Может ли прийти в голову кому-нибудь из вас такая ситуация: вы приехали к друзьям в чужую страну на литературный фестиваль. Туда съехались писатели из разных уголков мира, но все – носители русского языка. И вот, собравшись вечером на посиделки, гости (понаехавшие) начинают насмехаться над вашей страной, над президентом страны, над порядками, над народишком, над учителями, полицией, армией, над тем, что граждане вашей страны не могут никак совершить переворот, забыть о победном прошлом, покаяться за ГУЛАГ, умыться и сидеть смирно – ждать высокоразвитых иностранцев, то есть ваших собеседников.
Предприниматель Михаил Ходорковский. Фото: Associated Press
Все это происходило на многочисленных литературных фестивалях с участием наших эмигрантов-писателей из США и других стран, когда они приезжали на Украину, да и прямо в Россию, на моей памяти – с начала двухтысячных. При этом зачастую многие из них жили на стипендии, выплачиваемые Ходорковским, и этих денег на жизнь хватало. Стипендиатов было немного, в том числе те, кого приветствовала ликованием российская молодая поросль поэтов двадцать пять лет назад, в том числе и я.
Фестиваль «Киевские лавры» был, по сути, самым передовым из тогдашних фестивалей на постсоветском пространстве, части гостей оплачивалась дорога и проживание, а самые близкие, читай, самые нужные люди размещались в арендованных квартирах в центре города, прямо на Крещатике, в двух метрах от Майдана, или на шикарной даче из крупных загорелых бревен с верандами, с прислугой и Днепром с соловьями. Оплачивал все это, конечно, не поэт Александр Кабанов, организатор фестиваля и главный редактор журнала «Шо», а его спонсор – скромный и обаятельный украинский олигарх среднего класса Владимир Костельман.
Об эпатаже, который стал трендом фестиваля с самого начала, я писать не буду, это малоинтересно. Интереснее то, как была организована программа. Поскольку площадок было много, мероприятия польских и украинских поэтов не часто пересекались с группами русских поэтов, особенно тех, которые из Москвы. В основном польские и украинские хлопцы, стихи которых тогда уже были сплошь верлибрами, выступали на площадках кабаков, баров, в андеграундных злачных местах. Они читали на польском или украинском, немного подчеркивая принципиальность в этом вопросе, при этом часто читали криком, нервно жестикулируя, подражая рэпу. Такая показная свобода поведения. Пубертатный вызов сквозил в едва понятном тексте. Уже тогда отдельно от них стояли и Жадан, и Кабанов (который никогда не выступал на своем же фестивале), и несколько других, ориентированных и на Запад, и на Восток поэтов, а также поэты традиционной русской просодии – такие как Ирина Евса, Станислав Минаков, живущие тогда в Харькове.
Я пишу о 2005–2012 годах. Об этом, как оказалось, писал и Пригов, с которым мы там пересекались. С каждым годом все тело этого фестиваля медленно, но верно поворачивалось на Запад, и в первую очередь к Польше. Александр Кабанов всегда исповедовал нейтралитет и старался ни с кем не ссориться. А вот дальше это все-таки вылилось в однобокость. Ему больше были интересны раскрученные фигуры типа Макаревича или Гребенщикова. Его политические взгляды невозможно было понять. С 2014 года мы его в России даже жалели: такой поэт, русскоязычный, вынужден страдать в агрессивной среде. Но это было ему не нужно. Он абсолютно был вписан в гельмановскую тусовку, но делал вид, что и тут, в России, у него старые совковые друзья, милые сердцу. В феврале А. Кабанов окончательно порвал с Россией, которая его считала одним из лучших русскоязычных поэтов.
Как говорится, если у животного четыре ноги, оно лает и похоже на собаку, таки оно – собака.
Немудрено, что американские старички-эмигранты приезжали на любой фестиваль, куда их звали с оплатой пребывания, питанием, иногда, впрочем, взбрыкивая, если их звали на мероприятие с государственным российским финансированием. Но и на таких фестивалях они рано или поздно оказывались за милую душу. Так, биеннале, на которое их, условно, звал какой-нибудь дракула Дмитрий Кузьмин, конечно, проводилось на гранты и другие бюджетные деньги. Книжные ярмарки и литературные конгрессы – тоже привозили наших русофобов на государственные средства. Бедные в ответ мучались, но жрали кактус. Приезжали и были счастливы. А кому еще нужны их русские стихи?
