Афганистан для чайников: правление коммунистов

Итак, 27 апреля 1978 года в Афганистане достаточно неожиданно для Москвы к власти пришли коммунисты. Мы уже несколько раз проводили параллели с русской революцией 1917 года. Русская и афганская революции – близнецы-братья. Они похожи, как были бы похожи два спектакля, поставленных по одной пьесе; разница только в том, что в 1917 году сценой был дождливый Петроград, а в 1978 году ею стал пыльный Кабул. Диктатура Мухаммеда Дауда аналогична Временному правительству, просто его режим продержался почти 5 лет, а не 8 месяцев, как в России, потому что Дауд в отличие от наших Львовых и Керенских был человек умный, трезвый и гордый. Но он был обречен на историческое поражение, в основном по причине того, что его политическая платформа была очень узкой: это было продолжение младоафганских идей, непопулярный в многонациональном Афганистане пуштунский национализм. Мухаммед Дауд не нравился никому: он не нравился афганским коммунистам, которые способствовали перевороту 1973 года, не нравился радикальным исламистам, которые восприняли этот переворот в штыки, он не мог найти общего языка с Москвой и на Западе его тоже не считали за своего. И в результате он был убит.

Вкратце обрисуем историческую ситуацию по состоянию на весну 1978 года. Афганистан в 1970-х был чудовищно отсталой страной, точно так же, как и Российская империя в начале XX столетия была отсталым аграрным государством, бо́льшая часть которого была безграмотна, а социальные отношения регулировались многочисленными пережитками крепостного права. Статистические данные совпадают буквально! По переписи 1897 года 86% всех подданных Николая II были деревенскими жителями, как и в Афганистане в 1978 году. В сущности, в стране было только два крупных города – Кабул и Кандагар. Значительную роль в общественных настроениях играли религиозные предрассудки, племенные обычаи и инстинктивно-враждебное отношение к светской культуре, которая в предреволюционной России шла с Запада, а вот в Афганистане основным источником секуляризации была уже советская цивилизация: именно советские инженеры строили здесь промышленные объекты, горные тоннели, аэродромы и т. д. Причем было это задолго до прихода к власти коммунистов в 1978 году: Афганистан вошел в зону экономических интересов Советской России даже не при Дауде и не при Захир-шахе, а еще при Аманулле-хане, в 1919-м. За шесть десятилетий уровень образования и медицины немного подрос, однако на протяжении всего XX столетия Афганистан был прибежищем самых тёмных, самых религиозных, самых мракобесных персонажей. Сначала сюда бежали в 1920-х из нашей Средней Азии басмачи, которые были поголовно неграмотны, потом в конце 1940-х в Афганистан хлынул поток мухаджиров из Индии, потом пакистанские пуштуны начали перебегать за линию Дюранда. То есть естественный рост светской культуры и цивилизации постоянно разбавлялся иммиграцией очень бедных и непросвещенных людей. Конечно, они крепко держались за ислам и видели в нем утешение и спасение.

С другой стороны, афганский таджик или узбек мог всегда встретиться со своим родственником, который жил на территории СССР, и узнать у того, что в Союзе жизнь получше, поинтереснее: есть радио, телевизоры, холодильники, можно учиться в институте, в казахстанской степи в какой-то тысяче километров от советско-афганской границы вообще ракеты в космос запускают, в Ташкенте есть цирк, магазины, на среднеазиатских киностудиях снимают истерны с романтическими названиями вроде «Белое солнце пустыни» или «Алые маки Иссык-Куля», и даже в тюрьме на ужин макароны дают. В общем, нормальная, цивилизованная жизнь, а не как в афганской провинции, где вся культура сводится к походу в мечеть и к стрельбе по песчанкам и сусликам. Те, кто симпатизировал советской цивилизации и хотел того же, и шли в результате в коммунисты. Те же, кто боялся, что цивилизация размоет привычные патриархальные нормы, симпатизировал праворадикальным муфтиям. Вот и всё, очень простая и понятная дилемма.

