Сергей Кара-Мурза: ПРОБЛЕМА ВОСТОК – ЗАПАД И ОПЫТ СССР

Энгельс полагал, что «русские должны будут покориться той неизбежной международной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы» (Ф. Энгельс. О социальном вопросе в России. 1875). Но Ленину удалось преодолеть эту русофобию.

Ленин считал большим изъяном картины мира социал-демократов и меньшевиков недооценку сдвигов в системах цивилизаций: «Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным… Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция» [Ленин В. И. О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова) // Полн. собр. соч., т. 45, с. 379, 381].

Ленин видел цивилизацию как большую систему, которая или развивается, или, в застое, деградирует. Ее надо непрерывно воспроизводить и обновлять. Можно выделить устойчивое ядро этой системы, хотя подвижная и противоречивая «периферия» в конкретных ситуациях может маскировать это ядро. В ядре можно выделить структуры sine qua non – те, без воспроизводства которых в следующем поколении резко меняется вся система цивилизации. Воспроизводство цивилизации есть процесс динамичный – нелинейный, с кризисами и конфликтами. Это не сохранение чего-то данного и статичного, это развитие всех подсистем цивилизации в меняющихся условиях, но при сохранении ее культурного «генотипа», центральной цивилизационной матрицы.

Это бессменная вахта народа и государства. Образ цивилизации – комбинация большого числа признаков. Совокупность их представляет собой систему, каждый признак – «срез» всей этой системы. Например, таким признаком цивилизации является доминирующая в ней антропологическая модель – представление, «что есть человек». Это представление выражается и в отношениях собственности, и в здравоохранении, и в праве и др. Воспроизвести этот признак в новом поколении – значит обучить детей и подростков тому, как в России понимается человек, и объяснить, в чем отличается этот признак России от Запада или Китая и др. В ходе этой передачи культурного кода и разыгрывается в данный момент в России цивилизационный конфликт – наступает социал-дарвинизм, замена антропологической модели. Исход этого конфликта и определит облик России через двадцать лет.

Исторический пример: во второй половине ХIХ в. начал вызревать очередной цивилизационный кризис России. В Европе после 1848 г. поднялась волна русофобии: крымская война, потоки эмиграции диссидентов, внутри – сословное общество и бюрократия тормозили модернизацию, а западный капитал начал интенсивную экспансию. Россия оказалась в сфере периферийного капитализма и не могла повторить путь Запада. Ее промышленность стала анклавом западного капитализма, а крестьянство – его «внутренней колонией». Приходилось «догонять капитализм и убегать от него» (Вебер).

Ленин очень много сделал, чтобы государство и общество не допустили разрыва непрерывности культурного развития России. В условиях той катастрофы, какой была революция в целом, это было почти невероятным достижением. Достаточная для обеспечения преемственности часть ученых, инженеров, управленцев, военных и гуманитарной интеллигенции включилась в советское строительство и не была отторгнута революционной массой. Культура как национальное достояние была перенесена в советское общество и государство и стала базой для модернизации и развития.

Владимир Ильич Ленин. Фото: ТАСС

Успех советской индустриализации и научно-технического строительства, победа в Великой Отечественной войне во многом были обязаны преодолению цивилизационного раскола. Это позволило на время нейтрализовать русофобию Запада. Россия (СССР) была признана как полноправная цивилизация массовым сознанием Запада или, по крайней мере, перестала балансировать на грани «страны-изгоя».

С волнением работал я над этим материалом. Неожиданно образы, которые ушли в историю и закристаллизовались в нашей памяти, как будто ожили и заговорили – и не так, как их представляли в школе, в университете, в литературе и в спорах. Во время катастрофы перестройки, краха СССР, расстрела Верховного Совета РФ, а сейчас вдыхая гарь от пожара Украины, пришлось все чаще обращаться к образам, мыслям и действиям наших дедов и прадедов. Их мысли и действия – террор народников и эсеров, воображение и практика революций, которые переросли в гражданскую войну революционеров, желавших России социализма, а потом невероятные, форсированные и трагические программы 1930-х годов, небывалый рывок Великой Отечественной войны и труд возрождения России-СССР. Мое поколение еще лично общалось с этими людьми, и молодежь в 1950-60-е годы могла совмещать их рассуждения и оценки с послевоенной реальностью советского строя.

