонет где-то в магме, а высота теряется в стратосфере. Если писателя угораздило в неё попасть, то есть судьба такая – стать русским писателем, то волей-неволей приходится подчиняться законам этой стихии. Закон на самом деле один. «Мысли широко».

Европейским и американским писателям проще: им и фрейдизм к лицу, и потоками сознания захлёбываться можно, и постмодернизмом забавляться.

У русских по-другому.

Герман Садулаев

Герман Садулаев играет со своим читателем в поддавки. Не успеешь было подумать: «Тэкс, где-то я уже такое читала…», как он тут же заявляет с вызовом: «Переписал, добавил своего фирменного нытья, откопипастил несколько статей из справочников обо всякой всячине, ввёл инвентаризацию в подражание Тибору Фишеру, интерполировал пару сюжетов (?) и вуаля». Я, говорит, не роман пишу, не подумайте, я собственный жанр изобретаю, «Полевые тетради по антропологии и психиатрии» называется.

Первая тетрадь производит впечатление, будто Набоков, Лимонов, Гришковец и Уэльбек (?) едут в купе справа, и ты через стенку смутно слышишь, как они втирают что-то друг другу. А в купе слева угрюмый бумер скроллит вслух свою интернет-ленту: научно-популярные подкасты, лёгонькие исследовательские статейки, «Википедию», посты военкоров в их «телегах», а зуммеры слушают и иронично переглядываются.

Видимо, я просто не тот адресат, к которому всё время обращается автор: меня не мучают ночные кошмары, мало парит тема смерти, я не пью никакую фарму, кроме противозачаточных, и никогда не проходила когнитивную психотерапию. Может, поэтому я бы первую тетрадь сожгла. По-хорошему, по-гоголевски. Дотла.

Но, думаю, всё-таки не из-за этого. Просто тетрадь не задалась.

Выбрав свой рецепт построения текста (новостная лента + психотерапия), автор пошёл на определённый риск.

Вставляя в повествование перечень актуальных событий, Садулаев невольно прописал на крышке, простите, на обложке срок годности товара.

Если раньше новость жила, как известно, два дня, то сегодня она прокисает к обеду. Допустим, подсовывает Facebook* посты ковидных времён, читаешь и думаешь: мамма мия, это же вчера было, а как в другой жизни.

Пока Садулаев описывает, как «самолёты выгрузили 2 200 переносных противотанковых комплексов Next Generation Light Anti-tank Weapon – ППТК NLAW» и честно репостит топ-10 их технических характеристик, эти самые комплексы уже уехали за ленточку. Пока несёт рукопись редактору, по ним уже прилетело. Пока книжка вышла из печати, военно-промышленный комплекс уже сделал следующее поколение машин.

Я вот, честно, не в курсе, какими калибрами лупил Наполеон по Москве и сколько штыков было у Кутузова. Мне небо над Аустерлицем подавай, и чтобы Анна чувствовала, как у неё в темноте блестят глаза.

Во второй тетради зарождается жизнь. Дело даже не в том, что наконец появляется сюжет (любому тексту нужен позвоночник). Лирический герой вдруг начинает… чувствовать.

Он попадает на войну и едет навстречу югу, извечной русской мечте о тепле и море, он влюбляется в Херсон, как не влюблялся ни в одну женщину. Он оживает. Он становится огромен: «Ты есть небесный человек, ты есть всё, и горы – это твои кости, а реки – вены, леса – это волоски на твоём теле, луна твой левый глаз, а солнце правый, ветра – это твои мысли, облака – это волосы на твоей голове, а звёзды – украшения в волосах, твои стопы – земля, твоя голова в небе, а воздушное пространство – твой живот».

Странное дело, ещё вчера, то есть в первой тетради, когда он мастурбировал, укладывал нимфеток в постель и даже один раз был влюблён в мясничиху Клэр, он был чёрств, как засохший хлеб, и мал и неинтересен, как муха. Даже его секс был асексуален.

Но стоило ему расфокусироваться с микропроблем собственных заусенец (заметьте, как я нарочно обхожу цитату про увядшую жопу) и перевести свой взор далеко за горизонт, он превратился в живого, живущего, проживающего не жизнь, но судьбу русского человека.

И здесь заканчивается сетевая беллетристика с закосом «под импорт» и начинается литература.

Садулаева самого прёт писать про мощь, масштаб, горе, героизм, кровь и землю, но он почему-то не хочет здесь этого признавать.

Вот только послушайте: «Помню, фотографировались с казаками-танкистами на память. Они были маленькие, щуплые. Мы, волонтёры и гуманитарщики, были все как на подбор жирные, крупные, отъевшиеся, раскачанные. А они были как дети. Испуганные чужие дети. Мы пожали им руки, похлопали их по плечам, сказали типа ободряющие слова, сели на свои джипы и уехали. А они там остались. Каждый день умирать. Помню, они на нас так смотрели. С тоской. Как на воскресного папу. Папа приехал, конфеты и подарки привёз. И уехал обратно, к своей молодой жене. А детям нужно было другое. Нужно, чтобы он жил вместе. По-настоящему. Мне их глаза въелись в сердце. Кто теперь жив из них?»

Третья и четвёртая тетради – тоже сюжетные, пронзительные истории, из которых могли бы вырасти военные повести или большие главы огромного романа о нашем клокочущем времени.

Но тетради остались тетрадями. Черновиками. Набросками. Подмалёвками. Подстрочниками к неспетым песням об Украине. Ах, какие это могли быть тексты!

Сопроводительная записка вместо эпилога завершает садулаевское заигрывание с постмодерном. Шепните кто-нибудь отличному русскому прозаику, что постмодернизм – не Цой и уже умер.

Герман Умаралиевич, вернитесь в семью! Русская литература так нуждается сегодня в ваших тетрадях.

Автор: Киана Николаева

*входит в Meta, признанную экстремистской и запрещённую на территории РФ