До 1978 года эти два полюса кое-как удерживал от гражданской войны младопуштунский режим Мухаммеда Дауда. Теперь же никакой разделительной полосы не было, гаишник был застрелен и валялся в кустах, коммунистический и исламистский автомобили неслись друг к другу по встречке на бешеной скорости, и столкновение было неизбежно. Картина маслом. Однако если мы посмотрим на эту картину в лупу профессионального реставратора или искусствоведа, нам сразу же станет ясно, что и коммунистическая партия Афганистана (НДПА), и исламистское движение (моджахеды) не были едины, а представляли собой весьма разношерстные и противоречивые коалиции. В разогнавшихся автомобилях сидели конфликтующие между собой люди, каждый из которых тянулся к рулю и говорил, что нужно крутить баранку правее или левее.

И здесь опять же нам пригодится сравнение с русской революцией. Вспомним, что и наша коммунистическая партия не была едина: уже в 1903 году РСДРП раскололась на большевиков и меньшевиков. В Афганистане был похожий раскол со своей этнической спецификой. В НДПА было две фракции: «Хальк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»). Считается, что основу «Халька» составляли пуштуны. Это не совсем верно. «Чистокровные» пуштуны никогда не были сторонниками коммунистических идей в принципе, они всегда больше тяготели либо к националистам, либо исламистам. Лидеры «Халька» – это гильзаи, т. е. представители вот этого субэтноса, который является пуштунским только по языку, с этногенетической же точки зрения это, скорее, метисная группа, промежуточная между пуштунами и разного рода тюрками и таджиками. Чтобы вам было проще представить – это приблизительно в районе Газни, найдите этот старинный город на карте, и вы интуитивно поймете, о каких местах идет речь. Грубо говоря, гильзаи – это бедные пуштуны, которые живут в глухих горных районах, выращивать овощи-фрукты в этих горах невыгодно и неудобно, можно гонять овец, но и это тоже не дает больших доходов, поэтому гильзаи всегда были отчаянными сорвиголовами; именно они в XIX веке были подданными Дост-Мухаммеда и резали англичан. Два самых известных руководителя «Халька», Нур Мохаммад Тараки́ и Хафизулла Амин, были по происхождению гильзаями. Будем условно считать «Хальк» большевиками или левыми эсерами, потому что эта фракция была более радикальной и требовала немедленных перемен. Забегая немного вперед, скажем, что этническая основа движения «Талибан»* – это всё те же гильзаи, халькистский радикализм впоследствии трансформировался в исламский: поменялся знак заряда, но не его сила и желание всё к чертям разломать, разграбить и разбомбить.

Вторая фракция, «Парчам», была скорее умеренной и городской, это были, в сущности, меньшевики. Сейчас, когда читаешь документы этой фракции, ловишь себя на мысли, что идеи парчамистов жутко напоминают творчество товарища Плеханова, который, как известно, не особо-то и верил в революцию: ему всё казалось, что Россия еще не дозрела, что не сложились нужные исторические условия, не сформировался пролетариат. Этнический состав этой фракции был очень пестрый. Руководителем «Парчама» был Бабрак Кармаль, по национальности вообще непонятно кто: предки его отца были выходцами из Кашмира, в Афганистане они смешались с таджиками, мать Кармаля была гильзайкой – словом, человек не был связан глубинными племенными обязательствами и потому очень легко, как губка, впитал в себя коммунистические идеи. Другие парчамисты тоже явно не были людьми благородного пуштунского происхождения: Гулям Дастагир Панджшери, как нетрудно догадаться по имени, был панджшерский таджик, Султан Али Кештманд – хазареец и т. д. и т. п. То есть парчамисты-меньшевики были партией городской бедноты, богатой разве что в плане национального разнообразия, которого в миллионном Кабуле было не меньше, чем в Нью-Йорке или Москве. Для справки: в Ашхабаде жило в 1979 году 300 тыс., в Душанбе – 500 тыс., в Ташкенте – около 2 млн, т. е. Кабул стал бы вторым по численности городом советской Средней Азии, в случае ежели бы Афганистан вдруг изъявил желание примкнуть к СССР в качестве 16-й республики, а афганская культура быстро стала бы частью всесоюзных мод и конкурсов по типу «Алло, мы ищем таланты» – приблизительно как в 1930-х модными стали тюбетейки.

