«Если ты просто тихо млеющий «нетвойнист», то в сложившихся обстоятельствах ты идиот»

Санкт-Петербург при крещении в советскую веру взял имя Ленинград и с первых революционных дней вплоть до капиталистического ренегатства давал по два урожая гениев в десятилетие. Звезды Серебряного века ходили в одни булочные с поколением Довлатова и Бродского. Не успели эмигрировать ахматовские сироты – проросли ростки новой культуры. А потом наступило поколение «перемен». 

У творческой молодежи 80-х начало деятельности было как под копирку: Ленинградский рок-клуб, самиздат, случайные работы, первый успех, перестройка, премии, тиражи. Потом судьбы восьмидесятников разошлись. Кто-то умер вместе с СССР, кто-то тридцать лет ездил по фестивалям с ранними хитами, кто-то ушел в бизнес, кто-то пополнил стройные ряды иноагентов и продолжает гастроли в обход России до сих пор, а кто-то громко поддержал СВО. К последним относится писатель Павел Крусанов. 

«ВН»: – Павел Васильевич, три года назад на писательском семинаре в Лапино Вадим Левенталь читал лекцию по издательскому делу и сказал, цитирую: «Сегодня написать антиутопию – это как пукнуть: даже если ты это сделал, то никому не рассказывай». При этом в последние 30 лет российские авторы только и писали в жанре антиутопии. Начиная с обоих Пелевиных, Елизарова и Сорокина, кончая Прохановым. Даже Лимонов написал «316, пункт «В»». К антиутопиям же можно отнести и ваш первый громкий успех «Укус ангела» (1999 год). Как вы объясните высказывание Левенталя? Может быть, вы с ним согласны?

– Вадим Левенталь по своему психотелесному устройству – человек веселый, жизнерадостный, знает толк в нежной и аппетитной пище, любит петь и широко шагает по жизни, разбрызгивая лужи. За каким бесом нужна ему очередная версия апокалипсиса? Антиутопии пишутся для угрюмых человеконенавистников, которые таковы в силу своей природы, либо по причине обстоятельств – окружающая спокойная и сытая действительность не позволяет им питать иллюзии относительно серьезной передряги. А обстоятельства на сегодняшний день таковы, что не нуждаются в художественном сгущении красок для одних и дарят надежду на новый сияющий мир для других. Одним словом – чистилище, момент истины. Сегодня я бы тоже не взялся за антиутопию, несмотря на то что отношу себя к разряду бодрых мизантропов.

Павел Крусанов. Фото: «Петербургский дневник»/Роман Пименов

Тучные нулевые с их офисным оптимизмом, пропитанным самбукой и текилой, – вот время, лучше всего подходившее для версий возможного ужасного будущего. Чем и воспользовались перечисленные вами авторы. Только вы забыли упомянуть еще Татьяну Толстую и Глуховского*… Не будем уподобляться нашим оппонентам с их культурой отмены. Тревожное настоящее не нуждается в страшилках. Тревожное настоящее – лучшее время для хороших новостей и духоподъемных социальных фантазий. Предъявите их, и вам будут благодарны. Ау, Кампанелла! Кстати, свой «Город Солнца» он писал, находясь в застенках инквизиции. Согласитесь, не лучший повод для оптимизма.

«ВН»: – Одним из ключевых мотивов русской фантастики были и остаются некие стихийные силы русской истории. Здесь можно вспомнить опять же прохановский недавний «Тайник заветов», елизаровскую гнилую духовность Pasternak’ов, «пирамиду красного рева» Сорокина и так далее. У вас в романе «Бом-бом» 2002 года к этому мотиву можно отнести таинственный «гневизов» – орудие пробуждения русского бунта. В этой связи у меня два больших вопроса. 1. Как вы думаете, почему всё самое худшее в российской истории мы стараемся вытеснять в область метафизики? 2. Нет ли у вас сегодня чувства, что кто-то расчехлил «гневизов»?