К этим образам ушедших поколений пришлось обращаться потому, что очень много похожего и общего оказалось в мыслях и действиях людей нашей противоречивой культуры во время той катастрофы 1917 г. и новой, нашей, современной. Попытки выхода из нее буксуют, и главное, нет у нас карты нашей преобразованной местности, она покрыта туманом, пылью и дымом. Трудно нам всем определить ориентиры наших целей и маршрут пути. Наше население в целом имеет высокий уровень образования и в массе своей сохраняет важные элементы совести и солидарности. Но почему даже близкие друзья не могут согласовать образ нашей актуальной постсоветской реальности и определить – приблизительно – вектор спасительного движения?

Конечно, это состояние общества объясняется многими причинами. Всегда во время кризиса, при котором распадается мировоззренческая основа и люди сомневаются в прежних ценностях, происходит дезинтеграция общества, деградация мышления и коммуникации – наступает нигилизм [Кара-Мурза С. Аномия в России: причины и проявления. М.: Научный эксперт. 2013].

СССР повлиял на все цивилизации: побудил Запад повернуть к социальному государству, помог демонтировать колониальную систему, на время нейтрализовал соблазн фашизма, дал многое для самосознания и укрепления цивилизаций Азии в их современной форме.

СССР был для всего фашиствующего мирового интернационала как кость в горле. Уже на первой своей стадии реализации советский строй показал в ходе трудных проб и ошибок, что жизнь общества без разделения на избранных и отверженных возможна. Возможно и существование человечества, устроенного как семья, «симфония» народов – а не как мировой апартеид. 

Поражение СССР было тяжелым ударом по этим надеждам. Не получив от старшего поколения теорию советского строя, общество и государство не разглядели угроз и стали делать ошибки. К тому же внедряемые веками идеи господства и присвоения оказались сильны (но не всесильны!). Теперь нам важно разобраться в своих провалах и ошибках. Мы должны понять, что абсолютно необходимо для нашей жизни, что важно и желательно, а без чего можно обойтись. Понять источники и нашей силы, и поразительной уязвимости. В выборе и построении возможного для нас жизнеустройства будет совершенно необходим опыт советского строя, включая опыт его катастрофы. 

Речь не идет о возврате в «тот» советский строй. Это невозможно и никому не нужно – вернуться, чтобы снова вырастить М. Горбачева с Б. Ельциным? Знание необходимо потому, что мы и вперед будем двигаться вслепую, если не поймем старого советского строя, к тому же вовсе не убитого, а лишь искалеченного и ушедшего в катакомбы. Понять советский строй – это выиграть целую кампанию войны с теми, кто стремился и стремится нас ослепить.

В конце ХХ в. крах СССР стал катастрофой мирового масштаба – Запад под командой США начал большую программу преобразования мироустройства. Доктрина этой программы основана на утопии строительства нового мирового порядка под гегемонией западной цивилизации. Это чревато бедствиями для большой части человечества. 

Но главное, что оба эти события больше всего важны для нас. Революция для большинства отошла в туман предания, а крах СССР – жгучая реальность. Уже почти всем ясно, что хаос разрушения СССР не сложился в России в новый порядок, гарантирующий жизнь страны и народа. Население и власти действуют по ситуации, смягчая риски и удары, а будущего не видно. 

Фото: Сергей Бобылев/ТАСС

Одна из причин нашего состояния – мы плохо знаем ту революцию, из которой вырос СССР, у нас провал в знании. Верхушка номенклатуры и гуманитариев понимала перестройку как революцию. И мы не чувствовали, что ее раскаты и потрясения – долгий процесс. Можно сказать, что антисоветская «революция» 1980-х годов и вызванные ею бедствия – эпизод этого процесса. 

Его нельзя понять, если не изучить, грубо и беспристрастно, два очень разных периода: 1905–1955 и 1956–поныне. Переход к новому этапу общественного развития и новой («постсталинской») эпохе происходил при остром дефиците знания о советской системе. В советское время по ряду причин описание и объяснение советского строя были упрощенные и во многом неверные, а начиная с перестройки – недобросовестные и специально разрушительные.