Главными бенефициарами Саурской революции стали халькисты. Собственно, сигнал к коммунистическому восстанию успел дать Амин, перед тем как его арестовали даудовские спецслужбы. Убив Дауда и захватив власть, коммунисты объявили о создании Демократической Республики Афганистан. Главой государства (председателем Революционного совета) и одновременно премьер-министром стал Тараки, министром иностранных дел и первым вице-премьером – Амин. Официальным флагом ДРА стало красное знамя с эмблемой «Хальк» в левом верхнем углу. Мы сейчас привыкли к тому, что афганский флаг – это черно-красно-зеленый триколор, однако в 1978-1979 гг. это было не так. Почувствуйте разницу. Это был флаг левых радикалов, а не умеренных, своего рода сигнал: готовьтесь к решительным переменам.

И перемены начались, совершенно большевистские. Во-первых, была объявлена земельная реформа, аналогичная нашему советскому декрету о земле, принятому II Съездом Советов в октябре 1917 года. Революционное правительство Тараки стало принудительно отбирать землю у богатых и передавать бедным. Однако в Афганистане никогда не было феодальной собственности в европейском смысле этого слова. Земельная собственность в Афганистане – явление скорее общинное, клановое, племенное. Земля как бы твоя и в то же время не твоя, ну то есть это как наши советские колхозы, которые по своей сути загнивающая русская община, «мир»: земля общая, средства труда общие, выйти из колхоза ты не можешь, а потому продолжаешь влачить непонятное существование за счет условных трудодней и коллективного быта (не нужно путать с «прогрессивным» совхозом, в котором ты получаешь не трудодни, а зарплату, и земля принадлежит не тебе, а правительству). Можно, конечно, «наехать» на председателя колхоза, если он богаче, чем ты, зазнался и зажрался. Но тогда получается не совсем понятно, у кого ты отбираешь собственность: у условного богача или у своих же братьев-общинников? В России с земельным вопросом в 1917 году всё было куда проще, отчетливей: большие объемы сельскохозяйственной земли были в частной собственности у дворян и ловких буржуев вроде чеховского Лопахина (который перехватил землю у опустившейся дворянки Раневской), а потому принцип «отобрать и поделить» был логичен и понятен русскому мужику без дополнительных комментариев красных комиссаров. А в Афганистане та же «сельскохозяйственная гильотина» уткнулась в сложную сетевую модель, и принудительный отъем земли ударил не по каким-то богатым помещикам, а по середнякам, по «колхозникам», которые были завязаны на главу своего клана или племени. И это многих, само собой, выбесило и настроило против афганских коммунистов и их непродуманных реформ по книжному, советскому образцу.

Далее другим декретом были отменены многочисленные долги афганских крестьян ростовщикам. Это вызвало, с одной стороны, облегчение трудовых масс, с другой – опять же нарушило привычный клановый баланс. На Востоке всё очень сложно в плане финансовых обязательств. Бывают такие случаи, которые в голове у западного или русского человека просто не укладываются. Например, ты заходишь в магазин и спрашиваешь, сколько вот эта вещь стоит. Тебе отвечают: столько-то. Ты уже достаешь кошелек, чтобы расплатиться, а продавец тебе говорит: «Погоди, давай поторгуемся», и начинает сбрасывать цену. Ты, конечно, не понимаешь, в чём дело. А дело в том, что продавец пытается завязать с тобой системные отношения, он рассчитывает, что за скидку, которую он тебе дал, ты потом когда-нибудь ответишь ему такой же любезностью и поможешь решить важные вопросы. Отмена долгов в Афганистане в 1978 году такие типичные восточные связи поломала. Условно, два афганских клана были связаны долгом, а теперь долга не было, межплеменные отношения, естественно, накалились, тысячелетняя система взаимных сдержек и противовесов зашаталась, как гнилой зуб.

