Рождение империи: великие московские пожары

Матюшка-еретик

Матвей Башкин вдохнул полной грудью морозный воздух. Небрежно положив крест, вошёл в притвор. Не спеша, прижав соболью шапку к животу, прошёл к правому приделу. По лику Христа, вздрагивая, прыгали тени. Башкину показалась, что Спаситель повел рукой и благословил его. Матюшка поморщился. Около алтаря его с крестом и Евангелием ждал поп Симеон. Условились так: в седьмом часу Симеон примет у Матюшки исповедь. «Великими клятвами и молением умолил на исповедь приняти» Башкин.

Во время исповеди Матюшка открыл Симеону своё духовное смятение, блуд духовный, «вопросы недоуменны». Говорил, что сам исправил текст Апостола. Твердил, что против того, чтобы крестьян за рабов у себя держать, что идея Троицы «справления требует». Симеон слушал его и нервно перебирал чётки. Исповедь явно превращалась в проповедь. Проповедь духовного блуда и ереси.

Вскоре Симеон с самим Сильвестром обсудил услышанное. Припомнили, что, сказывали, в своё время жидовин Ивашка Чёрный с братом архимандритом так же говорил. Говорил и глаза пучил, рубаху рвал. А потом в огне успокоился, сгорел дотла, до чёрной кости. Неужели опять жидовская ересь произросла под самым носом у царя? Сильвестр предложил подождать до Петрова поста, авось Матюшка в разум вернётся.

В том же 1553 году, в июне, Сильвестр осмелился рассказать царю о «новоявленной ереси». Царь пребывал в хорошем расположении духа, так как недавно вернулся из поездки по монастырям. Новость заставила его нахмуриться и заскрежетать зубами.

Иван Васильевич внимательно выслушал рассказ про то, как-де у Башкина в Апостоле многие места воском прокапаны. А на то, что под каплями скрывается, у Матюшки свои соображения имеются, и Соборы великие ему не указ. Было решено посадить «иноземного еретика» в подклеть на Царском дворе.

Молодого царя во всей этой истории смущало одно: целых шесть лет не слышно было о еретиках, а тут прямо под носом появились. Проросли, как сорняк сквозь песок. Тогда, в год его помазания, судьба послала царю великий страх и ужас, испытание, о котором забыть он никак не мог. Матюшка, сукин выкормыш, напомнил.

Зажигальники и сердечники

В апреле 1547 года, в год помазания Ивана Васильевича, Москва загорается дважды. Торговые лавки, дома, церкви, монастыри, пороховой стрелецкий склад, дворы – всё исчезает в огне. Горожане стали замечать, что пожары эти возникают «рядком», с разницей в один час, «в девятый час дни» и в «десятый час дни». Странное дело, дома в разных концах Москвы загораются одновременно: «В то же время и в иных местах во многих на Москве загорелося». Ползут слухи о странных людях – «зажигальниках». «А говорили про оба пожара, что зажигали зажигальники. И зажигальников многих находили и пытали. На пытке они признавались, что зажигали. И тех зажигальников казнили смертною казнью, глав им секли и на колье им сажали».

Апрельский большой огонь странным образом совпадает с проповедями, которые в эти дни произносятся с амвонов московских храмов. 12 апреля – память преподобного Василия исповедника, который в эпоху лютого иконоборчества активно выступал за почитание икон. Ещё поминают преподобного Зинона, пострадавшего от ереси Ария. 20 апреля – память преподобного Анастасия, неутомимого борца с ересью Евтихия.

Почему зажигальники делают своё тёмное дело именно в эти дни? Неужели дела подвижников в борьбе с еретиками так будоражат их сознание? А может, они и есть еретики?

Едва остывают угли апрельских пожаров, «являются на Москве по улицам и иным городам, по селам и по деревням многие сердечники, вынимают из людей сердца». Дальше эти сердца опускают в кадушки с водой и кропят этой водой улицы. От этого кропления возникают пожары.

Гог и Магог

Тайные люди, зажигавшие Москву, прекрасно знали ветхозаветные пророчества. И сердца они в кадушки клали по древнему обычаю, пришедшему со стороны Литвы в Новгород при деде Грозного царя. Сердца – это история давняя.