Когда раскрылось лицо перестройки, много малых групп стали срочно изучать русскую революцию, уже с новым опытом. За последние 25 лет мы многое поняли. Остается ряд загадок, но к ним есть подходы. К несчастью, антисоветизм и антикоммунизм отвращают от нового знания. Не следует идти у них на поводу – отворачиваться от этого знания глупо. 

Небольшое отступление. М. Вебер, изучая роль протестантской Реформации для становления капитализма модерна, внимательно следил за началом русской революции. Он ввел в социологию важное понятие инновации как возникновения зародышей новых общественных форм и институтов – это общество в состоянии становления. Инновация – это большая или маленькая революция. Объективное условие для нее – состояние неустойчивого равновесия: «все старое начинает раскачиваться, а все новое, еще неопределенное, заявляет о себе и становится возможным». Но не менее важно условие субъективное – состояние духовной сферы группы первопроходцев. 

Вебер выдвинул сильный тезис: изобретение инновации, порождающей новую структуру, требует взаимодействия (синергизма) рационального усилия и внерационального импульса. Другими словами, он считал, что нельзя описать общество только социальными и экономическими измерениями – социальное и психическое неразрывно связаны. Крупные инновации, сделанные в крайнем духовном напряжении, Вебер назвал харизматическими: «харизма» – греч. charisma, благодать, дар божий. Он считал, что такие инновации имеют не историческую природу – они «не осуществляются обычными общественными и историческими путями и отличаются от вспышек и изменений, которые имеют место в устоявшемся обществе». Инновация – когнитивный бунт, проект изменения картины мира. Под его знамена становятся люди, ищущие правду и справедливость. Как выразился Вебер, харизматическая группа организована «на коммунистических началах».

Более того, Вебер считал, что харизматические вспышки и изменения в обществе мотивируются не экономическими интересами, а ценностями: «Харизма – это «власть антиэкономического типа», отказывающаяся от всякого компромисса с повседневной необходимостью и ее выгодами».

Это обобщенный вывод из истории больших инноваций в сознании и практике людей. Поэтому свои заметки о русской революции Вебер завершает взволнованным обращением к немцам: «Давление возрастающего богатства, связанного с привычкой мыслить «реально-политически», препятствует немцам в том, чтобы симпатически воспринять бурно возбужденную и нервозную сущность русского радикализма. Однако, со своей стороны, мы не должны все-таки забывать, что самое непреходящее мы дали миру в эпоху, когда сами-то были малокровным, отчужденным от мира народом, и что «сытые» народы не зацветают никаким будущим».

Общинный коммунизм в России питался «народным православием», не вполне согласным с официальной церковью и породившим многие ереси. Он имел идеалом град Китеж (ересь «Царства Божьего на земле»). Социалисты в России исповедовали идущий от Просвещения идеал прогресса и гуманизма.

В целом, в программе большевиков к 1917 г. присутствовало видение России как большой динамической системы в переходном состоянии и уделялось большое внимание структурному анализу общественных процессов. В отличие от методологии исторического материализма, в этом подходе общественные процессы представлялись как изменяющиеся состояния подвижного равновесия, которое прерывается кризисами. Это заставляло концентрировать внимание на динамике системы и особенно на моментах неустойчивого равновесия и критических явлениях.

Поэтому в период революционных преобразований и присущей им высокой неопределенности ключевые решения руководства партии большевиков были «прозорливыми» – огромное значение придавалось своевременности действия. Это придало новому, советскому государству во главе с партией большевиков необычно высокую динамичность и адаптивность.

Неявное традиционное знание о нестабильности и катастрофах, присущее крестьянскому мировоззрению и отложившееся в русской культуре, в течение двух поколений советских людей весьма нейтрализовало давление механистического детерминизма истмата. Это влияние подкреплялось и важной особенностью русской науки. В русской науке тогда очень сильны были те, кто работал в «науке становления» – Д. И. Менделеев, Н. И. Вавилов, школы аэродинамики, горения. После Октября Ленин подключил этот огромный культурный ресурс к творчеству, которое подспудно шло в массах. Вырваться из той ямы, в которой оказалась тогда Россия – почти чудо. Находясь на периферии западного научного сообщества, русские ученые не испытывали той идеологической цензуры механицизма, которая довлела в Европе. Догма равновесности механических систем в западной науке подавляла интерес к нестабильности и неравновесным состояниям. 