Очень важную роль, наряду с земельным или долговым вопросом, в истории афганской революции сыграл женский. Во-первых, это касается вопроса о ношении паранджи, который вызывает в нашем постмодернистском обществе ожесточенные споры. Однако материализм учит нас тому, что этот спор иллюзорен: выбор зависит от общественного развития. Образованная горожанка в третьем поколении носить паранджу, скорее всего, не будет, а носить её будет только деревенская женщина, которая сильно зависит от своего мужа, отца, старейшины. Если страна индустриализована и просвещена, процент носительниц паранджи в такой стране будет сведен к минимуму, и, наоборот, если страна всё еще аграрна и дика, в ней непременно будет множество забитых строгими деревенскими нравами девчонок, которых легко превратить в террористок-самоубийц, объяснив на пальцах, что этого хочет бог. Коммунизм всегда выступал за свободу от всякого фундаментализма и религиозного мракобесия в отношении женщины. Фундаменталисты же в своем убогом религиозном мозжечке считают, что коммунисты хотят развратить женщин и сделать их секс-рабынями в своих сталинских лагерях. Вот в одном предложении мировоззрение типичного исламиста, он же «махровый православный», он же испанский франкист с тёмным католицизмом в башке, он же куклуксклановец из «библейского пояса» на американском Юге. Так как Афганистан к 1980 годам был всё еще глубоко аграрной страной с 86% деревенского населения, то и позиции подобных защитников паранджи были необыкновенно сильны, причем это даже не сводилось к исламу, а было прямым следствием нищеты и беспросветности. Соответственно, решение правительства Тараки, разрешившее афганским женщинам не носить паранджу, вызвало мощную волну протестов.

Похожие ситуации в афганской истории уже несколько раз возникали и каждый раз приводили к серьезным политическим последствиям. Вспомним, что восстание Бачаи Сакао в 1928 году вспыхнуло именно после того, как были обнародованы фотографии жены Амадуллы-хана Сорайи Тарзи в европейском платье. В 1959 году история повторилась, когда на публике с открытым лицом появилась жена Захир-шаха Хумайра Бегум. Это опять привело к усилению исламистских настроений и к суете внутри правящего пуштунского клана; результатом этой суеты стала, в конечном счете, отставка Мухаммеда Дауда с поста премьер-министра в 1963 году. То есть либерал-национальный Захир-шах и его национал-социалистический кузен Дауд начали Афганистан потихоньку избавлять от паранджи, но было это, как и всё, что делали Баракзаи, очень половинчато. Кабул 1960-х годов представлял собой типичный для тех времен восточный город контрастов (комедия Гайдая очень точно этот журналистский штамп улавливает): по Кабулу расхаживали одновременно афганки в парандже и туристки-иностранки либо кабульские интеллигентки в шикарных парижских модах: широкие брюки, юбка-полусолнце, прическа а ля Брижит Бардо из фильма «Восхитительная идиотка» – словом, разновидность зоопарка, в котором простая азиатская женщина может посмотреть на западных мартышек через прорезь никаба. Халькисты же, в отличие от Баракзаев, подошли к делу радикально и решили зоопарк поломать и сделать всех женщин Востока по-настоящему свободными. Конечно, в теории это было правильное и благородное решение, но оно только ещё больше добавило ненависти к коммунистам в этой стране больных на голову мракобесов.

