Французский вкус русского бунта

В русской истории XVII век принято называть «бунташным». Но ещё более «бунташным» был для русского государства век XVIII, и «главным» событием, безусловно, было Пугачёвское восстание. Крестьянская война под руководством Е. Пугачёва изучена подробно. Исследователи проследили предпосылки, ход и географию движения, изучили психологию героев событий как с той, так и с другой стороны, тщательно подвели итоги бунта. Однако, будто бы «за кадром» остался немаловажный аспект иностранного и в первую очередь французского вмешательства в эти события, так как Франция в XVIII – начале XIX веков была ведущим государством Европы, оказывавшим влияние на весь ход европейской политики.

С самого начала XVIII века в Европе ревностно и с недовольством следили за усилением военной и дипломатической мощи молодой русской империи, видя в нём опасность для сложившегося на континенте по итогам XVII века баланса сил, и всячески сдерживали это усиление. Лидером в этом было Французское королевство, претендовавшее тогда на роль арбитра Европы и стремившееся не пустить Российскую империю в европейскую политику. Ненавидевший Россию король Людовик XV хоть и установил дипломатические отношения с Петербургом в 1717 году, но в 1748 году, видя рост могущества России, эти отношения разорвал.

Только Семилетняя война (1756–1763 гг.), в которой Россия выступала в коалиции с Францией, Австрией и Швецией против Пруссии и Англии, позволила дипломатические связи восстановить, но не избавила французский двор от неприязни к русским. Людовик XV в своем письме к посланнику в России барону де Брейтелю писал: «Единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить её как можно дальше от участия в европейских делах. Всё, что может погрузить русский народ в хаос и прежнюю тьму, выгодно для моих интересов. Для меня не стоит вопрос о развитии отношений с Россией».

Негатива в отношения между русской и французской коронами добавил петербургский дворцовый переворот 1762 года, когда на трон взошла супруга императора Петра III – Екатерина II. До 1772 года французский король не признавал за Екатериной императорского титула, а борьба Российской короны с дружественными французам Османской империей и поляками еще более охладила между собой Париж и Петербург.

Французы всячески пытались ослабить русскую мощь, например известно, что в первые годы правления Екатерины на черноморских верфях были схвачены французские агенты, пытавшиеся поджечь строящиеся корабли. Конечно же, Франция поддерживала любые антиправительственные выступления, способные дестабилизировать внутриполитическую ситуацию в Российской империи. А поддерживать было что: подсчитано, что за всё время екатерининского правления в России случилось порядка ста двадцати бунтов.

Непонятная ситуация с низложением и последующей «смертью от геморрагической лихорадки» Петра III и «сомнительным» воцарением его супруги взбудоражила русское общество. Император Пётр Федорович начинал свое правление с некоторой либерализации российских порядков. Он вернул из ссылки и каторги многих невинно осужденных, упразднил Тайную канцелярию, застенки которой наводили ужас на людей, дал вольности дворянству, сделал ряд распоряжений в защиту крестьян и запретил преследования старообрядцев.

Этими реформами он вызвал надежды низов на скорое облегчение своей участи, и его загадочная смерть породила слухи о «чудесном спасении доброго императора» и о скором его возвращении. Повсюду стали появляться самозванцы, называвшие себя именем погибшего Петра III. Они объявлялись и в России (Черниговщина, Курск, Воронежская губерния, Поволжье, Астрахань и др.), и за рубежом империи (Балканы и Чехия), и за всё время екатерининского царствования появилось не менее двадцати пяти самозванцев, выдававших себя за «государя Петра Федоровича», а всего под разными именами фигурировало свыше пятидесяти лжемонархов.

Самозванцы появлялись каждый год, причем в иные года сразу по несколько человек. Например, в 1772 году на Дону солдат Московского легиона Федот Казин объявил себя «императором Петром III». Он был схвачен и после пыток сослан в Сибирь. В один год с Пугачёвым объявили себя «императорами» беглый каторжник Рябов и капитан одного из стоявших в Оренбурге батальонов Николай Кретов. Оба были подвергнуты серьёзному наказанию.

Особенно популярна идея «воскрешения» Петра III была среди старообрядцев, связывавших с его личностью надежды на возвращение к «древлему благочестию». При этом «раскольники» не сидели «сложа руки», а сами готовили приход лжеимператора, и из их среды вышло немало самозваных монархов, которых власти отлавливали и беспощадно наказывали. В Нижегородской губернии в 1675 году широкую известность приобрел Иов Евдокимов, скрывавшийся у «раскольников» на Керженце и объявившийся в Нижегородском уезде.

За свое самозванство Евдокимов был бит кнутом, ему отрезали язык, губы, нос и уши и сослали в Сибирь. В Арзамасе известно местное предание о самозванце, явившемся в середине XVIII века и назвавшимся «государем Петром III». На поверку «государь» оказался дьячком из близлежащего старообрядческого села Чернуха. Отрубленная голова дьячка была выставлена на длинном железном шесте и долго приводила в трепет жителей города.

Ждали «доброго царя» «инородцы», полагая, что «законный государь» даст самостоятельность национальным окраинам. Из доносов в Тайную канцелярию (восстановленную Екатериной II) известно, что башкиры после подавленного в 1755 году восстания Батырши говорили: «Ныне женский пол царствует, но надо иметь терпение, скоро на престол мужской пол возведен будет, и мы в то время для себя милости дождёмся». В другом донесении говорится, что некий татарин на допросе показал, будто башкиры прямо предостерегали его: «Зачем тебе жить в Казанском уезде? Скоро будет война с Россией, причем такая, что сибирские и уральские казаки будут с нами…»

«Инородцы» не зря рассчитывали на казаков. Казаки к середине XVIII века утратили большинство своих вольностей. Прекратились походы «за зипунами», само казачество все сильнее расслаивалось на бедных и богатых, а приказы из Петербурга стали иметь преимущество перед решениями казацкого круга. Казацкая беднота связывала утрату былой «вольницы» с несправедливым правлением имперского центра и желала перемены власти, возвращения былой независимости «Старого Поля».

Рядовое русское духовенство испытывало трудности от екатерининских преобразований. В 1764 году Екатерина отобрала у церкви все земли вместе с крестьянами, и сразу 954 монастыря остались без средств к существованию, потому что казной финансировалось только 160 монастырей. Приходские священники были «посажены» на скудное жалованье и были недовольны нововведениями. Неудивительно, что на территории, охваченной потом пугачёвским восстанием, во многих церквях Екатерину исключили из «ектений» (молитв о здравии), а где-то даже молились за «государя императора Петра III».