Так вот, в любом комфортном месте, где есть спиртное и можно курить, разговоры сводились к высмеиванию России, «путинского режима», обсуждению коррумпированных высших чиновников и бедности народа, который неумен и необразован. Не все поддерживали эти разговоры, либо молчали, либо быстро напивались. Например, Володя Гандельсман никогда и словом не дополнил такие беседы.
И напротив, Борис Херсонский, пишущий тогда исключительно по-русски и по-бродски, бесконечно заливал о своей подпольной деятельности и страданиях, доставшихся ему от советского строя. В 2014 году он, так активно приезжавший в Россию с выступлениями, издававший тут книги, получавший премии, стал поливать всё русское напалмом, а трагедию в Одессе, по сути, приветствовал. При этом еще живы и весьма здоровы люди в Одессе, которые говорили мне, что он доносил на свое антисоветское подполье в местные органы госбезопасности и повинен в тяжелых отступлениях от чести и морали, а также от профессиональной этики. Главное было – ярче и жирнее испачкать Россию, к которой все эти люди уже не имели никакого отношения. Я, помнится, вела себя, как умный и добрый Гандельсман. Но где-то на третий год фестиваля в Киеве я не выдержала и высказала все, что об этом думаю, Бахыту Кенжееву. Я сыпала вопросами: почему они считают приличным в присутствии друзей из России говорить об их стране унизительные вещи? Что они знают о стране, из которой давно уехали и бывают у нас в России наездами? Почему они критикуют только Россию и ни разу не упомянули о недостатках политики США? Что им далась-то Россия? И, собственно, где доказательства?
Кенжеев обиделся, и думаю, что навсегда. Мы по-прежнему при встречах обнимались и шутили, но меня больше не звали на общие посиделки или чтения в Москве, чему я была даже рада. Потом случился 2013 год – планировалось большое писательское собрание, на которое должен был приехать президент Путин. И вот уже за несколько месяцев до собрания всех, кто был приглашен и намеревался идти на него, русофобская эмиграция предала анафеме. Что только они не писали! И что мы корыстные и хотим продаться государству, и о том, что мы, конечно, бездарные и ничтожные.
Почему они тогда так всполошились? Не было еще ни Майдана, ни Крыма, ни ДНР и ЛНР. Почему вообще либералы так боятся взаимоотношений творческой интеллигенции и власти?
У меня есть некоторые предположения. Дело в том, что идеология либерального писателя – не только «не служить власти», что они нарушают, не задумываясь. Главное, по версии либерального интеллигента, не отдавать искусство «толпе», по-нашему, народу. А спайка деятелей искусства с административными силами – это всегда больший охват аудитории. Финансирование и организация массовых событий в культуре – это только от государства, если говорить о литературе. Тиражи, телевизор, информационное сопровождение существенны только в том случае, когда на проект обращает внимание государство. В любом другом проекте эти составные будут ограничены: либо скудный бюджет, либо никто в СМИ не обратит на это внимание, либо народ не придет. Я бывала на тех, и на других фестивалях, поэтому знаю не понаслышке.
Мария Ватутина. Фото: dasauchnoch.livejournal.com
Почему же важно либералам, чтобы современную литературу не знало общество, а если и знало, то ту литературу, которую предоставит их лагерь? Правильно, для того чтобы формировать идеологию оппозиции, разрушения, а не созидания. Все мы это знаем по другим публикациям и расследованиям. Для отмазки они порекомендуют даже и писателей-патриотов, но в целом работа с общественным мнением поставлена на давно разработанные рельсы. Не знаю только, действуют они в этой области по наитию или по программе. Остается спросить только одно: а зачем государству и власти нужно, чтобы мозги читателей забивались реакционными призывами, недовольством, негативной повесткой? Это что, такой способ самоубийства?
По-моему, нужно ставить вопрос о пересмотре демократического принципа свободы художественного высказывания, ограничив эту свободу не репрессивными, естественно, методами, а финансовыми (то есть запретить гос. финансирование антироссийских проектов) и административными, пересмотрев заодно и штат исполнительных органов, занимающихся культурой.
Потому что те эмигранты, о которых я говорила в начале, они же не только в США живут, они и в этих госорганах работают. Просто эти – оптовые вредители.
