Анекдот как маркер бытия

Учебники истории переписываются всё время. Условные победители в выборной гонке, революции или войне «устраняют» не менее условных побеждённых. Все помнят характерное вырезание Лаврентия Берии из энциклопедий или вырывание предисловий Льва Троцкого из стихотворных сборников Сергея Есенина. Вся «правда» и «истина», как бы парадоксально это ни звучало, сохраняются в художественной литературе и фольклоре.

Что написано пером, не вырубишь топором — это действительно так!

Сейчас объясню, как это работает. Виктор Некрасов, один из виднейших представителей лейтенантской прозы, автор романа «В окопах Сталинграда», как-то поведал молодому поэту Константину Кузьминскому, какое неожиданно примитивистское стихотворение сочинил его внук:

Дедушка старенький
Лет пятьдесят
Трусики порваны
Яйца висят

Естественно, внук не сочинил, а принёс с улицы. Это старенький советский стишок для разбитных дворовых мальчишек. Забавный и колкий. Но к нему можно подойти с инструментами филолога, культуролога и социолога.

Во-первых, обратите внимание, как точно этот фольклорный стишок отражает советский дефицит. Дедушке настолько надоело зашивать-перешивать одни единственные трусы, что он плюнул на всё и ходит с дыркой. Во-вторых, бросается в глаза, насколько иное было восприятие возраста. Впрочем, это касается не только советского времени. Так было всегда и везде. Но сегодня мужика пятидесяти лет язык не повернётся назвать дедом. Симптоматично, как «трусики» из общеупотребительного слова стали не то чтобы маргинальными, но вынесенными либо в невинный детский дискурс, либо в провокативно-сексуальный и женский. Ещё определённо что-то иное с восприятием человеческого тела. Какая-то здоровая асексуальность, наверное, ну и культурность, как ни крути. Сегодня за такое бы стихотворение обвинили бы во всех смертных грехах и сочинителя, и читателя, и ребёнка, и его родителей. И наконец, в стишке проглядывает пресловутый жилищный вопрос: в одном ограниченном пространстве проживает сразу несколько поколений одной семьи. Или не одной — и такое тоже было.

Что бы ни говорили современные пропагандисты, журналисты и ярые исты других профессий, художественная литература и фольклор уже всё зафиксировали. Анекдот в данном случае стал маркером бытия.

В этом году в издательстве «Common place» вышла небольшая книжка — «Красный смех. Советские анекдоты 1920-х годов». Это переиздание той же книжки 2019 года, но под другой обложкой. Составителем выступил историк Михаил Мельниченко, собиравший материал для диссертации на соответствующую тему. Надо отметить, что Мельниченко был сотрудником РГАЛИ и Научной библиотеки МГУ, а также редактором сайта «Устная история». В настоящее время — автор и руководитель проекта «Прожито». «Карьерная лестница», если сегодня так можно выражаться, впечатляет: что ни площадка, то уникальное в своём роде явление.

(Если вы ещё не знакомы с «Устной историей» или «Прожито», надо как можно скорее это исправить!)

Мельниченко уже выпускал такие книги, как «Анекдоты о Сталине» (2010) в «ОГИ» и «Советский анекдот: Указатель сюжетов» (2014) в «Новом литературном обозрении». А новая тонкая книжечка касается одного из самых интересных историко-культурных контекстов нашей страны — 1920-х годов.

Пореволюционное время. Гражданская война. ВЧК как «рыцарский» орден. Серебряный век торопится выплеснуть последнюю энергию через имажинистов, биокосмистов, экспрессионистов, ничевоков, конструктивистов, ОБЭРИУ, пролетарских поэтов и многих-многих других. Политическая борьба внутри ВКП(б) после смерти обостряется. Лев Троцкий в изгнании. Свёл счёты с жизнью Сергей Есенин, за ним встал в очередь Владимир Маяковский. В общем время — насыщенное.

И это время порождает любопытные анекдоты, в которых просвечивают юдофобия, сомнения в большевиках, издёвки над Лениным, смех по поводу украинизации, ловкость рук и не только рук наркома иностранных дел Чичерина, а самое забавное — гибкость и даже гуттаперчевость русского языка.

На одном из митингов оратор заявляет:

— Ленин — вор!
Естественно, поднимается шум. И тогда оратор поясняет:
— Вождь октябрьской революции!