Многие петербургские вельможи были раздражены екатерининским «фаворитизмом», приобрётшим чрезвычайные размеры. Увлечения «матушки императрицы» стоили казне огромных денег, а сосредоточение богатств огромной страны в руках узкой группы придворных вызывало зависть и ненависть аристократии и дворян. Допустим, попытка подпоручика В. Мировича в 1764 году освободить из заточения Ивана Антоновича, которому Анна Иоанновна завещала российский престол, могла быть задумкой сумасшедшего фанатика, но после этого Екатерина II приказала Ивана Антоновича убить, и это указывает на её догадки о присутствии «антиекатерининской» партии в столице, следы которой мы увидим в пугачёвском восстании.

За границей зорко следили за всеми внутренними делами Российской империи, и Франция была, конечно же, главным бенефициаром внутрироссийских брожений. Французы искренне полагали, что русская смута – самое лучшее средство против усиления России в Европе. Кроме геополитики, были и личные мотивы неприязни французского двора к русской самодержице, которая поддерживала восставших корсиканцев, а Вольтера в пику Людовику XV назвала своим учителем.

Французы вели активную антироссийскую политику, подталкивали к войне турок, покровительствовали реваншистским настроениям в Швеции, а в период бунта во французской прессе Пугачёва иначе как «Петром III» не называли. После подавления бунта Екатерина даже была вынуждена издать в Лондоне брошюру, написанную по-французски и названную «Лжепётр III, или Жизнь и похождения мятежника Емельяна Пугачёва», чтобы вести хоть какую-то контрпропаганду в Европе. Главными помощниками французов были османы и польские конфедераты – прямые враги России, поощрявшие все внутрироссийские антиправительственные движения, способные ослабить романовскую империю.

Особенно французское вмешательство было заметно в пугачёвском выступлении именно на первом его этапе. Для современников это вмешательство было настолько очевидным, что Фридрих Великий заявлял, что именно «Франция организовала оренбургский бунт и поддерживает его, снабжая повстанцев деньгами, выделенными специально для этого». Мнения о пугачёвском бунте как о «французской шутке» держался, кстати, и близкий ко двору граф А. Орлов, подобную мысль высказывал и Вольтер, считавший Пугачёва турецким шпионом. Можно с уверенностью утверждать, что явление «законного императора Петра III» как оппонента царствующей императрице было «востребовано» не только внутри страны, но и за ее пределами.

В сентябре 1773 года среди казаков Яицкого казачьего войска явился очередной «чудом спасшийся» император «Пётр III». Он немедленно пожаловал яицких казаков: «…рякою с вершины до устья, и землею и травами, и денежным жалованьем, и свинцом и порохом и хлебным провиантом». Разумеется, все это было обещано «авансом» за будущую службу и за помощь «ампиратору Петру Федоровичу вступить в свое законное царство» и наказать «взбрыкнувшую» супругу. Явление «ампиратора» именно среди яицкого казачества было неслучайным.

Яицкое казачье войско располагалось на самой границе тогдашней России с дикими казахскими степями, и эти территории были наполнены беглыми крестьянами и скрывавшимися «раскольниками». Рядом с казаками на реке Иргиз в XVIII веке сложилась большая община старообрядцев, бежавших от преследований за веру. Вся территория к востоку от реки Яик была буквально «пропитана» беглыми «раскольниками», враждебными Петербургу и Москве. Яицкие казаки, выступавшие в 1772 году против вмешательства правительства в их внутренние дела, были жестоко подавлены имперскими войсками и также затаили злобу на центральную власть.

И те и другие представляли собой сплочённую силу, готовую и к борьбе, и к лишениям. «Ампиратор», судя по всему, был выпестован местными старообрядцами при поддержке других общин, расположенных как в России, так и в Польше и Турции, и этот «самодержец» был уже не первым самозванцем, «созданным» ими.

То, что Пугачёв был креатурой старообрядцев, видно из материалов расследования бунта, а вот был ли он «завербован» иностранными спецслужбами – это большой вопрос, но время и место для его выступления было выбрано как нельзя более удачно. Россия вела тяжелейшую войну с Османской империей и сосредоточила на юго-западе свои лучшие и главные силы, а оставшиеся в Поволжье небольшие гарнизоны и воинские команды не могли оказать серьезного сопротивления «ампиратору».

Турки после тяжелых поражений от Румянцева сели было в 1772 году за стол переговоров, но всячески их затягивали, а с началом пугачёвского выступления и вовсе прервали и возобновили боевые действия. Пугачёв выступил осенью, когда заканчивались полевые работы, и, следовательно, рассчитывал на поддержку земледельцев, готовых оставить свои дома «под зиму». Мятеж внутри России был крайне выгоден и проигрывавшим войну туркам, и полякам, и, соответственно, французам.

Интересна личность самого самозванца. Е. Пугачёв – выходец из донских казаков, был уроженцем той самой станицы Зимовейской, где веком раньше родился С. Разин. Такое совпадение само по себе наводит на определенные размышления, тем более что и название станицы, будто бы полученное ею от расположенной рядом Зимовной луки Дона, также имеет некий подтекст.

Казачий городок Зимовейко впервые упомянут в 1672 году в списке казачьих городков, расположенных на Верхнем Дону, и вряд ли он мог быть родиной С. Разина – выходца из низовой казачьей старшины, однако буйный атаман считается уроженцем этой станицы. Но вот историк казачества Е. Савельев указывал, что родиной Разина был донской городок Пяти-Избы. Это название удивительным образом перекликается с названием Зимовей(ко) в том, что зимовей – это, возможно, изменённое в русском языке тюркское джумавай (джума), то есть «пятница» – пятый день недели.

Здесь дело в смысловой нагрузке Зимовей-Джумавай. Известно, что существует имя Джума (Джумавай), и об имеющем такое имя говорят, что он никогда не будет привязан к семье, всегда будет «вольным наездником». В этом смысле связка двух самых известных донских атаманов-бунтарей Разина и Пугачева с именем Зимовей-Джумавай приобретает символический контекст, так как и Степана Тимофеевича домоседом не назовешь, а уж Емельян Иванович и вовсе был «закоренелым» бродягой. В 1772 году он был арестован и заключен в казанский острог именно по обвинению в бродяжничестве, а запоздалый приговор звучал так: «…оному Пугачёву за побег его (дезертирство) …учинить наказание плетьми и послать как бродягу привыкшего к праздной и предерзкой жизни в город Пелым, где употреблять в казенную работу».

