Врешь, не возьмешь. Почему мы так любили Бельмондо

Именно так мальчишки тридцатых бесконечно смотрели-пересматривали «Чапаева», потому что не могли поверить в его смерть и точно так же верили, что на этот раз Чапай выплывет.

В трагическом июле 1941 года эта вера даже вызвала к жизни небольшой пропагандистcкий ролик Владимира Петрова: к гениальной работе Васильевых доснят альтернативный финал. Пули ложатся мимо, Чапаев – врешь, не возьмешь!.. – доплывает до берега, невредимым выходит на сушу со словами «Били и будем бить», запрыгивает на коня и ведет в атаку на гитлеровцев тех самых повзрослевших мальчишек, которые когда-то в темных кинозалах до боли сжимали кулаки от бессилия помочь.

Для моего поколения (плюс-минус пара соседних) таким Чапаевым – символом мужественности, несгибаемости и героического обаяния стал, конечно, Бельмондо.

Все его роли – это гимн той самой мужественности, которая не давала миру, норовящему опрокинуться в хаос, расползтись мутным киселем. Он являл собой тот самый близкий каждому архетип мужчины: спокойный, уверенный в себе, всегда знающий, что делать и как поступить, с ироничной усмешкой на губах и немного грустным взглядом: он полюбился русскому человеку как свой. В этих ролях он был доступно прямолинеен, мог выпить и красиво затянуться, любил женщин, но не давал им садиться себе на шею, не задумываясь, мог пустить в ход кулаки и выходил победителем практически из всех передряг; а если уж умирал, то – на миру и смерть красна – умирал красиво, как Чапаев.

Да, Бельмондо стал своего рода Чапаевым для мальчишек семидесятых: все хотели быть похожими на него; сюда, конечно, примешивалось и увлечение Францией, передавшееся нам по наследству от поколения родителей – все эти Дассены-Азнавуры-Бельмондо на самом деле ведь оттуда, из шестидесятых, из молодости наших родителей.

Бельмондо стал для нас своим: красиво заграничный, с одной стороны, совершенно русский в своем поведении – с другой; он был как бы членом любой семьи. Любимый дядюшка, который далеко живет, но его всегда рады видеть и встреча с ним – это всегда что-то хорошее и радостное.

Бельмондо и есть наследник архетипов тридцатых-пятидесятых: он и небритый детектив черно-белых нуаров, он и белозубый ковбой текниколоровских вестернов… Он само олицетворение героя, причем героя старой школы, которую нынче практически повсеместно повывели.

Но такие герои были когда-то в чести, и на их примере мы и учились жить и действовать: сказал – сделай, решил – добейся, слово держи, своих не бросай, делай что должен и никаких рефлексий.

Эпоха крутых парней уходит вместе с Бельмондо.

Обрушилась еще одна колонна старого мира – но нельзя забывать, что любой новый мир держится на колоннах старого.

Новое время перевернуло правила игры. Новые поколения зрителей обречены барахтаться в болоте новой этики, которая влечет за собой и новую эстетику, конечно. Их новые герои – в основном сильные женщины, конечно, но и не без чернокожих трансгендеров, – не будут уже красиво курить в кадре, изящно опрокидывать стакан с виски и так эффектно работать кулаками – то есть будут, конечно… Но кто поверит?

Все современные киношные драки похожи больше на танцы, и кто поверит, что эта вот маленькая девочка так легко может раскидать втрое превосходящих ее по весу громил… Но это все частности, а главное, что никто из этих новых героев – в постоянно меняющемся калейдоскопе лиц – не сумеет так влюбить в себя зрителя, чтобы тот до боли сжимал кулаки от бессилия помочь.

Архетип, который являл Бельмондо – уверенный в себе белый гетеросексуальный мужчина – сегодня самая ненавидимая и критикуемая категория людей. Любить и уважать таких сегодня нельзя, ну вы понимаете, симпатия к героям Бельмондо – это первый шаг к расизму, гомофобии и мизогинии, я уж не говорю о том, что никто из его героев – как и он сам – не был вегетарианцем.

Так что всё еще будет: инклюзия, эрозия, эвтаназия, диверсити и просперити, БЛМ и Meetoo, новая нетерпимость и новая сегрегация, героическая борьба с эйблизмом, эйджизмом и газлайтингом… Но в поднявшемся миазматическом тумане не будет только той простоты и ясности, в которой выросли счастливые мы.

И не очень понятно, на чьем примере будут воспитываться мальчишки будущего, если одной из главных тем современности становится сомнение в собственной гендерной идентичности.

Мужчине – профессионалу, защитнику, опоре – в новом мире места уже не находится. Что ж, пусть этот самый мир живет без профессионалов, защитников и опор, мне лично его ничуть не жаль.

Плакать не будем.

Как полагал Стендаль, нравы меняются примерно каждые пятьдесят лет.

Маятник качнется обратно – когда станет особенно понятно, что профессионалов больше нет и уже некому выйти из холодной воды на берег, скомандовать: «По коням!» и повести за собой полки.

Возможно, тогда и станет понятно, как на самом деле чудовищно жаль, что он не дошел до вертолета.

Хорошо только, если не будет уже слишком поздно.

Больше от автора – здесь.