– Что касается первого пункта. Мы же говорим о литературе как об искусстве, не так ли? И если это искусство, то надо понимать, что у литературы есть свое поле символического, наподобие того, которое существует в музыке или, скажем, хореографии. Просто в случае литературы поле это отчасти замаскировано под действительность и не выглядит таким очевидным. Если принять сказанное во внимание, то сухой рассказ о том, «как оно было на самом деле», пусть ведет тот, кто не может придумать ничего занимательнее. В этом смысле реализм как большой стиль на сегодняшний день просто узурпировал право на первородство. Реализму от силы триста лет, но он объявил себя столбовым хайвеем литературы, в то время как до него литература тысячелетиями черпала вдохновение совсем из другого источника – мифа, предания. Речь не только о наведенной на российскую историю метафизике, как наводят тень на плетень. В обыденной жизни у станка и на грядках никто так не танцует, как это делают в Мариинке, не правда ли?

Павел Крусанов

И не поют, как в опере. Разве это повод следовать примеру Туркменбаши, в свое время запретившему балет в Ашхабаде? Кроме того, весь негатив отечественной истории списывать на «англичанку», на мой взгляд, еще большая метафизика, чем «пирамида красного рева». Хотя, конечно, да, англичанка гадит. Давно и с трудно объяснимым наслаждением. Равно как германский генштаб и заморский госдеп. Но есть все же и иные причины для исторических вывихов и их последующих вправлений. Иной раз, допускаю, и метафизического свойства. Я имею в виду не аннунаков и рептилоидов, а Божий промысел, порой во всей красе себя являющий. Как, скажем, во время «крымской весны». Просто выглянул из-за облака русский Бог – и этого хватило. Что же касается «гневизова» из романа «Бом-бом», то он как раз пробуждает народный гнев в целях устранения скверных исторических вывихов – Смута, нашествие двунадесяти языков и далее по списку. По крайней мере, так было задумано. А что касается второго пункта… Да, вы правы, внутреннее ухо слышит отзвук подземного гула – должно быть, колокол проснулся.

«ВН»: – Для настоящего русского писателя быть пророком – не чудо, а рядовой навык. В ваших произведениях при их герметичном и самодостаточном мире характерны параллели с нашей реальностью. Один персонаж Сергея Курёхина в «Американской дырке» 2005 года чего стоит. Но что для вас первостепенно – ваша фантазия или же попытка предугадать и разгадать реальность? Писательство – это «забава» или работа по расшифровке реальности?

– Я бы сказал иначе: писатель – скорее корректировщик реальности, чем ее дешифровщик. Еще точнее – и то и другое разом. Если верить Платону, каждой вещи предшествует ее идея, идеальный образ, «хорошая форма». Воплощаясь в материальном мире, вещь неизбежно претерпевает деформацию. Всякий замысел, осуществляясь, искажается в деталях – исключительно в худшую сторону, поскольку никакое осуществление не сравнится с мечтой о нем. Задача художника, кажется мне, состоит в том, чтобы обнаружить отклонение от идеала и с неодолимой художественной силой указать на это. Зажечь человека желанием стать лучше и подтянуть за собой действительность, чтобы она оказалась достойна твоего в ней присутствия. Но сначала, разумеется, хотя бы временно очиститься самому. На мой предвзятый взгляд, литература напрямую наследует вербальной магии. То есть магии заклятия.

Павел Крусанов. Фото: ITAR-TASS

Отнеситесь снисходительно к моим нездоровым фантазиям, все мы немножко больны – человек с идеальной психикой существует только в учебнике патопсихологии. Так вот, отличие литературы от магии состоит в том, что талантливая книга, несущая в себе заряд пусть обессиленных, но все еще действующих заклятий, преображает мир не снаружи, а внутри нас, тем самым и нас самих преображая. А преобразившись на некоторое – пусть даже небольшое – время, мы и мир вокруг себя способны чуточку преобразить. Извините мне мой мелкобуржуазный оптимизм.

«ВН»: – После выхода первого же романа вас окрестили «имперцем». А тогда, в конце 90-х, империя была совсем не в моде. Вам такой ярлык льстил? Сколько в этой характеристике правды? Сегодня вы имперец?