В этом крохотном анекдоте смешалось и народное восприятие как самого Владимира Ильича, так и большевистской политики в целом. Тяга к аббревиатурам подкидывает неоднозначные моменты. А ещё в жизни масс проникает уголовный жаргон. И всё это становится понятно — всего лишь из четырёх строчек.

Издание, подготовленное Михаилом Мельниченко, снабжено необходимыми комментариями, поэтому любые не(до)понимаем легко снимается. Какие-то анекдоты воспринимаются именно как материал для исследований: они не смешные, но для своего времени достаточно острые. А есть те, которые хоть сейчас пересказывай, немного актуализируя. Вот, например, такой — он немного грубый, но этого ещё более точный:

Коломойский спрашивает Зеленского:

— Ты хочешь, чтобы я на украинизацию тебе денег выдал. Но это же чушь! Нет никакого украинского языка!
— Как это нет? Есть!
— Как по-украински будет «голова»?
— Голова…
— А «губы»?
— Губы…
— А «зубы»?
— Зубы…
— «Рот»?
— Рот…
— А «рука»?
— Рука…
— «Нога»?
— Нога…
— А «жопа»?
— Срака!
— И ты хочешь, чтобы я тебе на эту самую «сраку» полтора миллиона отпустил?..

Анекдоту сто лет в обед, а читается очень современно. Украинский язык есть, но украинизация — это и великая блажь, и большое горе. В этом плане характере и точен другой анекдот:

— Чем отличается русский язык от украинского?
— Русский язык до Киева доведёт, а украинский — из Киева выведет.

При чтении книги поражает вот ещё какой момент. Большевики были особенно чувствительны к художественному слову. Надежда Крупская запрещала сказки — и народные, и современные (в первую очередь досталось тогда Корнею Чуковскому). Повсеместно взращивались пролетарские писатели: как человек пишет, не так важно, главное — чтоб он был рабочим. Дошло до переработки мифологического пласта: былины сменились новинами, Ленин и часть старых большевиков стали хрестоматийными героями, повести и жития модифицировались до «Жизни замечательных людей».

А с фольклором практически ничего не произошло! Нет, пытались, конечно, сочинять агитационные частушки, пословицы и поговорки (мне особенно нравится, как это получалось у Маяковского — не пропагандистски, а издевательски и по-футуристски; например: не плюй в колодец — вылетит не поймаешь) и что-то ещё по мелочи. Появлялись какие-то новые, чисто советские жанры. Но по большому счёту фольклор оставался в неприкосновенности.

Дело в том, что 1920-е годы — это ещё и расцвет фольклористики. Учёные ездят по деревням и общаются со стариками — всё за ними записывают. По крупным городам ещё бродят сказители, последние баяны, их даже умудряются записывать на первые допотопные фонографические валики. Активно изучают фольклор и этнографию Георгий Виноградов, Алексей Макаренко, Эрна Померанцева, Александр Скафтымов и многие другие. В 1928 году в легендарном издательстве «Academia» выходит книга, которая сегодня есть (или должна быть!) у каждого филолога, — «Морфология сказки» Владимира Проппа.

И жанр анекдота, несмотря ни на что, живёт своей жизнью. И именно по нему можно понять ту эпоху. В это время даже художественная литература претерпевает изменения. Появляются первые производственные романы, взращивается соцреализм и т.п. Честные произведения, конечно, пишутся, но либо теряются на фоне тиражей условного Демьяна Бедного, либо запрещаются за «недостоверность» и «очернение существующего строя».

Любопытно было бы прочесть аналогичный сборник, но из другой эпохи — оттепельной, шестидесятнической. Брежневские и перестроечные анекдоты до сих пор циркулируют, «продукция» девяностых годов хорошо известна, в нулевые и десятые годы мемы, демотиваторы и прочие цифровые жанры существенно потеснили устное народное творчество. Поэтому хорошо бы было сделать выборку именно 1950-х — 1960-х годов.

В обывательском представлении это время расцвета советской культуры. Но учёные понимают, что не всё так просто. Официальная культура, действительно, побивает все мыслимые и немыслимые рекорды, а вот неофициальная, настоящая, живая, которая и останется в веках — живёт самиздатом и неподцензурными выставками. Как, интересно, это отразилось в анекдотах? Сработали ли они и на сей раз как маркеры бытия?