Жизнь на передовой Изюма. Француз, Шторм, Ли, Тимоха, Десант, Юсуф – «Оплот ЗП» и «Ветераны»

2 года назад

Русский рок: он играет всю дорогу, пока я еду от Луганска до Изюма (по новенькой трассе до Купянска, по проселочной дороге – дальше), и он же раздается из машины, стоящей на базе отряда «Оплот ЗП». Это не тот, не захарченковский донецкий «Оплот», воевавший с весны 2014 года, – это его продолжение, перерождение; является птица-феникс, восставшая из пепла, той же самой, что сгорела? Оплот – это птица-феникс, вынырнувшая в июле 2022 года из пепла, в который она превратилась после смерти первого главы ДНР. Практически каждый, кого ни спросишь, начинал воевать тогда, восемь лет назад, многие близко знали Захарченко и/или Француза, нового командира нового «Оплота» – «Оплота ЗП».

Француз, Сергей Завдовеев, жизнерадостный крепкий мужчина, забитый цветными татуировками, скрывающими старые шрамы, – личность в каком-то смысле легендарная, хотя и не самая медийная. Такие не умеют быть медийными: слишком прямой, всегда в центре событий, там, куда не повезешь военкоров с видеооборудованием, умеющий занимать города и поселки, но не умеющий подать это в СМИ.

– Никто не любит Француза, – смеется он.

– А я как раз не люблю вообще никого, – отвечаю я.

Мы много лет были в одном контексте, но не пересекались – и вот наконец знакомимся, когда я выхожу из машины с луганскими номерами, остановившейся перед базой 60-го отдельного мотострелкового батальона «Ветераны», в состав которого входит «Оплот ЗП». Я вытаскиваю свой нелепый огромный красный чемодан (я везла в нем медикаменты из Москвы в Луганск), и он хватает меня в объятия.

– Расскажи наконец о себе.

В 2014-м сторону он выбрал сразу и пришел в «Оплот», сообщив, что хочет воевать. Там же состоялось первое мимолетное знакомство с Захарченко. Тогда же он получил позывной Француз, который, кстати, терпеть не может – но привык, не менять же.

Со временем полковник Завдовеев стал командовать батальоном «Легион», менее известным, чем «Спарта» и «Сомали», но работавшим в тех же горячих точках – аэропорт, Иловайск, Дебальцево, снова аэропорт и далее, по самым красным зонам той странной войны, которая продолжалась с зимы 2015 до зимы 2022 года. В 2018 году, после смерти Захарченко, он, впрочем, уехал в Россию – как и многие, кто не смог принять смену власти, сопровождавшуюся такими трагическими обстоятельствами; многие тогда считали, что это конец истории народной республики.

Искал, куда вписаться после начала спецоперации, но не рядовым же идти полковнику, командиру батальона. Сначала поехал в Херсон возить гуманитарку. В июле получилось создать отряд «Оплот ЗП» на базе батальона «Ветераны» – и приехал в Изюм.

– Возьмешь на передовую?

– С ума сошла? Это тебе не донецкая передовая, там кроют постоянно.

Наконец, обещает подумать.

«Оплот ЗП» пока обустраивается: копает окопы, оборудует блиндажи, осваивает новую базу. Постоянно подъезжают новые люди, все движется, атмосфера легкая, практически не армейская, с шутками и смехом, но двигается все слаженно. Почти все из Донецкой области, несколько луганчан и россиян, кого ни спросишь – все ветераны.

С трудом узнаю Тимоху, чернобородого заместителя Француза – с ним мы знакомились в самом начале 2018 года, незадолго до моего отъезда из Донецка, тогда были Захар Прилепин, Хаски и несколько человек из пресловутого «прилепинского батальона». Крепкий хмурый мужчина с позывным Десант – непривычное ударение на первый слог – оказывается начальником охраны Захарченко. В тот день, когда первый глава погиб, он был в отпуске.

– Я тогда решил так: у кого в охране четверо детей и больше – те выбирают отпуска первыми. Потом – у кого два ребенка, потом – у кого один, кто без детей – те уже разбирают из оставшегося. Славян, который погиб с Батей, – у него двое было. А у меня один. Он как раз передо мной вернулся из отпуска, и я ушел. Ну и вот так получилось… – говорит он.

Еще рассказывает, что Захарченко называли Батей посторонние, в узком кругу, для своих он был Папой.

– Мы его Папой и называли сначала, он был нам как папа. А потом раз, другой услышали – Батя, ну его тогда и стали называть Батей, по-казацки. А для нас он всегда был Папой.

Я потом не раз услышу еще и от Француза, и от других это «Папа».