– Первый мой роман «Где венку не лечь» вышел в 1990-м. Впоследствии, слегка доработанный, он был переиздан под названием «Ночь внутри». Но в девяностые текущая отечественная литература выпала из фокуса общественного внимания. Тогда еще люди по привычке читали запоем, тщетно ища в книгах ответ на вопрос, что с нами на самом деле происходит и как нам жить дальше, однако это было время информационного потопа – цензурные фильтры были сняты и на страну обрушился вал неведомых прежде откровений: литература русского зарубежья, репрессированные авторы, томившиеся в библиотечном спецхране, Солженицын, вожделенные переводы западной масскультуры и так далее. Насытилась читающая публика лишь к нулевым и тогда вновь обратила взоры на современных отечественных авторов.

Сергей Носов и Павел Крусанов

В это время как раз и вышел «Укус ангела». За один год он был переиздан четыре раза. Так звезды сошлись. Время тогда и впрямь было насквозь либеральное, рыночное – кто застал, помнит эти нелепые, но агрессивные призывы к самобичеванию, типа страна должна покаяться за свои имперские инстинкты, оплевать свою историю и помочиться в углах своего большого, общего на всех дома. Не согласиться с этим – значило прослыть в глазах либеральной общественности ретроградом, мракобесом и даже, прости господи, хамом и быдлом. Так казалось.

А тем, кому не нравилось то, что происходит в его стране, приходилось идти против течения – в моем случае это был одновременно и гражданский, и художественный жест. Жест дерзкий, ироничный, с каплей яда и крупицей соли.

И надо же такому случиться – именно тоска по потерянной империи, по твердой государственности оказалась той точкой общественного ожидания, нажав на которую, «Укусу ангела» удалось получить свою аудиторию. Тогда и появился ярлык «имперец». Я отнесся к нему, как к заслуженной отметине, в чем-то, безусловно, лестной. Я был имперцем тогда и остаюсь им сейчас. В нюансы вдаваться не будем.

Павел Крусанов. Фото: ИА PrimaMedia

«ВН»: – Из последнего у вас я помню книгу «Яснослышащий», это 2020 год. И я задаю этот вопрос всем литераторам: какой ответ вы готовите на 24 февраля 2022? Про СВО сейчас можно писать художественную прозу? Над чем сейчас работаете вы? 

– В упомянутом вами «Яснослышащем» есть довольно большой фрагмент, посвященный событиям в Донбассе 2014-2015 годов. Вместе с несколькими добровольцами из Петербурга, воевавшими там, и парой собратьев по перу мы ездили в ДНР на машинах с забитыми медикаментами багажниками. Были в госпиталях, заезжали за блокпосты на передок, были на Саур-Могиле с ее разбитыми памятниками, в Дебальцево, на руинах донецкого аэропорта, где на взлетной полосе стоял ржавый сгоревший танк, а дальше в туманной дымке виднелись окопы «правого сектора», слушали рассказы людей, смотрели по сторонам, пинали ногой разбросанные гильзы…

Словом, материал был, если можно так назвать человеческие истории, замешенные на крови, слезах, страданиях, ненависти и боевой дружбе.

Так вот, чтобы этот материал воплотился в литературный текст, потребовалось без малого пять лет. Возможно, у кого-то этот процесс идет на других скоростях – в обе стороны по шкале спидометра. Всеволод Иванов свой опыт Гражданской войны переплавлял в повести и рассказы сразу, буквально на ходу. Шолохову потребовались на это годы – «Донские рассказы» вышли в конце 1925-го, первые тома «Тихого дона» в 1928-м, а заключительные и вовсе в 1940-м. Николай Тихонов свои прекрасные рассказы предъявил только в тридцатые. Поэзии это не касается, стихи – искусство быстрого реагирования. Собственно, мы видим это и сегодня на примере z-поэтов Игоря Караулова, двух Анн – Долгаревой и Ревякиной, Дмитрия Артиса, Наталии Курчатовой, Александра Пелевина, Андрея Полонского и многих других.