Таким образом, место рождения двух атаманов может быть неким фольклорным указанием на их «жизненное кредо». В этой связи любопытны сведения, полученные А. Пушкиным от современницы пугачёвского восстания казачки И. Бунтовой, о том, что под началом Пугачёва служил казак Степан Разин, убитый под Татищевой крепостью. Николай I запретил писателю упоминать этот эпизод в своей «Истории Пугачёва», предполагая попытку Пушкина указать на внутреннюю связь разинского и пугачёвского восстаний.

Власти боялись даже упоминания этих имён в связке и, учитывая такую «громкую славу» станицы Зимовейской, сразу после пугачёвского бунта перенесли её на два километра южнее и переименовали. А спустя полтора с лишним века другие власти и вовсе затопили. Впрочем, все это вряд ли может гарантировать любую власть от появления нового «Джумы».

Сам Е. Пугачёв, по его словам, был «казак, и в роду все были казаки». Его родиной действительно была «малороссийская» (то есть основанная переселенцами из Малороссии) донская станица Зимовейская. Емельян Иванович, вероятно, был потомком малоросса, и, по мнению В. Буганова, прозвище его деда Пугач происходило от малороссийского слова «пугач», филин. Пугачёвские соратники на допросах говорили, что речь атамана часто «сбивалась в черкасскую», а жителей Малороссии на Руси тогда называли «черкассами».

Пугачёв, как и многие донцы в XVIII столетии, служил в иррегулярных частях царской армии. Призванный девятнадцатилетним юношей через неделю после женитьбы, он участвовал в Семилетней войне, а затем в походах за беглыми старообрядцами в Польшу, где, очевидно, и сошелся с ними наиболее близко. В 1768 году Пугачев уже был призван на турецкую войну, откуда пытался демобилизоваться по болезни, а после того как ему было отказано, в 1771 году просто дезертировал.

Человек неглупый и решительный, Емельян был натурой склонной к «перемене мест» и очень артистичной. Достаточно сказать, что соратники Пугачёва говорили о нём так: «…прехитрой, лукавый и весьма притворный человек, ибо …мог плакать, когда только захочет в любое время». Об его артистизме свидетельствует эпизод с посланием в осаждённый Оренбург.

17 декабря 1773 года оренбургский губернатор Рейнсдорп получил переданные «от злодея три соблазнительных листа, из коих первый на российском, другой на немецком диалекте, а третий видно, самим им, вором Пугачёвым, для уверения находившихся в толпе его, намаранный и не изъявляющий никаких литер». Безграмотный казак, желая впечатлить своих сподвижников и убедить их в своей «учёности», опускал перо в чернильницу и собственноручно писал «монаршье» послание каракулями, возможно, выдавая это за «тайнопись» или какой-то иностранный язык.

«Раскольники» сыграли в его судьбе решающую роль. Они помогли ему скрыться после дезертирства, помогли бежать из острога, помогли легализоваться после побега в России. Пугачёв был нужен «раскольникам» не меньше чем они ему, потому что с такими «данными» как нельзя лучше подходил на роль «ампиратора», и, видимо, Емельян действительно находился под сильным влиянием старообрядцев (по словам своего соратника Тимофея Падурова, «он был раскольник») и был врагом официальной церкви. По данным следствия, он «попущал» казакам, когда те выкалывали иконам глаза, раскалывали и разрубали их, «попущал» мордве и чувашам, когда те истребляли священников и жгли храмы. А. С. Пушкин не сомневался, что он был «раскольником».

Профессор А. Брикнер полагал, что Пугачёва на мысль сделаться самозванцем навели обитатели раскольничьего монастыря в Польше. Очевидно, «раскольники» прямо предложили Пугачеву назваться «Петром III» во время посещения им в августе 1773 года в Мечетной слободе авторитетнейшего среди старообрядцев старца Филарета, имевшего связи и со старообрядческими общинами за границей, и внутри России. Старец, так сказать, «благословил» Пугачёва на самозванство.

Беглый солдат, прошедший тяжёлую армейскую школу, сидевший в острогах, Пугачёв был довольно жестоким человеком. Его первая жена, встретившая мужа в 1774 году после долгой разлуки, говорила потом на допросе, что Емельян «стал такой собака, что хоть чуть на кого рассердится, то уж и ступай в петлю». По показаниям пленных бунтовщиков, во время похода Пугачёв всем приказывал, «чтоб никто не отставал, и стращал смертию если кто отстанет, или уйдет», и держал свое слово. Но эта жестокость сочеталась в Пугачёве и с какой-то нравственностью. По словам соратников, он «не любил когда чинили губительство безвинных людей» и как настоящий старообрядец «от излишнего вина воздерживался, и употреблял редко».

Нет фактов, указывающих на то, что Пугачёв был «иностранным наймитом». Впоследствии в бумагах французского посла в Петербурге были обнаружены следы заинтересованности в контактах с Пугачёвым. Также сведения на этот счёт есть в письмах русских дипломатов Голицына и Панина. Русский посланник в Париже И. Барятинский писал ко двору, что некий француз Ламер встречался в 1772 году с Пугачевым в Саратове. Со слов Ламера, казак пытался подбить на бунт ссыльных поляков и французских колонистов, а одного из них, по имени Каро, даже отправил с посланием к герцогу д’Эгийону, ведавшему иностранными делами Франции. Якобы в этом письме Пугачёв просил французов прислать турецкое войско «через Грузию».

Впрочем, когда эти данные дошли до императрицы, Пугачёв был фактически разгромлен, и Екатерина II рассказам француза не поверила, назвав их «враками сущего авантюрье». Тем не менее на следствии Пугачёва спрашивали о французах «Ламаре и Каре», но он ответил, что не знает никакого Кара и «никому никаких комисей в чужие государства не давал, да и давать ему не можно, что он ни на каком языке грамоте не умеет», чем дознаватели и удовлетворились.

Екатерина II после многодневного дознания убедилась, что «…от злодея самого или сообщников его узнать неможно, кто выдумал самозванство», и просила ведшего следствие князя М. Волконского «хотя бы» выяснить у самого Пугачёва, «когда в него мысль сия поселилась, и от котораго времени он имя сие на себя принял, и с кем, во-первых о сём у него речь была».