Важен тот факт, что утопия общинного коммунизма, соединившись в большевизме с рациональной наукой, была воплощена в высокоорганизованную деятельность, сплотившую множество людей, в которых рационализм и социальное творчество соединились со страстью подвижников. Сразу после Октября в эту систему вошло и научно-техническое творчество (в этом ряду соединились такие разные культурные типы, как космист-мистик Э. К. Циолковский и космист-ученый академик С.  П. Королев). 

В недавней статье мы говорили о Ленине как ученом, добавим к этому еще и такие соображения. В целом, русский коммунизм изначально стал складываться «интеллектоцентричным» и рациональным. Выработке политических решений были присущи воспринятая от марксизма дисциплина мышления и диалогичность (четкое изложение альтернатив, представленных оппонентами). В методологии большевиков-интеллигентов была историческая компонента, хорошая мера (явное «взвешивание» включаемых в анализ факторов), привлечение традиционного знания и контроль здравого смысла. Иррациональное (ценности, воображение, предрассудки) учитывали, но неявно, опираясь на опыт. Во второй половине ХХ в. общество изменялось очень быстро, и с вторжением иррационального государство и общество не справились, но это особая тема.

А в период революции наука была положена в основу партийной идеологии. Нормы рационального рассуждения задали уже тексты Ленина, из которых тщательно изгонялись мифы и фантазии. Наше национальное несчастье в том, что ненавидеть стали даже не столько Ленина-политика, сколько ленинский тип мышления и мировоззрения. Этот тип мышления нам нужен позарез, но если вокруг разлита ненависть, он не появится.

В своей теории революции Ленин сразу вышел на важнейшие общие закономерности, отвечающие на критические вопросы многих стран и целых цивилизаций. Это те страны, которые переживали кризис модернизации, находясь на периферии капиталистической системы. В идейном плане ленинизм означал начало современного национально-освободительного движения и крушения колониальной системы. Особенно это касалось Азии. Ведь до сих пор Восток был лишь объектом международной политики Запада. Роли были четко распределены: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут» (Редьярд Киплинг). В ленинском представлении мира Азия и Африка выходили на мировую арену как полноправные субъекты политики, как страны назревающих больших революций. Потому-то Ленин стал для народов Востока не просто уважаемым политиком, но символом. Известно письмо махатм Индии по поводу смерти Ленина, глубокая оценка, данная труду Ленина Сунь Ятсеном и Хо Ши Мином. 

Марксизм-ленинизм, который дорабатывался согласно особенностям каждой культуры, на целый век задал траекторию для общественной и политической мысли и практики в странах, где живет большинство населения Земли. И это влияние вовсе не исчезает с поражением советского проекта в России, оно лишь входит в новую стадию развития. Череда революций, начатых в России, продолжается, пусть и в новых формах. Революция, как мы видим, и у нас не закончилась, приглушенные на время проблемы встали снова. Ведь Россию опять загоняют в ту же историческую ловушку, нас снова истощает мировой капитал, страну снова расчленили националисты. И снова, как в начале века, к хозяйству присосался интернациональный преступный синдикат, пытающийся создать параллельную государству теневую власть, а сегодня он начал открытую войну с Россией.

Очень важной и для того времени, и сегодня была развитая Лениным концепция империализма как нового качества мировой капиталистической системы. Маркс в «Капитале» принял абстрактную модель равномерного распространения капитализма по всему свету. Согласно его модели, исчерпание капитализмом возможностей развития производительных сил привело бы к мировой же пролетарской революции. В ленинской концепции мироустройства эта ошибочная уже тогда абстракция была преодолена. Мир не становился равномерно капиталистическим, в зоне капитализма сразу возник центр из небольшого числа империалистических стран и периферия из колоний и полуколоний, которую этот центр эксплуатировал. В главных чертах этот миропорядок, который мы сегодня называем глобализацией, «золотым миллиардом» и т. д., был верно описан уже Лениным.