Теперь во-вторых. Правительство Тараки дало женщинам право голосовать. Тут необходимо заметить, что Афганистан был не последней страной на планете Земля, допустившей женщину к избирательной урне. В прогрессивной, казалось бы, Швейцарии права женщин попирались аж до 1971 года, в Португалии до 1974-го, а в Лихтенштейне до 1984-го! То есть хваленые европейские страны не так либеральны, как мы иногда думаем. Запад просто очень любит изображать себя пионером демократии и эмансипации, что не так: это глубоко консервативный и трусливый мир, и в этом смысле революционный Афганистан был гораздо прогрессивнее убогого Лихтенштейна, который не более чем осколок феодального строя (как, к слову, и другая карликовая страна под названием Ватикан). Но эта прогрессивность дестабилизировала Афганистан. В клановых условиях право женщины голосовать не значит ничего. Женщины просто будут голосовать, как им скажут племенные старейшины. А так как многие старейшины были обижены халькистами, то и всеобщее избирательное право, получается, пошло Демократической Республике Афганистан только во вред.

И, наконец, третья важная деталь, связанная с женским вопросом в Афганистане. Халькисты отменили обычай калыма. И это тоже сильно нарушило привычный порядок вещей, порвало кучу системных связей и клановых обязательств. Для Востока, где калым не только хороший доход, но и способ породниться с нужными людьми, такое нововведение опасно.

Резюмируем. Халькистские реформы только раздражали людей, а их главные противники, исламисты, в силу врожденной нетерпимости горели лютой ненавистью ко всему светскому и коммунистическому, не вписывающемуся в их представления о жизни, по своей сути варварские, доцивилизованные, родоплеменные. И очень скоро ситуация в Афганистане стала выходить из-под контроля и превращаться в примитивную бойню за красный либо условно-зеленый исламистский флажок (на самом деле флаги афганских исламистов очень разные: флаг талибов, например, белый).

Халькисты не были такими уж яростными атеистами, как может показаться. Они поначалу утверждали, что всего лишь хотят создать «прогрессивный, современный и чистый ислам». Однако инстинктивное сопротивление коммунистической политике со стороны мусульманского духовенства и родоплеменной знати очень быстро привело к тому, что из халькистских декретов слова «Аллах» и «ислам» исчезли в принципе.

С особенной тревогой за развивающейся в Афганистане коммунистической революцией следили в Вашингтоне, где президентом тогда был записной дурак и либерал Джимми Картер. Позиции Картера были невероятно шаткими. Америку всё еще трясли последствия экономического кризиса 1973-1974 гг. Картер очень хотел набрать политических очков, чтобы переизбраться на второй срок. А потому он начал вбухивать в поддержку афганских моджахедов сотни миллионов долларов в расчете ликвидировать власть коммунистов в Афганистане и выдать это за свою великую внешнеполитическую победу, что на фоне сайгонской катастрофы моментально сделало бы Картера национальным героем и величайшим президентом за 200 лет. Почувствовав руку дающего, исламисты активизировались и пошли в контратаку на позиции халькистов-большевиков.

И снова вспомним, что и в истории русской революции страны Антанты из страха перед коммунизмом активно снабжали белых генералов деньгами и оружием вплоть до танков. С тактической точки зрения план был в том, чтобы захватить власть в какой-нибудь приморской провинции (в Крыму, например), а уже потом использовать это как базу разрастающегося антикоммунистического мятежа. Планы руководимых агентами ЦРУ моджахедов в 1978-1979 гг. были в этом смысле очень похожие, за исключением только того, что в Афганистане нет моря. Группы боевиков пытались при поддержке мусульманского духовенства захватить власть в какой-нибудь провинции, чтобы разжечь большой пожар. Уже в мае 1978 года афгано-пакистанскую границу перешел отряд Гульбеддина Хекматияра. Раньше пакистанцы его не выпускали в Афганистан, потому что между Даудом и пакистанскими властями была договоренность о том, что Пакистан удерживает афганских оппозиционеров, а Дауд, в свою очередь, не пытается больше играть на национальных чувствах пакистанских пуштунов. Теперь же Дауд был убит и все договоренности с ним потеряли всякий смысл. Моджахеды ломанулись в Афганистан.

