Вулкан Семёнов. 90 лет назад появился на свет создатель Штирлица

Юбилей первый, документальный: 8 октября 1931 года в Москве родился писатель Юлиан Семёнов.

Его отец Семён Ляндрес работал заместителем главреда «Известий», причём главного редактора звали, если что, Николай Бухарин. Однажды Ляндреса вызвали на дачу к Сталину, прислали машину. Ребёнка деть было некуда, Ляндрес оставил было сына в машине, но Сталин сказал: ведите сюда, пусть с нами побудет. Так маленький Юлик посидел на коленях у Сталина.

Бухарина расстреляли в 1938-м, Ляндреса не трогали до 1952 года, когда он всё-таки попал за решётку. Получил восемь лет, отсидел два, вышел больным. Уже тогда проявился характер сына: он писал во все инстанции, требуя разобраться в деле отца. Будущего писателя исключили из Московского института востоковедения (где он подружился с арабистом Евгением Примаковым, будущим премьер-министром) и из комсомола. Когда отец освободился, сына восстановили и там, и там.

Дипломированный специалист по пушту и дари, Семёнов работает в Афганистане. Пишет роман «Дипломатический агент» о разведчике-востоковеде Яне (Иване) Виткевиче – в каком-то смысле прото-Штирлице.

Оставив науку ради журналистики – причём не кабинетной, а полевой и международной – Семёнов в 1960-х работает корреспондентом центральных изданий за рубежом: Франция, Испания, Германия, Куба, Япония, США, Латинская Америка, ФРГ… Сегодня он в тайге с охотниками на тигров, завтра — на полярной станции, послезавтра – на стройке БАМа и вскрытии кимберлитовой трубки.

Пишет. Нащупывает свой жанр – остросюжетный детектив: шпионский, геополитический, милицейский… Есть ощущение, что в самой читающей советской стране Юлиан Семёнов проходил по разряду литературы массовой, не «высокой». Но сегодня очевидно: испытание временем Семёнов выдержал. Если говорить о пересмотре литературных иерархий – не суть, ортодоксальной советской или ортодоксальной антисоветской, вне идеологических штампов любой полярности, по гамбургскому счёту, — то тут, думается, Семёнов свой личный рейтинг способен не то что не потерять, но даже улучшить. Да и многих сегодняшних он бьёт наповал, затыкает за пояс, выносит в одни ворота.

Писал на публику? Слишком легко и слишком быстро? Осознанно выбрал беспроигрышный жанр?

Но для кого писать, как не для публики, и неужели это надо делать непременно с муками, и разве литература не должна увлекать? Не в жанре дело, а в том, как это сделано. «Когда детектив базируется на факте, на скрупулёзном изучении эпохи, предмета, конкретики… тогда появляются «Тихий американец», «Наш человек в Гаване», «В одном немецком городке», «Сожжённая карта». Я убеждён, что чем дальше, тем больше детектив будет переходить в жанр документальной прозы, – этим он прочно утвердит своё место в «серьёзной» литературе», — эти слова Семёнова представляются программными. Он хотел прописать детективный жанр в большой литературе, произвести его в офицерское звание.

Семёнова можно упрекнуть в конъюнктурности, вспомнить его дружбу с главой КГБ Андроповым… (Те же «Семнадцать мгновений весны» — вовсе не о войне против Гитлера, с ним-то весной 1945 года всё уже было ясно, а о противостоянии СССР и США, о зарождении холодной войны). Но эта дружба шла только на пользу, давая допуски и открывая двери, а главное – насколько захватывающе поданы нюансы большой политики, объяснены национальные интересы Союза; если это пропаганда – я за такую пропаганду.

Чуткий, как радар, Семёнов раздвигал границы разрешённого. Был блистательным журналистом, с жадным интересом к людям и жизни. Интервьюировал Скорцени, Шпеера и Вольфа, вёл журналистские расследования тогда, когда никто ими у нас не занимался, искал с Жоржем Сименоном – почти однофамильцем — Янтарную комнату, писал репортажи из Китая, Лаоса, воюющего Вьетнама. Вспоминается ещё один почти однофамилец – Константин Симонов, объездивший массу горячих точек; просятся сравнения с Киплингом, Хемингуэем, Прохановым… Интересно, что ни Проханов, ни Семёнов не состояли в партии, хотя были допущены везде, побывали даже в тех холодных, тёплых и горячих точках, где СССР официально никаких дел не имел и де-юре не присутствовал.

Миллионные тиражи, многочисленные экранизации; «Петровка, 38», «Огарёва, 6», «ТАСС уполномочен заявить» — и, конечно, Штирлициана.

А сколько обаяния, энергии! В перестройку Семёнов развернулся вовсю: открыл первое частное издание в СССР – газету «Совершенно секретно» (где положил себе символическую зарплату в рубль), основал журнал «Детектив и политика», пригласил в Москву одиозного эмигранта Эдуарда Лимонова и бог весть что бы ещё наворотил, если бы не болезнь и смерть в 1993 году.

Жизнь Семёнова не менее интересна, чем его книги. Неистовый, бурлящий, извергающийся — настоящий человек-вулкан. Он ещё и актёр: снялся не где-нибудь, а в «Солярисе» Тарковского. В лимоновском «Иностранце в смутное время» он появляется под прозрачным псевдонимом «Солёнов». Лимонов, кстати, предполагал, что Семёнов умер не совсем своей смертью.