Из концепции империализма и периферийного капитализма следует, что на периферии возникает потенциал революций иного типа, нежели в метрополии. Это – революции против империалистического угнетения и эксплуатации. Они сопрягаются с национально-освободительным движением, так что движущей силой в них становится не только пролетариат, но и широкие союзы, прежде всего, с крестьянами. Уже это создавало основу для того, чтобы преодолеть важную догму марксизма, согласно которой революция должна начаться в странах самого развитого капитализма. Менялось и само содержание понятия «мировая революция». Ведь, строго говоря, русская революция положила начало именно мировой революции. Она прокатилась по странам, где проживает большинство человечества. Да, это были страны крестьянские – Китай, Индия, Мексика, Индонезия. Запад этой революции избежал (точнее, свои крестьянские революции смог подавить), но ведь не только на Западе живут люди.

Что же определяет успех политика и вождя? Как говорят, это умение понять чаяния народные и отделить их от расхожих мнений, которые часто этим чаяниям противоречат. Точнее будет сказать, чаяния той части народа, на которую ты опираешься и интересы которой представляешь в политике. Вот в этом, я считаю, и проявилось это качество мышления Ленина. Он чутко, как какой-то инструмент, улавливал чаяния, скрытые под неустойчивостью мнений. Пришвин удивлялся летом 1917 г.: что же это за большевики такие, все их клянут, а все выходит по-ихнему?

Думаю, таким моментом можно считать принятие летом 1917 г. лозунга немедленного мира и принятие 25 октября Декрета о мире. Мир был связан с вопросом о земле – чаяние крестьян (85% населения). А в городах, особенно в столицах, был популярен лозунг «война до победного конца». Их включили в свои программы даже меньшевики и эсеры, в коалиции с кадетами. Примерно так же получилось и с Брестским миром.

Другой случай – отказ от идеи государственного капитализма, на который делал ставку Ленин в начале 1918 г. Большевики не хотели национализации и сопротивлялись ей, но это было именно чаяние рабочих, как и национализация земли – чаяние крестьян. Рабочие знали, что надежды на госкапитализм – утопия, что хозяева его не хотят и продают сырье. Ленин признал правоту рабочих. Здесь, как и в случае с землей, возникло положение, которое Бертольд Брехт назвал так: «ведомые ведут ведущих». 

Для политика важны логика, убедительные аргументы, ясные выводы и предвидение последствий. Нужны умозаключения, не только принимаемые сердцем, но и научные или близкие к научным. В этом отношении ленинская партия была именно партией нового типа. Ленин первый включил в политику научный тип мышления и убеждения – и это притом, что ученых в партии было немного. А, например, среди кадетов было много ученых, но почитаешь их материалы – совершенно ненаучный стиль. Патетика, недомолвки, мистика. 

Большевики были особенным случаем во всей политической истории. Можно себе представить Муссолини, Черчилля, Рейгана или Ельцина пишущими книгу «Материализм и эмпириокритицизм»? Можно ли представить, чтобы члены их партий по тюрьмам такую книгу изучали? Сегодня кое-кто говорит, что в этой книге Ленин там-то и там-то ошибся, Маха зря обидел и т. д. Это мелочи. Важны не суждения Ленина по конкретным научным вопросам, а сама проблематика книги. Важен – и исключительно важен – сам тот факт, что большевикам Ленин рекомендовал задуматься о кризисе физической картины мира.

Ленин понял и ввел в жизнь партии фундаментальный принцип: программа и идеология должны быть самым тесным образом связаны с картиной мира, которая сложилась в умах людей. «Так устроен мир!» – вот последний аргумент. Но если картина мира перестраивается, как это и было в начале ХХ века, то партия должна понять этот кризис – и выразить его в своем языке, своей логике, своей культуре. В России начала ХХ века в этом смысле именно большевики резко вырвались вперед и отличались от других партий. Это почувствовали как раз те поэты, которые остро переживали кризис картины мира – Блок, Хлебников, Брюсов, Маяковский. 