Александр Пелевин, Анна Долгарева и Дмитрий Филиппов

Нет сомнений, про сегодняшние события на Украине будет написано немало. В частности, для этих целей – чтобы собрать писателей и дать им возможность увидеть происходящее своими глазами – усилиями Александра Кофмана, честь ему и хвала, не первый год проводится литературный фестиваль «Звезды над Донбассом», который в этом мае проходил в Мариуполе, поскольку Донецк в это время подвергался регулярным обстрелам ВСУ. Да и теперь подвергается.

Туда приехали порядка трехсот человек – прозаики, поэты, музыканты. И ваш покорный слуга в том числе. И тем не менее между полученными впечатлениями и их переводом в слово все же необходим зазор – больший или меньший.

Необходим для того, чтобы осознать и должным образом оформить полученный опыт. А опыт, между тем, еще неполон, фрагментирован, поскольку бои продолжаются, котел по-прежнему кипит – никто не хлебает уху из бурлящего котелка, сначала его надо снять с огня. И это нам еще предстоит. С бурлящего только снимают пробу. Что касается заключительного вопроса, то сейчас я пытаюсь найти правильные слова для истории о двух друзьях, которые из своих студенческих девяностых через все российские шторма и штили, теряя и приобретая в пути иллюзии, любовь и надежду, выгребают в день сегодняшний со всеми его яростными и грозными обстоятельствами. Но разговор об этом пока преждевременен.

Павел Крусанов. Фото: Photoagency Interpress/globallookpress.com

«ВН»: – В последние полтора года все говорят о необходимости мобилизовать народ. Как вы считаете, было ли ошибкой, что даже поддерживающие «крымскую весну» и Донбасс российские авторы с 2014-го в художественном плане практически не откликнулись на проблему Новороссии? Ведь о Донбассе писал Прилепин – к слову говоря, реалист российской литературы – и еще ряд поэтов. А теперь власти раздражены тем, что народ не воспринимает проблему СВО как свою.

– Мне кажется, слово «ошибка» здесь не совсем уместно. Ошибиться можно, отсчитывая сдачу в булочной, в подборе оптимального материала для вертолетного винта, в человеке в конце концов. Но как можно ошибиться, пребывая в бездействии? Кто не может молчать, у кого этот тектонический разлом прошел через сердце, тот пишет, откликается, как вы выразились, «в художественном плане». В первую очередь это касается поэтов. Как уже было сказано, они, в отличие от неповоротливых прозаиков, – группа быстрого реагирования. А вот по поводу власти…

В 2015 году несколько разведгрупп ДНР зашли в Мариуполь, который покинули ВСУ, узнав о продвижении к городу донбасских ополченцев. Но по просьбе Ахметова разведгруппы оттуда отозвали. Одесский порт под Коломойским, Ахметова туда не пустят, ему нужен свой порт для вывоза продукции на Запад.

Если Мариуполь окажется под властью непризнанной республики, у Ахметова возникнут проблему с западными партнерами – ДНР под санкциями. Этот договорняк между Ахметовым и властями – донецкими ли, московскими – стоил потом очень дорого. Все помнят, с какими жертвами брался Мариуполь в 2022-м… Извините, если я неточен в деталях. А как в 2016 добровольческие батальоны переформировывались в милицию ДНР? Требовали снимать шевроны «Россия» и «Новороссия» как не соответствующие новой форме. А ведь многие добровольцы пришли воевать не только за Донецк, но и за Николаев, за Одессу, за Херсон, за Харьков. Я понимаю, что сейчас, когда льется кровь, не время сводить счеты и мериться обидами, но если бы в свое время власти не упускали тактическое преимущество и вели себя дальновиднее, им бы не пришлось теперь испытывать раздражение.

Павел Крусанов

И еще. Если то, что происходит на Украине, официально трактуется как специальная военная операция, то есть локальное хирургическое вмешательство в отдельно взятый орган общего большого тела, как же можно ожидать ответной мобилизованности всего организма, когда другие органы это вмешательство как бы и не затрагивает? Или отечество в опасности, и тогда это касается каждого, или это специальная операция, которая производится в закрытой операционной.