Правительство Тараки проникновение этих исламистских групп увидело и обнаружило, что с афганской стороны их поддерживает мусульманское духовенство. И тогда халькисты решились на отчаянный шаг: они попросту закрыли все мечети в Афганистане. Сказать, что это была авантюра – значит ничего не сказать. Это была катастрофа. Всё загудело моментально. Революция достигла своего пика. Начался банальный красный террор, ничем не отличающийся от большевистских репрессий против православной церкви либо якобинских против католической (т. н. Сентябрьские убийства 1792 года). Праворадикальных муфтиев начали тупо резать и складывать их тела возле мечетей в назидание всем любителям простой исламской старины.

С другой стороны, популярные ныне в России вопли на тему «злые большевики взрывали церкви, пытали новомучеников, насиловали прекрасных гимназисток в подвалах ЧК и съедали православных детей живьем» явно политизированы независимо от того, правда это или нет. Большевики не относились враждебно к религии, они относились враждебно к политическим партиям, важной частью которых была радикально-правая религиозная составляющая, например, к черносотенцам. На саму религию, если она была политически нейтральна, коммунистам было плевать. Священники или муфтии попадали в лапы ЧК только при условии, что они поддерживали правых и агитировали против Советской власти (то есть изменяли завету Христа «воздатите кесарева кесареви и божия богови»). Конечно, их расстреливали втихую, а потом закапывали на заднем дворе. Но когда политическая подоплека к 1940-м выветрилась, церковь автоматически перестала быть врагом Советской власти; тогда товарищ Сталин вспомнил о том, что он бывший семинарист, и милостиво соизволил православным наконец-то избрать патриарха, что и случилось в 1945 году. Победа СССР в Великой Отечественной войне (в которой последние белогвардейцы и белоказаки выступили на стороне Гитлера) как бы замыкает этот виток революционного террора за политической ненадобностью, закрывает целую эпоху противостояния белых и красных.

В Афганистане в 1978-1979 г. развернулась точно такая же политическая борьба, что и в Советской России в 1917–1945 гг. Точно такая же. Ислам тут вообще ни при чем. Нет бога, кроме Аллаха, но и Аллах – не листовка, не вспомогательный политический инструмент. Ислам – великая религия, а из него сделали примитивное оружие пропаганды, низвели до пошлого политиканства, до разновидности бесстыдного черносотенства. Переменная «икс» в этом уравнении могла означать ислам, православие, католицизм, религию Древнего Египта, «культ цветов» – словом, любую консервативную идеологию с богами и жрецами. Тут дело в примитивном противостоянии правых и левых радикалов, в столкновении двух мировоззрений: первое мировоззрение, консервативно-клерикальное, было за родоплеменные обычаи, паранджу и натуральную экономику, второе – за свободные городские нравы, бюстгальтер и телевизор с «Песней-78». Для нас сейчас это какое-то старьё. Но поставьте себя на место молодого афганского узбека, который включает телевизор и видит, как на сцену выбегает в белоснежном костюме Мансур Ташматов, который поет про дивный солнечный город в кольце садов (Ташкент). Ну конечно, это привлекает. Хочется плюнуть на средневековое афганское мракобесие и свалить поскорее в прекрасный Советский Союз – ну или сделать Афганистан хоть немного похожим на эту телевизионную картинку. И мулла, который встанет на твоем пути и начнет читать тебе средневековую мораль и мешать наслаждаться жизнью, будет немедленно убит. Светская, условно западно-советская культура к концу 1970-х достаточно широко проникла в Афганистан, чтобы поколебать вековые восточные устои. Вот почему в Афганистане вспыхнуло естественное сопротивление этим бюстгальтерам со стороны мусульманского духовенства, а следом за этим по логической цепочке и антиклерикальные репрессии, потому что трагедия была неизбежна, трагедия всегда возникает из политической невозможности и непримиримости, а вовсе не потому что коммунисты были звери и людоеды.

В общем, противостояние этих двух парадигм привело к печальным событиям марта 1979 года, известным как «резня в Герате» или «мятеж в Герате».

Продолжение следует.

* «Талибан» – террористическая организация, деятельность которой запрещена на территории РФ.