В конце VI века до н. э. в Вавилонском плену иудейский священник Иезекииль создает одну из самых таинственных пророческих книг Священного Писания. Иезекииль являет нам образец ревностного служения Богу. По мучениям его и даются ему откровения от Бога. Как только ему исполнилось тридцать, стали появляться видения. Будучи внимательным к знамениям и откровениям, Иезекииль принимает на себя ряд ограничений: более года спит на правом боку, потом – на левом, становится немым, ест лепёшки на коровьем навозе. Слова, записанные в его книге, должны были возродить заблудший еврейский народ.

Прошедший сквозь города, империи и континенты текст, шевеля жаркими губами, повторяли многие христиане – и те, кто складывал костры, и те, кто на эти костры восходил. Шептали: «И окроплю вас чистою водою, и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять».

В книге говорится о мщении иудеев тем народам, которые их притесняли. Главным оружием для уничтожения супостатов станет племя Гог из страны Магог. Мстители явятся с севера «произвести грабеж и набрать добычи, наложить руку на вновь заселенные развалины и на народ, собранный из народов, живущий на вершине земли».

Гог, «князь пределов севера», потерпит поражение от Бога. Это будет незадолго до прихода Мессии-Машиаха. Гог – предвестник Страшного суда. Гога ждали от многих народов. Иосиф Флавий писал, что от скифов, Геродот – от массагетов и гуннов. На Руси Гога ждали от монголов. И чем дальше уходили люди в своих размышлениях, тем вернее они порывали с официальным христианством.

Обличая московских и новгородских еретиков за несколько десятков лет до московских пожаров, архиепископ Геннадий слёзно молился о возвращении их в лоно Церкви, чтобы не мстить и вместе ожидать приход не воинственных народов и новых вождей, а второе явление Христа.

Иезекииль из Китай-города

На Москве в июне 1547 года было жарко. Даже птицы старались спрятаться в тени под самыми кронами деревьев. Крыши домов в слободах приходилось то и дело обдавать водой или обкладывать коровьими шкурами, чтобы, не дай Бог, не запылали. Достаточно было одной искры.

Местный блаженный Василий, кутаясь не по сезону в подаренную кем-то шубу, стоя на паперти церкви Крестовоздвиженского монастыря, громко рыдал. Лицо было мокрое от слёз и пота. Растрёпанные редкие волосы всклокочились. Издалека он был похож на раненую ворону. «Большое несчастье произойдёт отсюда – беда для всех. Но то зло добру дорогу расчистит», – кричал он чёрным ртом.

Самого юродивого легко можно было найти рядом со слободами гончаров и кожевников. Вернее, рядом с пепелищами от их построек, сгоревших в апреле. Быстрее всех к июню отстроили дом Стефаниды Юрловой – богатой вдовы с Кулишей. У неё Василий часто находил себе приют. Ещё его можно было встретить в башне Варварских ворот Китай-города, рядом с панским двором, «в нескольких десятках шагов от Всесвятской на Кулишках церкви».

Через три дня на четвёртый снова загорается Москва. Крестовоздвиженский монастырь, у которого рыдал Василий, полыхнул одним из первых. Китай-город сгорает к обеду.

Жаркий июнь 1547 года

Пожар начинается во вторник 21 июня в то же время, что и в апреле, «въ десятый часъ дни». И снова действуют «зажигальники». В Кремле выгорает всё деревянное, тысячи домов по слободам поглощены огнем. К утру следующего дня посчитают: только за Неглинкой соберут 3 700 трупов.

Сгорают и уцелевшие во время апрельских пожаров житницы. Над москвичами нависает угроза голода.

Но самые интересные события происходят внутри кремлёвских стен через несколько дней, в воскресенье. В городе зреет мятеж. Чёрные люди, возбуждённые и вооружённые кто чем, идут в Кремль прямо к Успенскому собору. Надёжа и опора царя митрополит Макарий служит литургию. В самый важный момент службы, когда «каждая душа со страхом и трепетом» молится во время Херувимской песни, чёрные люди врываются внутрь. Заполняют притвор, бьют старосту, опрокидывают чаны с освящённой водой, словно басурмане. Почти сразу же мятежники поджигают кровлю собора. Едкий дым наполняет всё пространство, проползает, как змей, во все подвалы и подклети.