«ВН»: – Я неслучайно задал первый вопрос. Во все времена – от Давыдова и до Хемингуэя – писатели шли на фронт, чтобы писать о правде войны. Шолохов ушел на фронт военкором. А не пора ли всем, у кого на вооружении есть слово, сегодня тоже говорить с читателем прямо и в лоб о том, что происходит на Украине? Не в телеграм-каналах, а в своих книгах… Особенно учитывая, что «украинские события» всё чаще происходят в Москве. 

– Из всех видных литераторов своего поколения на фронт Первой мировой в России пошли лишь Гумилев, Вертинский, Вадим Шершеневич и Бенедикт Лившиц. Зощенко не в счет – ему было двадцать, и когда он отправлялся на передовую добровольцем, он не имел еще писательского опыта, слава пришла к нему много позже. Подавляющее большинство предпочли тыл или службу во вспомогательных подразделениях – Блок, Маяковский, Есенин… И это, между прочим, в условиях всеобщей мобилизации.

История повторяется. Та война ничем хорошим для России не закончилась. Вы правы, демонстративно оставаться в стороне от сегодняшних событий на Украине – по меньшей мере малодушно. Но вот вопрос: как писателю рассказывать историю с еще не завершенным сюжетом?

Павел Крусанов

Можно, конечно, выдергивать фрагменты, описывать отдельно взятую героическую судьбу, не дождавшуюся желанной победы. Но не видя результата, во имя которого была принесена в жертву эта отдельно взятая человеческая жизнь, не всегда возможно ответственно истолковать смысл события. Возможно, больше толку от писателя сегодня было бы не на литературном, а на агитационном поприще. Известен такой факт: в сентябре 1914 года в Лондоне парламентский секретарь Чарльз Мастермен, литератор и член Палаты общин, пригласил на встречу два с половиной десятка очень известных писателей. Пригласил вежливо, но при этом просил держать язык за зубами.

Среди приглашенных были Киплинг, Голсуорси, Герберт Уэллс, Конан Дойл, Томас Гарди, Честертон… Дело в том, что именно тогда правительство Британии, помимо обычной войны, озаботилось войной пропагандистской. Мастермен на этой секретной встрече обратился к собратьям по перу с предложением выработать собственную позицию в отношении текущих событий и донести ее до британцев.

По сути это было предложение организовать пропагандистский фронт, который уже был открыт в других воюющих странах и без которого шансы Англии оказаться проигравшей стороной были выше, чем у ее противников. И писатели откликнулись. В частности именно после этой встречи появились антипрусские памфлеты Честертона и его презабавная работа «Варварство Берлина». Презабавная потому, что в ней пальма первенства в плане варварства отдавалась Пруссии, а Россия, бывшая тогда союзницей Англии, вопреки общепринятой на западе традиции, описывалась как свободолюбивая страна, которая не только смогла самостоятельно сбросить с себя азиатское иго, но и явилась в логово врага, где добила супостата.

Павел Крусанов

В качестве противопоставления Честертон приводит греков и испанцев, которые тоже веками пребывали под пятой Азии, но которым оказалось не по силам расправиться с врагом так, как расправились с ним русские. Кажется, нашим золотым перьям тоже пора определиться с позицией и – кто как умеет – донести ее до читателя.

Кто вдумчиво и серьезно, кто азартно и зло, кто с убийственным смехом. Ведь антирусский лагерь с этим уже определился и с той стороны пропагандистский фронт открыт.

Так повелось, что слово пропаганда имеет в русском языке негативный оттенок, хотя в латинском означает всего лишь «нечто, что следует распространить». Без всяких дурно пахнущих коннотаций. И уж коль скоро мы коснулись первоначального значения слов, то уместно будет выразиться так: если ты не определился с позицией, не выбрал сторону, если ты просто тихо млеющий «нетвойнист», то в сложившихся обстоятельствах ты идиот. То есть частный человек, не участвующий в общественной жизни полиса. Простите мне мой португальский. 

*Иноагент в РФ