Самозванец гнул свою линию и убеждал допрашивающих: «Не думал к правлению быть и владеть всем Российским царством, а шёл на то в надежде поживиться, если удастся, чем убиту быть на войне». На допросе «с пристрастием» мятежный атаман отрицал причастность к бунту иностранцев и петербургских вельмож, назвав только два десятка имён помогавших ему «раскольников».

Видимо, такая «линия защиты» вполне устроила всех «участников процесса», и следствие в декабре 1774 года закончилось. Турция была разгромлена, король-русофоб Людовик XV скончался, и «замаячила» перспектива восстановления отношений с Францией, что было важно «просвещенной монархине». Екатерина II предпочла удовлетвориться достигнутым, несмотря на то, что до последних допросов сохраняла свои подозрения. Не зря она именовала вождя восстания «маркиз де Пугачёв».

Может быть, Пугачёва использовали «вслепую», может быть, эксцентричный казак знал, что является «игрушкой» в чужих руках, но все же решил попробовать себя в роли царя, одно можно утверждать совершенно точно: заговорщицкий центр существовал до Пугачёва и без Пугачёва. На первом этапе восстания Пугачёвым полностью руководила яицкая казачья верхушка, составлявшая «Военную коллегию» и контролировавшая «государя».

Пугачёв и сам жаловался, что «улица моя тесна». Пушкин писал, что «Пугачёв не был самовластен. Яицкие казаки управляли действиями пришельца…» Только после разгрома пугачёвских армий под Оренбургом (февраль-март 1774 года) роль «Военной коллегии» умалилась, и Пугачев обрел самостоятельность, но его «звезда» уже клонилась к закату. Впрочем, к этому времени обратного пути не было, да и сам Пугачёв уж слишком «вошел в роль».

Осаждавшая Оренбург армия Пугачёва, во всяком случае, ее «ядро», не была стихийным сборищем недовольных, как и сам Пугачёв не был «главарем банды». С самого начала он располагал значительными суммами, из которых платил жалованье яицким казакам, а «Военная коллегия», созданная при «ампираторе», на первом этапе восстания сделала из повстанцев вполне боеспособное войско.

Формирование полков, назначение командиров, присвоение воинских званий, вручение наград, заготовка фуража и провианта, оружия и амуниции и многое другое было в ведении «Военной коллегии». Боеприпасы и оружие поставлялись с уральских заводов, принадлежащих купцам-старообрядцам. Отличившихся награждали медалями с профилем Петра III, а также одеждой, сукном, оружием. Для руководства военными действиями был создан «штаб», а мобилизация проводилась «по одному человеку с двух домов».

Всех призванных приводили к присяге, заканчивающейся словами: «…готовы тебе служить, надёжа-государь, верой и правдой». Дезертиров и мародеров строго наказывали, сам Пугачёв «многих в том провинившихся вешал без пощады». При войске было казначейство, производившее выплаты местному населению за провиант и фураж и выдававшее жалованье рядовым солдатам, «чиновным» казакам и атаманам. Выплачивалось даже пособие семьям мобилизованных и погибших.

Вероятно, в «коллегии» присутствовали и иностранные военные инструкторы, о чём говорят сведения, полученные из переписки французского посла. Историк П. Черкасов утверждает: «Если верить этой переписке, то отдельные французские офицеры, служившие у султана, находились в рядах мятежников-пугачёвцев», а Людовик XV лично отправил некоего заслуженного офицера Наваррского полка с инструкциями в помощь Пугачёву.

Были при пугачёвском «штабе» в качестве военных инструкторов и польские офицеры. Приходили и деньги как в «твердой валюте» – франках, так и в денежных знаках «императора Петра III». Тот же А. Пушкин писал о семнадцати бочках медных монет, найденных в ставке Пугачёва в Берде. По его словам, иностранцы утверждали, что на монетах был выбит портрет Петра III и латинская надпись Redivivus et ultor («Воскрес и мщу»). Говорилось о «кредитиве», который Пугачёв получил от польских конфедератов. Планировался и французско-турецкий десант в Крыму или на Кавказе с заданием соединиться с армией бунтовщиков.

Надо сказать, что инструкторы, если они были, не зря ели свой хлеб, потому что генерал-майор В. Кар, одним из первых вступивший в бой с пугачёвцами, был немало удивлен действиями повстанцев, отмечая их слаженность и выучку, и писал, что они воюют «…не так, как бы от мужиков ожидать должно было». Кто знает, не задержись Пугачёв на долгие полгода под Оренбургом, а направь свои отряды в Поволжье, устояла бы Москва? Выше мы отмечали, что по-настоящему боеспособных подразделений в центральной России у правительства тогда не было.

Нельзя исключать связи заговорщиков с некоторыми дворянскими, а возможно, и придворными кругами Петербурга, желавшими свержения Екатерины. Известный всем прототип Швабрина, подпоручик М. А. Шванвич, «взятый в плен» в ноябре 1773 года под Оренбургом и «принужденный» бунтовщиками служить не где-нибудь, а в «Военной коллегии» в качестве секретаря, был сыном ротмистра А. М. Шванвича, которого знал и любил настоящий Пётр III. Оба Шванвича – и отец и сын – были крестниками императрицы Елизаветы, как известно, не благоволившей к своей невестке.

Именно Шванвичу принадлежит авторство пугачевских манифестов на немецком языке, которые в конце 1773 года очень напугали императрицу, подозревавшую, что восстание инспирировано либо зарубежной агентурой, либо оппозицией из высшего дворянства. Он и принес в пугачёвскую «Военную коллегию» книгу с образцами текстов манифестов и указов. Михаил Шванвич был в доверии у Пугачёва, сделался по его указу атаманом и, по словам Емельяна Ивановича, «служил охотно, бывал на сражениях под Оренбургом» и сбежал от бунтовщиков только после поражения Пугачёва под Татищевой крепостью, очевидно, поняв, что дело восстания проиграно.

Кстати, тогда, вероятно, сбежали и французские офицеры-инструкторы, вернувшиеся в марте 1774 года в Стамбул «больные, заеденные вшами и изнурённые от трудов дорожных». Они сообщили, что «бедная армия Пугачёва разбита и рассеяна в Сибири, и те из неё, кои были счастливые, спаслись убежищем в турецких границах». Граф Сен-При, встретивший этих офицеров, заключал, что «…сей проект (восстание Пугачёва – прим. авт.) в ничто обратился».

