Хаотичная «авторская» пунктуация, непереводимое выражение и странное словечко. Как Федор Достоевский лепил русский язык

Только с виду Федор Достоевский имел вид весьма нереспектабельный и, прямо сказать, слегка маргинальный. Он не был изыскан, как Чехов, статен, как Лермонтов, или колоритен, как Толстой. В целом Федор Михайлович, сын военврача, походил на среднестатистического петербургского чиновника, которых описывал Гоголь.

Но это только на первый взгляд. В голове этого неприметного мужчины взрывались и фонтанировали целые миры, вселенные и галактики. Архитектор психологической прозы (да и русского национального самосознания в целом), начинавший вообще-то рядовым полевым инженером, со временем понял, что русский язык — живой организм, работать с которым есть величайшая из привилегий. И не просто взялся за него, а стал буквально творить.

«Ваши новости» уже писали про новояз Достоевского. Но это далеко не все. Мы можем не заметить, как буднично употребляем в речи слова, придуманные именно Федором Михайловичем. К примеру, слово «стушеваться» (оробеть, растеряться) ввел в обиход именно он. Знали?

«Отечественные записки» с повестью Достоевского «Двойник» вышли в свет 1 февраля 1846 г. Слово «стушеваться» появляется в главе IV: «…ему (Голядкину.— ред.) пришло было на мысль, как-нибудь, этак под рукой, бочком, втихомолку улизнуть от греха, этак взять да и стушеваться…» (Отеч. зап. 1846. № 2. Отд. 1. С. 295).

Позже классик пояснил:

«Слово «стушеваться» значит исчезнуть, уничтожиться, сойти, так сказать, на нет. Но уничтожиться не вдруг, не провалившись сквозь землю, с громом и треском, а, так сказать, деликатно, плавно, неприметно погрузившись в ничтожество. Похоже на то, как сбывает тень на затушеванной тушью полосе в рисунке, с черного постепенно на более светлое и наконец совсем на белое, на нет (…) Стушеваться именно означало тут удалиться, исчезнуть, и выражение взято было именно с стушевывания, то есть с уничтожения, с перехода с темного на нет…» («Дневник писателя», ноябрь 1877 г.)

А про «лимонничать»? Нет, речь тут не про чай или цитрусовые плантации. ФМ подразумевал под этим глаголом жеманство дамских угодников, что стремятся лебезить перед представительницами, как раньше говорили, а сейчас нельзя, слабого пола.

Открываем небезызвестную повесть «Село Степанчиково и его обитатели» (1859):

«Да на что и нашему-то брату знать по-французски, на что? С барышнями в мазурке лимонничать, с чужими женами апельсинничать? разврат — больше ничего! А по-моему, графин водки выпил — вот и заговорил на всех языках».

Да, «апельсинничать» — это тоже он. Неологизмами ФМ так гордился, что «утверждал» их и дальше в своих книгах. Например, в «Преступлении и наказании» (1866):

«Приходит она, этта, ко мне поутру, — говорил старший младшему, — раным-ранешенько, вся разодетая. «И что ты, говорю, передо мной лимонничаешь, чего ты передо мной, говорю, апельсинничаешь?» — «Я хочу, говорит, Тит Васильич, отныне, впредь в полной вашей воле состоять». Так вот оно как! А уж как разодета: журнал, просто журнал!», — говорили работники, клеившие обои в квартире процентщицы.

Слово произошло от заимствованного греческого λιμόνι или непосредственно итальянского limone. В русском языке уже в 1490 было упоминание фамилии Лимонов. Привет покойному Эдуарду Вениаминовичу!

Для характеристики русской души Достоевский выдумывал и такие отглагольные производные, что волосы в крови стынут. Слово «надрыв» корректно и стопроцентно точно едва ли можно перевести на другие языки. Именно не в значении депрессии, разочарования, психоза, а НАДРЫВА — непередаваемого эмоционального состояния, при котором сердце кажется надорванным, но еще не развалившимся.

Да, есть в английском языке глагол или существительное (по желанию) tear — то, которое «слеза». Его же можно трактовать и как надрыв. Но очень с большой натяжкой. Скорее, это слово означает «разрыв». Что существенно иное. И уж всех оттенков смысла точно не передает.

А вот русский надрыв — состояние, при котором обостряется конфликтное сочетание противоречивых реакций и побуждений — и внутри человека, и в его отношениях с миром, с микроскопом изучал именно Достоевский. Надрывная рефлексия с неконтролируемыми эмоциональными всплесками преследует примерно всех главных героев автора, на что он раз за разом непрозрачно намекает в небрежных названиях глав, над которыми, как кажется, особо никогда не корпел («Надрыв в гостиной», «Надрыв в избе» и др.).

Что самое интересное, Достоевский различал надрыв и самообман. И не стеснялся это подчеркивать. В его произведениях зачастую надрыв — результат чрезмерной саморефлексии, в ходе которой герой обнаруживает на дне души то, чего в ней практически или совсем нет. Поэтому многие чувства, которые с надрывом выражают его персонажи, или преувеличены, или искажены, или вовсе мнимы.

P.S. В калибровке русского языка и речи ФМ настолько преисполнился, что даже позволял себе рандомную пунктуацию, словно последний невежественный басурманин. Да, именно позволял себе это. Осознанно.

— Я ставлю запятую перед «что», где она мне нужна; а где я чувствую, что не надо перед «что» ставить запятую, там я не хочу, чтобы мне ее ставили! — передавала слова автора Варвара Тимофеева, корректор журнала «Гражданин».

Даже в культовом романе «Преступление и наказание» есть досадный ляп:

«Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам да двух-трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в руках, — вот и вся мебель».

Конечно: круглый стол овальной формы. Что за оксимироновщина?! («худой отпечаток плеча»). Нет, корректора не надо увольнять, Достоевскому указали на оксюморон, но он велел оставить «как есть». Почему? А вот это интересно. Есть два варианта.

Первый: в царской России того времени в мебельных магазинах встречались ценники, на которых было написано: «Стол круглый (овальный)». Это был трансформер: стол можно раздвинуть — и превратить его из круглого в овальный.
Второй: упрямый классик терпеть не мог, когда его правят и отпечатал ошибку в истории назло редактуре.

И то, и то очень похоже на правду.