В дыму некие люди распознают дядю царя Юрия Глинского, пытавшегося забраться «на соборные палати». Видимо, именно там находилась серебряная казна князя. В тот момент, когда он решил её спасти, несколько крепких рук хватают его за плечи и волокут на улицу. Там его убивают. В толпе раздаются крики: «Глинские виновны!» Кричат, будто бабка царя Анна Глинская сама «вымала сердца человеческие да клала в воду, да тою водою, ездячи по Москве, да кропила, и оттого Москва выгорела». Тело Юрия Глинского восставшие «положиша перед торгом, идеже казнят».

Неприятие божественной природы Иисуса Христа выдавало в зачинщиках погрома представителей возрождавшейся ереси. Те, кто готовился ко причащению Тела и Крови Христовых, в страхе жмутся вдоль стен, наблюдая за бесчинствами тех, кто ждал Гога из Магога.

В разноголосом шуме и едком дыму начинается спецоперация по спасению митрополита. Святитель находился в соборе до тех пор, пока чуть «не позадохшася». Потайным ходом Макария выводят из собора. Несколько минут назад в огне сгорают двое сопровождающих его: ясельничий Кекса Татищев и священник Иван Жижелев. Возможно, Кекса отвечал за то, чтобы максимально долго удерживать митрополита внутри в едком дыму, чтобы он там испустил дух. Ясельничий был человеком непростым. Старицкий князь Владимир Андреевич, политический противник Глинских и молодого царя, был патроном Кексы. А княгиня Ефросинья Старицкая была известна на Москве как покровитель еретиков и прочих мутных людей. Кекса был знаком и с Ефросиньей. Княгиня была родственницей видного еретика Вассиана Патрикеева, отправленного в опалу и на смирение в тот же самый Иосифо-Волоколамский монастырь, куда много лет спустя сошлют Матюшку Башкина.

Итак, Макария выводят из горящего собора и тайным ходом ведут к кремлёвской стене, с которой можно спуститься к реке. Он идет, неся перед собой икону «Пречистыя Богородицы Петрова чудотворцева письма». Здесь уже заготовлена трухлявая верёвка. Грузного митрополита кое-как обвязывают и медленно спускают вдоль красной кирпичной кладки. Верёвка предсказуемо рвётся, Макарий падает, ломая кости. Еле живого предстоятеля увозят на случайной подводе в Новинский монастырь в Москве.

Уже на следующее утро слухи о поджигателях и «сердечниках» заполонили всю Москву. Сразу же поджигателями объявляют Глинских: «Вашим зажиганием дворы наши и животы погореша». Никто в толпе не задаётся вопросом: почему Глинский не таясь приехал в Успенский собор и принял безропотно лютую смерть, если он виновен.

На второй день после пожара царь приезжает в Новинский монастырь проведать переломанного Макария. Обсудили страшные пожары, слухи о «сердечниках», но обвинения Глинских на аудиенции не касались. Да и сам царь сначала решает огульно не обвинять Глинских в поджогах.

Палач для царя

Едва схоронили москвичи своих сродников-погорельцев, едва растащили обугленные брёвна домов и амбаров, в Москве начинается новый акт трагедии.

Чёрные люди огромной толпой идут в Воробьёво, прямиком в резиденцию Ивана Васильевича. Новгородский летописец потом напишет: «Поидоша могые люди черные к Воробьеву и с щиты и сулицы, яко же к боеви обычаи имяху, по кличу палача». Люди требуют на расправу бабку царя Анну Глинскую и князя Михаила.

Палач нужен был для другой расправы, более страшной и богохульной, – расправы над молодым царём. Толпа, пошумев изрядно, вскоре схлынула. Палач так и не совершает своё страшное дело и пропадает куда-то.

Поп Сильвестр, составляя вскоре летописное свидетельство, умолчит о палаче, а также о том, что знал лично: никаких Глинских в Воробьёве уже давно не было. Они уехали во Ржев.