Любопытно, что одним из главных знамен Пугачева было знамя любимого императором Петром III Голштинского полка. Захваченное правительственными войсками 20 августа 1774 года после боя у Солениковой Ватаги, это знамя смутило многих солдат императрицы, а Екатерина строго потребовала выяснить, как знамя попало к бунтовщикам. Расследование засекретили, публике сказали, что повстанцы ранее сами отбили это знамя у правительственных войск, но что делало в действующей армии знамя расформированного в 1762 году полка?

Впрочем, Пугачёву не помогли ни инструкторы, ни деньги. Как бы ни было организованно и сплоченно «царское войско», все равно вымуштрованная регулярная армия превосходила его в искусстве боя. Длительная осада «амператором» Оренбурга помогла правительству «собраться с силами». После первых успехов восстания, когда перед пугачёвцами распахивали свои ворота города, а «лучшие» люди и духовенство встречали их «хлебом-солью», повстанцы потерпели ряд поражений от армейских команд, присланных под Оренбург, и Пугачёв вынужден был летом 1774 года уйти на Урал, где восстание разгорелось с новой силой. Постоянно отбиваясь от карателей, Пугачев, 11 июля 1774 года вышел к Казани с более чем 20-тысячной армией, которую лучше назвать толпой.

Власти Казани не смогли толком организовать оборону города, и Пугачёв практически взял Казань (оставался только кремль), но тут к городу подошел подполковник И. Михельсон и мощным ударом рассеял пугачёвское войско. Оставшийся без «штаба» и инструкторов Пугачёв проиграл сражение скромной военной команде в 800 штыков и, понеся огромные потери, вынужден был бежать. Однако «бегство его было похоже на нашествие».

С небольшим отрядом Пугачёв двинулся в западном направлении, и переправившись через Волгу, вступил в земли чувашей. Одно его имя поднимало на восстание огромные толпы крестьян, убивавших помещиков, грабивших и сжигавших усадьбы и церкви. Пройдя за три дня Чувашию, 21 июля 1774 года Пугачёв форсировал Суру и вышел в нижегородские пределы, рассчитывая поднять на бунт многомиллионное население приволжских губерний. Здесь, на левом берегу Суры, в Курмыше, Пугачёв обнародовал свой знаменитый манифест, обращенный к крестьянам. «Жалуем сим именным указом …всех находившихся прежде в …подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственно нашей короне и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, вольностию и свободой, и вечно казаками…».

Этот последний манифест Пугачёва характерен своей кровожадностью. «Пётр III» требовал истреблять злодеев дворян «под корень»: «ловить, казнить и вешать». Манифест дал начало самому мощному и кровопролитному этапу восстания – крестьянскому восстанию в Поволжье. Более трети селений в Нижегородской губернии приняли участие в восстании. Из живших в губернии полутора тысяч дворян истреблена была без малого треть.

Крестьяне вешали и приказчиков, и купцов, прежде чем убить, всех «противников» подвергали мучительным пыткам, бунтовщики резали духовенство и жгли церкви. «Дерзость и буйность простого народа до самого высокого градуса дошла …и повсюду чернь, сего изверга рода человеческого (Пугачёва – прим. авт.) с восклицаниями встречала». Пугачёвцам сдались Алатырь, Саранск и Пенза, и везде погибло «великое множество дворянства». Восстание охватило уже и Темников, и были опасения, что бунт перейдет в Московскую губернию. Нижегородский губернатор А. Ступишин писал в Петербург, что «…ручаться за безопасность Нижнего, да и Москвы уже нельзя».

Правительство, напуганное масштабами восстания, в июле 1774 года спешно заключило мир с Турцией, и, наверное, Пугачёв спас тогда османов от полной гибели, так удачно складывалась для русской короны ситуация на Черном море. Для удара по повстанцам сосредоточили огромную армию. Сама Екатерина писала: «Кажется, противу воров наряжено столько войска, что едва ли не страшна таковая армия и соседям была бы». Возглавил эту армию граф П. Панин – генерал-аншеф, бивший и пруссаков, и турок.

Еще раньше из действующей армии был отозван А. Суворов, проследовавший через Арзамас к войскам, предназначенным для перехвата самозванца. Очень ему хотелось «потрафить» «матушке императрице» и самому взять злодея. А Пугачёв, предчувствуя скорый конец, рвался на юг, думая передаться туркам или персам. Суворова опередили спутники атамана, сдавшие своего «ампиратора», и Емельяна в железной клетке повезли в Москву, а на Руси начались суды и расправы.

Восстание еще полыхало, а Среднее Поволжье стало местом ужасных казней. Граф Панин в циркуляре от 28 августа 1774 года приказал во всех городах и селениях, жители которых приняли участие в бунте, всех активных участников «казнить смертью отрублением сперва руки и ноги, а потом головы, и тела класть на колеса у проезжих дорог …ради таковой кары при всех тех селениях, которые бунтовали, или ослушными оказались, поставить и впредь до указу не снимать по одной виселице, по одному колесу, и по одному глаголю для вешания за ребро…».

Повсюду стояли виселицы и «глаголи», а по рекам плыли плоты с повешенными для устрашения живущих. Панин требовал, чтобы каратели заставляли жителей выдавать участников бунта, а в случае отказа приказывал вешать каждого третьего из жителей того села, где проходило дознание, а остальных пороть под виселицами «наижесточайшим способом». Казнённых хоронили вдоль дорог, и места захоронения их получили в народе названия «панинских кладбищ».

21 января 1775 года Пугачева казнили в Москве. Емельян Иванович остался верен своей артистической натуре до конца. На месте казни он раскланивался перед собравшейся толпой зевак и просил прощения «у всего народа православного». Весь 1774 год вестником народного несчастья в небе над Россией висела комета, о которой поэт Г. Державин сказал: «Она …принадлежала к числу наиболее замечательных в XVIII веке, отличалась длинным хвостом с шестью загнутыми лучами».

А в Среднее Поволжье, ко всем бедам и несчастьям побежденного и терзаемого народа, пришел еще и голод. Он начался после страшной засухи лета 1774 года. Погибли и нивы, и луга, от бескормицы люди умирали тысячами. Панин писал в октябре 1774 года князю Потемкину: «Во всех тех местах Воронежской, Нижегородской и Казанской губерний, где я проезжал, был очевидцем, что уже с сентября месяца обыватели иного хлеба не едят, кроме как с лебедою, с желудями, а в некоторых местах и со мхом». Может быть, в связи с голодом расправы зимой 1774 года не были слишком жестокими. Пороли и ссылали многих, но по суду казнили только 12 человек, кроме того, подати за 1774 год собирали только за треть года, а на пособия пострадавшим от голода был выделен 1 миллион рублей, хотя Панин еще год оставался в Казани, руководя подавлением отдельных вспышек бунта.