Курим у базы с неприметным мужичком в панамке. У него все время как бы слегка удивленный взгляд из-за приподнятых бровей, словно он смотрит мир как на некую непривычную диковинку. Слышу, как он ругает карты ГЛОНАСС за то, что те устарели; земля, говорит он, с тех лет немного сместилась, и координаты ГЛОНАСС перестали быть точными. Разговариваемся с ним. Его позывной Шторм, и оказывается, что он не только ветеран «первого Донбасса», но и воюет с первых дней спецоперации – был среди тех, кто зашел 24 января в Киевскую область.

– Первые сто тридцать километров мы проскочили буквально влет, – рассказывает он. – У меня была задача ударить в Киеве по офису Правого сектора. Мы были уверены, что это произойдет быстро. Но когда мы уже подошли к Киеву, перед нами взорвали мост и движение застопорилось.

Подумав, он добавляет:

– Наверное, это к лучшему. Потому что иначе те, кто проскочил мост, попали бы в окружение – всех бы покрошили.

Мне, конечно, страшно интересно узнать, как оно там было, в Киевской области, я вспоминаю рассказы украинской пропаганды – лежащие в Буче трупы со связанными руками, но погибшие, как установлено, от осколков артиллерийских снарядов; вывезенные в Россию на танках и отправленные СДЭКом стиральные машины и унитазы. Я пытаюсь расспрашивать, и сначала мне кажется, что Шторм ужасно тупит и не понимает моих вопросов. Только спустя пятнадцать минут разговора выясняется, что он не читал этого всего – не было связи, потом не было времени.

– По Буче? Ну да, стреляли. Потом зашли, потом они по ней стреляли, пока мы оттуда не вышли. Мирные? Ну кто-то к нам, конечно, плохо отнесся, кто-то на контакт шел, медом там угостить, воды дать, один вот нас пустил в свой второй дом пожить – ну он в одном доме жил, второй у него пустой стоял. Я думаю, потом этим людям очень плохо пришлось, когда мы оттуда ушли. Нет, не трогали, у нас приказ был. Теробороновцы в гражданском? Ну были. Нет, не знаю, что с ними делали – я же штурмовик, мы их только в плен взяли и передали потом комендатуре. Мародерство? Ну люди разные бывают. Один раз было так, что не было сковородок, а рядом в пустом доме они были. Это считается мародерство? В смысле – стиральные машины и унитазы? Как бы мы их через границу провезли? Там же завернули бы.

Пытаюсь хотя бы выяснить, впечатлились ли они уровнем жизни в Буче (все та же украинская пропаганда, наперебой рассказывающая, как поражены были российские дикари асфальтом на дорогах и техникой в домах); Шторм все так же недоуменно поднимает брови.

– Ну как? По сравнению с ДНР – хорошо живут, наверное. По сравнению с Россией – ну в смысле? Как везде, где-то дома побогаче, где-то победнее.

Беспонтовое, в общем, интервью – он просто не понимает, о чем я. Счастливый человек, живущий реальной жизнью, а не информационной войной.

– А ты откуда? – спрашивает он.

Я задумываюсь. Формулирую, наконец:

– Родилась в Харькове, рядом тут. А где живу – сложно сказать. Я исхожу из того, что мой дом там, где мой кот – вот кот сейчас в Москве.

Смеемся, показываю фото кота.

– Наглый какой.

– Так луганский!

Среди кроватей стоит пулемет. Выясняется, что зовут его Люся в честь любимой девушки пулеметчика Тёмы с позывным Ли. Мы с Ли, двадцатипятилетним мальчишкой, в восемнадцать ушедшим на войну, болтаем так долго, что я упускаю момент, когда приехавшие в «Оплот ЗП» мои коллеги уезжают снимать город; не жалею, впрочем.

Вечером гасим свет – окна на новой базе еще не заложены. Сидим – на столе две свечи, чай, за столом, кроме нас, журналистов, – вдохновенный Француз с немыслимыми своими татуировками, чернобородый Тимоха, Игорь – местный, бывший советский офицер, слишком уж со значением цедящий каждое слово. Последний пришел помогать.

Фото: Ольги Колесник

Из всего этого, пожалуй, не сложить фронтовую прозу и не снять фильм, но я записываю, стараюсь не упустить, не забыть: глухую и полуслепую черную собаку, которая бежит в укрытие перед тем, как прилетает арта, байки Француза, длинные, по-детски наивные стихи Юсуфа, серого кота с выстриженными колтунами – я встречаю его, когда ночью выхожу на улицу, и часовые по секрету рассказывают мне, что это самый лучший кот – он лечит. Над головой – огромные звезды, такой ясный Млечный путь, который я видела только в детстве, совсем недалеко отсюда – в Белгородской области; после стольких лет я дома, почти совсем дома.

Фото: Митя Сергеев



Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
АКТУАЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