Ностальгии по советскому противостоит ностальгия по распаду. Андрей Рудалёв о прошлом и настоящем

Все это вместе продуцирует затяжной нигилизм по отношению к настоящему и лишает общество образа будущего.

С одной стороны, в нашем обществе силен соблазн все разнести по кирпичикам, тем более, что якобы ничего стоящего в настоящем нет, все ложь, имитация и декорации, призванные прикрыть провал. Если снести, то что-то да получится. По крайней мере, надежды есть, по крайней мере, на какое-то время. С другой стороны, повернутая голова назад, и чем дальше она смотрит туда, тем сильнее идеализирует припоминаемое.

Сейчас в качестве припоминаемого у нас есть близкий образ советского или дальний – царской России (привет Холмогорову).

В ностальгии по советскому присутствуют попытки спрятаться, укрыться от бурь и непогод настоящего и неизбывный комплекс вины за бездарно и самым худшим образом потерянное, за раскол. Эта форма ностальгии мало чем отличается от тоски по хрусту дореволюционной французской булки. Они одинаково разрывают на лоскуты историю страны, создавая плохо оформленные и далекие от реальности образы утопии, огражденные со всех сторон рвом пустоты. Разделяют и общество на белых и красных, распределяя по разные стороны исторической шахматной доски.

По поводу этой ностальгии много сейчас идет разговоров, много и спекуляций.

Продуктивное русло здесь может быть одно: не искусственная реанимация чего-то потерянного и разрушенного, а естественная регенерация пути отечественной цивилизации, которая не прыгает по льдинам тех самых исторических лоскутов, рискуя провалиться в ледяное и смертельное, а оперирует общностью – общей логикой, смыслом и целью.

Тогда и настоящее, день сегодняшний начинает обретать совершенно иное значение и оценку, ведь от него чрезвычайно многое зависит. Он не застой, не провал, но день, имеющий практически эпическое значение и долг по сохранению преемственности прошлого и построению будущего.

Но вот ностальгия по распаду и смуте. Она как бы в тени, но при этом имеет крайне сильное влияние, а также является очень притягательной. Особенно сейчас, когда со времени распада Союза прошло тридцать лет. Нам будто предлагают выбирать между советским и всем комплексом коннотаций, ему присвоенных, вернуться вспять, признав свою полную несостоятельность, и шансом на новую попытку, все начать заново и с чистого листа. Заманчиво, согласитесь. Какие возможности, перспективы открываются.

Это как предложение человеку вернуться в годы своей юности и попытаться исправить свою жизнь, реализовать альтернативную реальность. На этом и играют.

Вот, к примеру, Виктор Шендерович. Его послания городу и миру – эталонная, концентрированная пошлость.

Безлюбовная, разве что к себе. Прилипчивая – а это главное свойство пошлого.

Отсюда и ставка на условную провокацию, когда эту прилипчивость начинают трактовать в духе гражданской смелости и проявления личной бескомпромиссности и мужественности. Одни его «пляски» вокруг празднования 9 мая чего стоят…

Сейчас он рядится чуть ли не в ризы пророка, побиваемого камнями и противостоящего толпе, но это лишь приспособленчество, замешанное на той самой прилипчивости пошлого, которое он транслирует с напором в духе звонков «службы безопасности банка».

Мечтает же он и ждет, когда рухнет здесь «нежизнеспособное». На его памяти уже было такое, когда все обвалилось и наступили «10 лет русской свободы». Хочет этого, надеется повторить, ностальгирует по распаду, который трактуется не как самоценный сам по себе, а в силу ценности открывшихся перспектив и возможностей. Больших надежд и гипотетических ожиданий.

В свое время боролись с коммунизмом и подстрелили Россию, сейчас – метят в ее имперскую суть, которая объявлена помехой развития и интеграции в единый хоровод цивилизованного мира. А что будет после? Авось что-то будет или не будет, но будто бы все лучше, чем есть ныне, потому как реальность бесконечно порочна и надежд на исправление нет, кроме разрушения…

Притягательность подобной активно транслируемой пошлости вовсе не загадка. Она формулирует иллюзию будущего в противоположность регрессу и возвращению к советской мечте. Она оперирует понятием прогресса и развития, но в реальности мы имеем лишь ностальгию по временам распада. Она приватизировала понятие свободы и многих возможностей, но на поверку это весьма условная свобода – производное от хаоса и смуты.

Просто надо понять, что тот же Шендерович – реваншистский голос из прошлого и не более. Что главной доминантой этого прошлого являлась пустота, она производила пустоту и ее умножала. Тогда все становится на свои места.

Или вот другой голос этого прошлого – Анатолий Чубайс.

Надо сказать, что советская перестройка проводилась с практически религиозным чувством. Это был утопический проект, замешанный на обольщении. Оттого и до сих пор вера в чудодейственную силу перестройки жива.

Одни требования покаяния, чтобы разорвать генетическую связь со злом, чего стоят. Очищения. Выстраивался образ абсолютного зла, тьмы и кривды, с которыми необходимо было с предельным ускорением разорвать всяческую связь и строить абсолютно независимый и новый мир.

Анатолий Чубайс – один из выгодоприобретателей перестроечного проекта, поэтому ему необходимо легитимировать перестройку и последовавший за ней период смуты.

Делается это простым и спекулятивным приемом гиперболизации пороков прошлого, по сравнению с которыми все будет лучше. Мало того, все изъяны и перегибы настоящего можно списать на это прошлое, что и делалось в девяностые, когда «ураганили» под лозунгами «Не допустить возврата!» Не случайно Чубайс до сих пор страдает от душевных травм, полученных от «Пионерской зорьки». Говорит о лжи и насилии, испытывает ненависть к советскому строю. Другого выхода у него нет, ведь иная риторика тут же поднимет вопрос ответственности.

Его понять можно: он – жрец новой религии, которая разворачивалась здесь в перестройку через беспрецедентный обман. Тогда под лозунгами восстановления правды и примата нравственного императива шло наступление большой лжи. Производился выверт истории, уничтожалась система ценностей, низвергались герои. Ложь и мстительность были главными движущими силами того перестроечного порыва, соединялись они с романтикой и утопизмом.

Сейчас очень мило наблюдать, что Чубайс вещает об «омерзительной лжи» советского, что тогда будто бы было принято лгать и никто ни во что не верил. Интересно, как с этой точки зрения он оценивает и объясняет свою деятельность? Романтизмом, стремлением ко всему хорошему, ложью во спасение?..

Ответом и алиби могут лишь служить опять же его слова про отвращение к советскому, усиливающееся со временем, и про главные достижения девяностых: «восстановление государства» и появление рыночной экономики.

Речь идет о перестроечном культе, который сейчас стараются реанимировать, производя ностальгию по временам распада, которые якобы давали многие возможности и несли дух свободы. Неслучайно, например, экспозиция музея екатеринбургского «Ельцин-центра» построена как семь дней творения новой России. То, что одни воспринимают за хаос и смуту, другие – за дни творения. Так и создается восприятие современности за новый лоскут лоскутного одеяла отечественной истории. Так и создается одновременно антипод современной России, препятствующий ее развитию и самоидентификации. Все для того, чтобы назвать настоящее ошибкой, разница лишь в трактовке – с какого момента эта «ошибка» началась…