Интрига французов удалась лишь частично. Турки были спасены, но екатерининский трон удержался. Людовик XV умер 10 мая 1774 года, а уже вступивший на престол король Людовик XVI официально поздравил Екатерину II с поимкой «злодея Пугачёва». Но в дальнейшем это не прекратило противостояния двух держав. Например, за спиной турок, активно поддержавших в 1785-1791 гг. восстание шейха Мансура на Кавказе, стояла французская дипломатия, стремившаяся превратить Кавказ в «непреодолимый барьер» против русского продвижения на юго-восток.

Позже Екатерина II не приняла Великую французскую революцию и в 1793 году свернула все отношения с Францией. Превратившаяся после революции в империю Франция продолжала свою враждебную к России политику. В этой связи другим «французским следом» могут быть события, случившиеся в Нижегородской губернии накануне наполеоновского нашествия. Вернее, не сами события, а их подоплёка.

После того как «казацкий царь» не сумел избавить народ от гнета и притеснений, вооруженные восстания внутри европейской России стихли. Сопротивление в полном соответствии с учением марксистов приобрело иные формы. Усиление крепостничества, жестокие расправы, борьба с «раскольниками» и принудительная христианизация вызвали в конце XVIII века бурный рост нелегальных и полулегальных сект, с которыми беспощадно боролась РПЦ.

Среди крестьян размножились бесконечные толки хлыстов, бегунов, дырников, скопцов, молокан и других, пытавшихся по-своему объяснять христианство, а среди поволжских народов возникали учения, заключавшие в себе синкретизм православия и древних языческих верований. Спустя тридцать лет после казни «казацкого царя» среди нижегородской мордвы явился мордовский «пророк», и в его учении можно увидеть «французский след».

Говоря о мордовском «пророке», мы имеем в виду не всю мордву, расселявшуюся в то время весьма широко по Среднему Поволжью, а небольшой анклав мордовского племени, проживавший в Терюшевской волости Нижегородского уезда, в самой близи от Нижнего Новгорода. По названию волости эту мордву принято именовать мордвой-терюханами (терюшевцами). Терюхане были небольшой частью-остатком крупного этнического массива мордовских племен, издревле живших в правобережье Волги. Сигизмунд Герберштейн в 50-е годы XVI века находит их южнее устья Оки: «…народ мордва живет у Волги, ниже Нижнего Новгорода, на южном (правом – прим. авт.) берегу. Они во всем похожи на черемисов, за исключением того что живут в домах».

Часть этого этнического массива смешалась с русскими переселенцами, часть под напором русской колонизации выселилась на новые земли, и только терюхане в начале XIX века оставались жить в самом сердце Нижегородского уезда живым напоминанием о былых хозяевах этих мест. Терюхане, предки которых начиная с конца XII века находились в сфере культурного и политического влияния Руси, постепенно забыли свой язык, перейдя на русский, и хранили только память о том, что они мордва, и свою «мордовскую веру».

Преданность этой вере мордвины пронесли через века, несмотря на давление мусульманства, а затем христианства. Описанная многими этнографами «мордовская вера», как правило, подается как вера языческая, и все-таки это не язычество, каким мы его понимаем. Долгое соседство с приверженцами монотеистических религий – сначала с хазарами-иудеями, затем с булгарами-мусульманами, а следом и с православными русскими – не могло не повлиять на религиозные учения мордвинов, на основе которых и сложилась проповедь мордовского «пророка».

Терюхане мирно жили со своими русскими соседями-земледельцами, однако политика царизма сделала их непримиримыми противниками центральной власти. Бунты приволжской мордвы известны уже в Смутное время, а впоследствии терюхане были активными участниками разинщины. Именно среди приволжской мордвы нашел разинский «Нечай-царевич» своих самых преданных сторонников, отдавших за него свои жизни.

Восстания мордвы Терюшевской волости в 1745 году и участие в пугачёвском бунте, когда повстанцы были в 15 верстах от Нижнего Новгорода, показали, что терюхане не желают мириться с «крепостью» и насильственным крещением. При этом следует отметить, что планомерное крещение терюхан велось с XVI века. Но и в середине XVIII века они не отказались от веры отцов, направляя просьбы к правительству не присылать к ним миссионеров и не лишать их «мордовской веры».

Такая приверженность своим древним традициям могла возникнуть только у сильного духом народа, не случайно выходцами из нижегородской мордвы были и патриарх Никон, и его противник – отец Аввакум. Это были два самых видных церковных деятеля Руси XVII века, а их мужество, верность своим убеждениям и несгибаемость сделают честь любому народу, из которого вышли такие борцы. Мордвины хранили преданность вере отцов, но если уж принимали другую веру, то ни в коем случае не могли относиться к ней формально, принимали всей душой, и православие не было для мордвина сборником застывших ритуалов и догм. Неудивительно, что именно среди терюхан явился мордовский «пророк», память о котором осталась только в сухих протоколах допросов.

Несмотря на активное противоборство «инородцев», к началу XIX века христианизация Нижегородского Поволжья в целом завершилась. Все больше строилось церквей, все больше мордвы становилось христианами и, следовательно, русскими. Старики где-то ещё продолжали хранить традиции, но новое поколение уже меньше интересовалось религией отцов, тем более что насильственная христианизация сменилась просветительской деятельностью и Закон Божий усваивался вместе с грамотой. Развивающиеся товарно-денежные отношения все сильнее являли для нерусской молодежи выгоды владения русским языком и принадлежности к русскому народу. В этот момент, когда уходила в прошлое «мордовская вера», и объявился мордовский «пророк».

Летом 1808 года нижегородского губернатора А. Руновского встревожили доклады из Терюшевской волости. Там ещё буквально четыре года назад мордва некоторых деревень отказалась убирать помещичий хлеб. Управляющий тогда пригрозил смутьянам, но те просто убили управляющего и разгромили контору. Мордва стала свозить помещичий хлеб на свои гумна, и только военная команда смогла навести порядок. На этот раз новость была «из ряда вон выходящей». Губернатору доложили, что в мордовском селе Большое Сеськино 44-летний крещеный мордвин Кузьма Алексеев провозгласил себя «божьим пророком» и проповедует «мордовскую веру».