Инновации двух следующих поколений большевиков в период «сталинизма» – очень большая особая тема. Это был период реализации советского проекта. Вебер называет такие программы «институционализацией харизмы» – после становления новых форм начинается массовое строительство и укрепление норм. Но в СССР и это был этап фундаментальных инноваций. Коллективизация и советская индустриализация, создание новой школы и научной системы, современных советских вооруженных сил и такие новаторские программы, как атомная и космическая. Экзаменом стала Великая Отечественная война. 

Советские солдаты в Борнхольме. Фотограф: В. Хансен

Известно, что Ленин предвидел (как позже и Сталин), что по мере развития советского общества в нем будет возрождаться сословность («бюрократизм»), и сословные притязания элиты создадут опасность для общественного строя. Так и произошло. Никаких принципиальных идей о том, как этому можно противодействовать, Ленин не выдвинул (как и Сталин). Не выдвинуты они и до сих пор, и угроза России со стороны «элиты» растет.

Ленин преувеличивал устойчивость мировоззрения трудящихся и рациональность общественного сознания, его детерминированность социальными отношениями. Он не придал адекватного значения тому культурному кризису, который должен был сопровождать индустриализацию и урбанизацию, а значит, быструю смену образа жизни большинства населения. Этот кризис и смены поколений свели на нет тот общинный крестьянский коммунизм, который скреплял мировоззренческую матрицу советского строя. Требовалась смена языка и логики легитимации социального порядка СССР, но эта задача тогда не была поставлена, к ней не готовились ни государство, ни общество. Общественная наука не была адекватна таким проблемам, тем более в социалистическом обществе и с идеологией, которая плохо стыковалась с реальностью.

Казалось, что возникавшие проблемы общественного сознания можно было разрешить административными и чрезвычайными способами, а с конца 50-х годов контроль за их развитием был утрачен. Западные социологи изучали эти проблемы в своих обществах, а теперь мы видим, что есть общие, фундаментальные проблемы. 

Подростки и молодежь 70–80-х годов были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а государство говорило с ними на языке, которого они не понимали и стали посмеиваться. Неявное знание стариков не было переведено на язык новых поколений, а формальное знание было неадекватно реальности. Теперь осваивать рассыпанные элементы знания о революции и первом этапе советского строя молодежи придется самим.

Этот провал будем стараться закрыть. 

Леонид Ильич Брежнев. Фото: Владимир Мусаэльян/ТАСС

Успех советской индустриализации и научно-технического строительства, победа в Великой Отечественной войне во многом были обязаны преодолению цивилизационного раскола. Это позволило на время нейтрализовать русофобию Запада. Россия (СССР) была признана как полноправная цивилизация массовым сознанием Запада или, по крайней мере, перестала балансировать на грани «страны-изгоя». Сейчас эта проблема вернулась.

Проблема Восток – Запад

Когда возник современный Запад как принципиально новый тип общества, человека, хозяйства и государства, то сразу же выявилась важная для всего человечества особенность этой цивилизации – экспансионизм . Западный капитализм немыслим без непрерывного роста, а значит, непрерывного овладения новыми источниками сырья и энергии, а также рынками сбыта. Новое время отмечено двумя волнами «глобализации» западного капитализма, двумя большими «выбросами Запада» вовне его первоначальных географических границ. Первая волна последовала за великими географическими открытиями и означала колонизацию многих незападных культур. В ходе ее большое число народов и даже целых цивилизаций были просто стерты с лица земли.

Расизм западных народов укреплялся длительными интенсивными контактами с «иными», в том числе прямо обращенными в рабство. В хозяйственной системе Запада рабство долгое время было одним из важнейших элементов. Мы как-то не представляли себе масштабы рабства и его влияние на человеческие отношения в целом. Между тем вот данные за 1803 г.: в 1790 г. в английской Вест-Индии на 1 свободного приходилось 10 рабов, во французской – 14, в голландской – 23. 

Маркс пишет в «Капитале»: «Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накопления… В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. – 53 корабля, в 1760 г. – 74, в 1770 г. – 96 и в 1792 г. – 132 корабля… Вообще для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете». 