Сильвестр ревностно следит, чтобы в официальное московское летописание не проникла информация о палаче. В текстах появляются приписки о «бабке-колдунье» и «народной молве» о поджигателях Глинских. Сильвестр ещё до пожаров определяет свою главную политическую мишень.

Кто сдал Матюшку?

Когда в 1553 году Матюшка Башкин показывает при дворе царя свой испещрённый еретическими комментариями Апостол, Сильвестр бьет тревогу. И было отчего.

Сильвестр появляется неожиданно, как чёрт из табакерки, то ли в середине 1540-х годов, то ли аккурат перед пожарами 1547 года. И сразу мы видим его попом в «царском соборе», Благовещенском, в двух шагах от царя. Карьера стремительная, небывалая.

До Москвы Сильвестр активно занимается разным бизнесом (в том числе выезжает для этого за границу, на Запад) в Новгородских владениях – духовной родине еретиков. Именно там, в суровом северном крае, Сильвестр «издирает кабальные грамоты» и отпускает своих холопов на волю. Ровно так, как говорил на исповеди Матюшка. Холопы не разбегаются кто куда, многие из них становятся священниками и дьяконами. Сам Сильвестр бросает коммерцию и тоже идёт в священство.

В Москве Сильвестр использует тайную дипломатию и выступает инициатором освобождения главного политического противника молодого царя – Владимира Старицкого. На этом оппозиционная деятельность благовещенского попа не заканчивается. Он конфликтует с Макарием, желая отдать часть монастырских земель в частное владение. Накануне 1547 года он просит не торопиться с коронацией Ивана Васильевича. Поп строго следит за чистотой летописных строк, заботливо санкционируя приписки про вину Глинских, и не упоминает про «вынутые сердца в кадушках». В «его летописи» над пылающими крышами домов летала бабка Анна, кропя их лютой водой, от чего весь город вспыхнул.

Интересно, что сам Сильвестр никаким духовником царя и протопопом Благовещенского собора никогда не был. Все протопопы (настоятели) того времени известны: сначала Фёдор Бармин, затем некий Яков, затем Андрей (будущий митрополит Афанасий). Впервые «духовником царя» Сильвестра называют иностранцы, сыновья бургомистра Нарвы. Он был обычным священником, простым попом, как говорили в то время.

Но влияние Сильвестра на царя было значительным. Лестью, хитрыми интригами, ложью и подлостями он плетёт вокруг него паучью сеть.

При очередном допросе Матюшка Башкин просит послать за Сильвестром, дескать, тот может легко объяснить смысл еретических помет в тексте изъятого Апостола. Благовещенский поп чувствует: опасность близка, их связь с Башкиным нужно разорвать на глазах у царя, а то, не ровен час, и Сильвестр может отправиться на костёр за такие пометки. Сильвестр пишет донос на Матюшку, обвиняя того в ереси.

Вскоре начинается церковное следствие, на котором Башкин признаётся в ереси: «Злое учение я принял от Литвы, Матюшки обтекаря да Ондрюшки Хотеева». Макарию, внимательно следившему за речами отступника, становится понятно: ересь жидовствующих не сгорела на кострах при великом деде царя, не исчезла в пламени московских пожаров. Она по-прежнему жива.

Осуждённый как еретик, Матюшка заканчивает свои дни в Иосифо-Волоколамском монастыре. Покровители, успешно устранив Глинских, упрятав самого Башкина в заточение, по-прежнему имеют большое влияние на царя. Они чувствуют себя «ближним кругом», «избранной радой». Они были влиятельны, но не обращали внимание на знамения небес.

Знамение (вместо эпилога)

Во время суда над Матюшкой рязанский епископ Кассиан вдруг неожиданно вскакивает на лавку, переменяется в лице и начинает яростно защищать еретиков. Он брызгает слюной и взмахивает костлявыми пальцами. Вдруг, к неожиданности всех собравшихся, он замолкает. Глаза его пучатся в орбитах, но слова вымолвить он не может. Кассиан теряет дар речи и, словно соляной столб, замирает, глядя пустыми глазами перед собой. Больше Кассиан никогда не пошевелится и не произнесет ни одного слова.