Уроженец села Большое Сеськино крестьянин Кузьма Алексеев начал свою деятельность в 1802 году. Сначала его не замечали, но после подавления волнений 1804 года Кузьма стал проповедовать завершение вооруженной борьбы против крепостничества и ожидание скорой ликвидации крепостного права по «божьему повелению». Эти проповеди получили успех, и вскоре Кузьма уже имел своих учеников, распространявших его воззрения среди крещёной и некрещёной мордвы Арзамасского, Ардатовского и других уездов Нижегородской губернии.

Местные власти проповедника уже не раз секли, но он не унимался, а весной 1808 года с ним случилось событие, изменившее его жизнь. Во время молитвы (вероятно, христианской и направленной к Христу) он услышал свыше указание: «Чтоб молится богу по-мордовски, и подавать милостыню, так как приходят последние дни века сего…». Кузьма объявил мордовским крестьянам, что они не должны принадлежать помещикам, не должны платить оброков, но должны вернуть свои древние обычаи, возродить «мордовскую веру» перед наступлением Божьего суда.

Он говорил: «…когда все люди будут мордовской веры и будут ходить в мордовской одежде, начнется праведный суд; мордовские молитвы дойдут до неба, ударит двенадцать громов, в один раз знаменуя кончину мира, и сойдет Дом Давидов чтобы судить по своей старой вере, и все веры преклонит под свою веру; а вера оная будет мордовская, и ковши их мордовские, которые хранятся в Нижнем, только и ждут Давидовых законов. После этого солнце будет ходить о правую руку, и всходить там, где ныне заходит, поэтому молиться надо не на восток, а на запад, оттуда и придет освобождение».

По указанию губернатора Кузьма Алексеев снова был высечен, но это только «раззадорило» мордовского «пророка». Его проповеди становились все радикальнее, а число его сторонников неуклонно росло, и Кузьма получил широкую известность на довольно большой территории, заимев среди крестьян кличку «Кузька Бог», а его нападки на христианство приобрели уже характер ереси. Кузьма утверждал, что ему является посланник творца Мельседей, учащий, что «Иисус Христос не бог, а чин, и чин этот низложен», а «Дом Давидов» сойдет на ручей близ Большого Сеськино, для чего «надо молиться каждую пятницу и воскресенье».

Что за верования нашли свое отражение в проповедях Кузьмы? Безусловно, в них слышны эсхатологические мотивы, имевшие тогда широкое хождение среди низов российского общества. Ожиданием «конца света» была наполнена вся крестьянская среда Руси, старообрядцы уверяли, что «антихристовы слуги» уже правят миром. Кузьма, во время своих скитаний имевший контакты со старообрядцами, мог ряд своих «тезисов» почерпнуть из их проповедей.

Но больше воззрения Кузьмы были схожи с учением сектантов-христововеров («хлыстов»), на что в своё время обратил внимание известный нижегородский исследователь П. Мельников. В своих «Письмах о расколе» он связывал хлыстовство с древней богумильской ересью и прямо указывал, что «учение мордовского бога Кузьки», как и в целом мордовские верования, «поразительно сходны» с хлыстовщиной. Добавим, что христововерие (хлыстовство), по сведениям А. Клибанова, начало своё распространение именно из уездов, тяготевших к Москве и Нижнему Новгороду.

Характерно, что основатель хлыстовства – Данила Филиппов, в котором «воплотился бог Саваоф», был уроженцем Нижегородской губернии, а само учение появилось ещё до раскола. Его последователь – «божий христос» Иван Тимофеевич – вел свою деятельность из села Павлов Перевоз Нижегородской губернии (ныне г. Павлово). Основательница ответвления хлыстовства – «лазаревщины» – «святая» Арина Лазарева – и вовсе «была из мордвы».

Хлысты, как и «вышедшие» из них секты скопцов, молокан и др., отвергали господствующую церковь и её идеологию как орудие крепостничества, а духовный вождь секты скопцов Кондратий Селиванов в 70-х годах XVIII века излагал «откровения», в чём-то похожие на «откровения» Кузьмы. Он называл себя «великим искупителем» и «пророком-государем Петром III». Но Селиванов говорил, что «искупитель» явится с востока, а Кузьма возвещал «освобождение с запада».

Разница была не только в этом. Проповеди Кузьмы выбивались из общего ряда именно своим ветхозаветным основанием, которое заслуживает отдельного рассмотрения. Дело в том, что во второй половине XVIII века христововерие дало начало другим сектам, мировоззрение которых опиралось на Ветхий Завет. В первую очередь это были «субботники», упомянутые впервые митрополитом Дмитрием Ростовским. Их учение сложилось под влиянием ветхозаветных традиций, из которых главным образом была воспринята ритуально-обрядовая сторона. Митрополит был уверен, что субботники обновили учение новгородских еретиков. Также И. Посошков упоминал некую «моисеевщину», которую определял как «старозаконие» и «возобновление жидовства».

Нельзя исключать, что на это «возобновление жидовства» оказала влияние «мордовская вера», складывавшаяся, как уже говорилось выше, в том числе и под влиянием иудаизма. Характерно, что «иудействующие» секты быстро набрали сторонников именно среди жителей поволжских губерний и среди кубанских и донских казаков, то есть на тех территориях, где когда-то властвовали хазары.

Учение «иудействующих» получило очень широкое распространение среди русского крестьянства, именно в зонах тесного контакта с мордвой (Тамбовская, Пензенская, Саратовская губернии). Особенно сильный размах «иудеизация» сельского населения приобрела в начале XIX века и была остановлена только жесткими мерами, принятыми правительством в 1825 году.

Ветхозаветные «мотивы» явно прослеживаются в учении «Кузьки бога». «Являвшийся» Кузьме Мельседей своим именем напоминал Мельхиседека – ветхозаветного царя-первосвященника, благословившего Авраама – родоначальника иудеев. Мельхиседек – один из самых загадочных и таинственных персонажей Библии и одна из самых почитаемых персон как в иудаизме, так и в христианстве.

Свой чин первосвященника Мельхиседек «передал» Христу, а Кузьма говорил об утрате Христом «чина». «Дом Давидов» – это династия библейских царей Израиля, основателем которой был Давид. «Дом Давидов», или род Давида, имеет ключевое значение для библейской истории, причем «снизойти», по мнению Кузьмы, он должен был на ручей Рахлейка. Название ручья напоминает имя известной прародительницы иудеев – библейской Рахили.