Но уже на излете Средних веков в Западной Европе стало возрождаться осознание себя как наследника Рима и восстанавливаться в правах рабство. Возродили работорговлю варяги, посредниками у них были фризы, через Турцию в Средиземноморье поступали рабы на европейские невольничьи рынки. Ф. Бродель писал о Средиземноморье конца ХVI в.: «Особенность средиземноморских обществ: несмотря на их продвинутость, они остаются рабовладельческими как на востоке, так и на западе… Рабовладение было одной из реалий средиземноморского общества с его беспощадностью к бедным… В первой половине ХVI века в Сицилии или Неаполе раба можно было купить в среднем за тридцать дукатов; после 1550 года цена удваивается». В Лиссабоне в 1633 г. при общей численности населения около 100 тыс. человек только черных рабов насчитывалось более 15 тысяч. 

Влияние расизма и рабовладельчества на формирование европейских народов Нового времени – большая и больная тема. Изживание расизма идет с большим трудом и регулярными рецидивами. Дело в том, что расизм – не следствие невежества какой-то маргинальной социальной группы, а элемент центральной мировоззренческой матрицы Запада. 

И дело не в политической конфронтации, а в иррациональной реакции на образ «враждебного иного». Как известно, США совершили агрессию против Ирака под предлогом уничтожения оружия массового поражения, несмотря на все старания оккупационных частей США, такого оружия там найдено не было, что и было официально заявлено. Тем не менее, в 2003 г. большинство американцев поддерживали агрессию, а треть была абсолютно уверена, что оружие массового поражения в Ираке имеется. В массовое сознание американского общества вера в прирожденные злодейские качества некоторых народов внедряется очень легко. Этот расизм – часть магического сознания современных западных наций. Факты и логика против него бессильны. 

Вторая волна, уже в конце XIX – начале XX веков, известная нам как эпоха империализма, была связана с использованием новых механизмов овладения ресурсами незападных народов. В это время объектами экспансии стали большие цивилизации, избежавшие колониальной зависимости или уже освободившиеся от нее (Китай, Россия, страны Латинской Америки). Обе эти волны вызывали целую череду мощных революций и войн, в том числе мировых. Сегодня поднимается третья волна.

Понятно, что перед лицом очередной угрозы глобализации, то есть перестройки мира в интересах ведущего экспансию Запада, в любой цивилизации и культуре встает вопрос об ответе на этот исторический вызов, вопрос о выработке способа сохранить свой культурный генотип, ядро своих цивилизационных признаков – сохранить свои народы. В начале ХХ века так и ставил задачу России Д. И. Менделеев – «уцелеть и продолжить свой независимый рост».

Из истории мы знаем, что многие страны и культуры не нашли адекватного ответа – погибли или были превращены в зону периферийного капитализма с угасанием собственной культурной идентичности. В одних случаях национальная элита просто отказалась от сопротивления и перешла на сторону Запада, став его приказчиками в своих придушенных странах. В других случаях были попытки закрыться от западной экспансии культурными барьерами, что задерживало развитие, тормозило модернизацию и делало страну беззащитной против военной экспансии Запада. Россия и Китай были вынуждены ответить на вызов огромными катастрофическими революциями.

Но в любом случае опыт этих противостояний и столкновений дал нам один общий и важный исторический урок: для выработки гибкого и эффективного ответа необходимо достаточно полное и глубокое знание и понимание природы двух больших систем – собственной цивилизации и цивилизации, осуществляющей экспансию (то есть Запада). Надо уметь хладнокровно, без надрыва и иллюзий ответить себе: «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?» – и сравнить всю матрицу ответов с той матрицей, на которой построена западная цивилизация. Только тогда станет понятно, чем мы не можем пожертвовать, осваивая институты и технологии Запада, в какой коридор нам надо стремиться толкнуть неравновесные процессы втягивания нас в новое глобальное мироустройство.

В типично цивилизационной войне, получившей условное название «холодной», СССР проиграл во многом потому, что «мы не знали общества, в котором живем». Мы не знали, в чем суть нашей цивилизации, что для нее полезно, что безвредно, а что смертельно. Поражение заставило нас задуматься, и что-то из полученного тяжелого урока мы можем успеть освоить и применить в ходе нынешнего наступления на само бытие больших незападных культур – и прежде всего России.