Но здесь мы подходим к «французскому следу», так как в случае «Дома Давидова» в дело вступает ещё один не менее таинственный современник событий – князь Георгий Грузинский, потомок грузинского царя Арчила II, которому были пожалованы обширные владения в правобережье Средней Волги. Г. Грузинский был владельцем города Лысково рядом с Терюшевской волостью, а Кузьма был крепостным его дочери – графини С. Сент-Приест.

Князь Георгий был в своих владениях настоящим деспотом, каравшим и миловавшим, не боящимся ни местных властей, ни губернских. Не зря современники называли его «Волжский царь», и в его жилах действительно текла царская кровь. О себе он говорил, что произошёл «от царей грузинской земли, из которых первым царем, от народа избранным в 6083 году, был Гурам Иудеянин, ведущий род свой от царя Давида, от поколения Клеопы по плоти родича господа нашего Иисуса Христа, от коего происходил он в 39 колене, и был первым фамилии Багратионов, царей в Грузии…».

Князь Грузинский вел свой род от «Дома Давидова», называя своей родословной историю Грузии, а ранее – Библию. Будучи «родственником Христа» и выходцем из дома царя Давида, князь был уверен в своей неподсудности земному суду. Среди своих подданных «родственник Христа» вознесся до того, что часть мордовских крестьян из владений князя, не желавшая принимать «святость» «Кузьки Бога», самого князя хотела провозгласить «Богом Егоркой».

Некоторые факты деятельности К. Алексеева говорят о том, что могущественный князь Георгий покровительствовал Кузьме, возможно, поэтому «пророку» так долго сходили с рук его проповеди. А вот что двигало самим князем Грузинским, остается вопросом, но некоторые факты могут говорить о том, что вельможа в неспокойной обстановке предвоенных лет готовился «разложить свой пасьянс».

Вспомним, какое тревожное время было тогда для Российской империи. Шла война со шведами, победы Наполеона сделали русского императора едва ли не его вассалом, на юге России угрожали Оттоманская Порта и Персия, и дальнейшая судьба империи была не вполне ясна. А ведь князь Г. Грузинский был потомком великой династии и имел все права на закавказский престол. Кавказ же, как мы помним, в планах французов должен был стать «непреодолимым барьером» для России. Кто может поручиться, что у князя не было сепаратистских планов, подпитываемых из-за границы? Возможно, князь хотел использовать безграмотного «пророка» для дестабилизации обстановки в губернии и даже в Среднем Поволжье, а когда дело зашло слишком далеко, отказался от своего протеже.

Поэтому Кузьма проповедовал скорое воцарение «Дома Давидова», выходцем из которого был князь Георгий, так как стремление к восстановлению Грузинского царства под покровительством Турции какое-то время жило в семействе наследников царя Арчила, во всяком случае, отец князя Георгия – князь Александр Грузинский – был пожизненно заключен в Шлиссельбургскую крепость как раз за бегство и попытку создания независимого Грузинского царства. Здесь и может быть виден «французский след», так как любые сепаратистские движения внутри Российской империи были только на руку её главному врагу – Наполеону Бонапарту.

7 июля 1807 года Наполеон разгромил при Фридланде русскую армию генерала Беннигсена, после чего был заключен унизительный для России Тильзитский мир, одним из главных условий которого была обязанность присоединиться к континентальной блокаде Англии. Тильзитский мир был крайне негативно воспринят российским общественным мнением не только ввиду того, что русские помещики стали терпеть убытки от свёртывания торговли с Англией, но и по причине его унизительности для престижа империи.

Сам Наполеон, отменявший крепостное право в завоёванных им странах, получил одобрительную известность среди российских крепостных и особенно крепостных «инородцев». Дававший своим новым подданным свободу вероисповедания Наполеон был популярен и среди старообрядцев. Многие оппозиционно настроенные силы в России ожидали пришествия победоносного генерала. Возможно, с этим ожиданием и были связаны слова проповеди мордовского «пророка» о том, что избавитель придет с запада. Неслучайно активное «служение» «пророка» началось в 1808 году – после заключения мира в Тильзите.

Вскоре Кузьма уже организовывал в лесу массовые моления «Озксы», участие в которых принимали сотни людей, а моление, состоявшееся 12 сентября 1809 года, собрало более 4 000 «новокрещен» и незамеченным не осталось. Соседний помещик князь П. Трубецкой (отец декабриста) написал донос, после чего власти стали наводить порядок. Кого секли, кого приводили к церковному покаянию, сам Кузьма, от которого уже отказался его могущественный покровитель, сдался властям, однако во время приведения к присяге не стал целовать крест.

«Пророк» получил 80 ударов плетью и был отправлен в Нижний Новгород, где его дело было признано настолько серьезным, что его взял на контроль сам министр внутренних дел империи князь А. Куракин. Несмотря на то что русские газеты называли К. Алексеева «шарлатаном» и «выскочкой», его делом интересовался император Александр I, что говорит в пользу нашей догадки о «французском следе».

Состоявшийся вскоре суд над «пророком» не нашел ничего лучшего, как обвинить Кузьму в «корыстолюбии», после чего он был бит кнутом и отправлен в Сибирь. Дальнейшая судьба «Кузьки Бога», которого мордвины называли ещё «Пазмарий» («божий человек», «пророк»), осталась неизвестной, а князь Грузинский с началом наполеоновского нашествия заделался «ярым» патриотом, стал инициатором создания народного ополчения и был избран предводителем такого ополчения в Нижнем Новгороде, будучи одним из главных его финансовых «доноров».

Безусловно, в свете этого наши «обвинения» в адрес князя видятся надуманными, но ничто не мешает допустить, что богатейший вельможа своего времени, говоря современным языком – «олигарх», просто вовремя «переобулся», строя свои политические убеждения в соответствии с меняющейся политической обстановкой.

Таким образом, мы видим, что «оранжевое» проникновение в российскую внутреннюю политику началось не вчера и ни в коей мере не зависит от того, какую форму имеет правление в России. Не придавая такому проникновению решающего значения в крестьянских выступлениях XVIII-XIX вв. мы тем не менее убеждаемся в том, что внутренние неурядицы в российском государстве всегда находили и найдут активную поддержку за его рубежами.

 Автор Алексей Малышев