Сто мгновений Штирлица

Юбилей второй, художественный: летом 1921 года во Владивостоке появился Штирлиц. Он родился в один день с Семёновым, только в Забайкалье и раньше — в 1900 году.

По-настоящему всенародным Штирлица сделала лента Татьяны Лиозновой с Вячеславом Тихоновым, но впервые Исаев возник в романе «Пароль не нужен», вышедшем в 1966 году (параллельно Семёнов на том же материале написал пьесу «Шифровка для Блюхера»). Штирлицем его, конечно, тогда ещё не звали. Это был Всеволод Владимиров под легендой ротмистра Максима Исаева, экс-сотрудника пресс-службы колчаковского правительства. Действие романа происходит в 1921-1922 гг. во Владивостоке, Хабаровске и Маньчжурии.

Не отец ли – издатель, литературовед, возвращавший наследие расстрелянного писателя Виктора Кина (Суровикина), — заинтересовал Семёнова темой Гражданской войны на Дальнем Востоке?

Комсомолец Суровикин в 1921 году работал в красном подполье Владивостока. Прототипы героев его единственного романа «По ту сторону» — сам Кин (не отсюда ли фамилия «Кин» у штирлицевских связных — радистов Эрвина и Кэт из «Мгновений…»?) и чекист Виктор Шнейдер (Шнейдеров), брат создателя «Клуба кинопутешествий» Владимира Шнейдерова. Семён Ляндрес обрабатывал мемуары Шнейдера, тот, в свою очередь, консультировал Семёнова во время работы над «Паролем…» (как и старый большевик, член Совета министров Дальневосточной республики Фёдор Петров и писатель Всеволод Н. Иванов – белоэмигрант, работавший в Харбине на советскую разведку и в 1945 году вернувшийся на родину).

«Крёстным отцом» Штирлица считается востоковед, контрразведчик, писатель Роман Ким (1899-1967). Это он рассказал Семёнову о некоем журналисте Максиме Максимовиче, появившемся в белом Владивостоке летом 1921 года. Семёнов, в свою очередь, наткнулся в Хабаровском госархиве на записку, согласно которой в том же году в белый Владивосток переправили «чудесного молодого товарища» от Дзержинского. Сопоставив факты, Семёнов решил: «товарищ» и «Максим Максимович» – одно лицо. Так родился разведчик Владимиров-Исаев-Штирлиц.
После войны, выйдя из тюрьмы, куда он угодил по ложному обвинению, Ким стал основоположником советского политического шпионского романа (рекомендую его ЖЗЛ- биографию, написанную Александром Кулановым). Семёнов доведёт жанр до блеска, а в «Пароле…» сделает Кима прототипом подпольщика Чена (Марейкиса), для связи с которым Исаеву во Владивостоке не был нужен пароль.

В первой книге Штирлицианы Семёнов продолжает реабилитацию репрессированных военачальников Постышева и Блюхера средствами литературы. Он чётко следует фактам, вводит подлинные документы. Книга читается как репортаж с эффектом присутствия — говорю как коренной житель Владивостока. Ошибок в «Пароле…» нет — есть художественные допущения (например, у чумного лазарета лежат припорошенные снегом трупы, но лёгочная чума, пришедшая из Китая в 1921 году, хозяйничала во Владивостоке с апреля по сентябрь, трупы сразу сжигали, так что снега быть не могло). Точно, как в учебнике, передан ход Волочаевского боя под Хабаровском. Даже нелепая фамилия начальника белой контрразведки – Гиацинтов – оказывается реальной. Имея научный бэкграунд, Семёнов уважал факт, умел – как мало кто из писателей — работать в архивах (хотя, казалось бы, не был книжным червём – любил жизнь, застолье…), ввёл в оборот массу интереснейших сведений. А ведь историю мы знаем именно по романам – научные монографии остаются уделом крайне узкого профессионального круга. Режиссёр Борис Григорьев, который, готовясь к экранизации «Пароля…», побывал на Дальнем Востоке, вспоминал: какой бы документ он ни взял в архиве, везде видел отметку «Ю. Семёнов». «У него было свойство: если он внедрялся в какую-то тему, то как кит раскрывал пасть, всасывал весь планктон… Память у него… была какая-то звериная, биологическая… Он мог цитировать какие-то документы буквально дословно, знал тысячи имён, помнил тысячи лиц», — вспоминал Григорьев. В фильме «Пароль не нужен» (1967) – первой ленте о Штирлице – Исаева сыграл Родион Нахапетов, командарма Блюхера – Николай Губенко, Чена — бухарца, притворяющегося корейцем, — Василий Лановой. Съёмочная группа сумела доехать до закрытого тогда Владивостока (а в наше время Сергей Урсуляк предпочёл отснять владивостокские сцены «Исаева» в Севастополе). Японцев в массовке изображали матросы, призванные на Тихоокеанский флот из Средней Азии.

Владивостокская миссия Исаева — не единственное его появление на востоке. В первой версии повести «Исход» он отправляется в Монголию под именем белого полковника Сомова и внедряется в штаб барона Унгерна. Позже из-за того, что действие происходило в том же 1921 году (а может, и потому, что юный Исаев на полковника не тянул), Семёнов переименовал героя в Прохорова.

Семёнова называли советским Флемингом. Но если Бонд – хладнокровный убийца, пьяница и плейбой, то Штирлиц – интеллигент и гуманист, уважительно относящийся к народу и культуре даже враждебной Германии (иногда кажется, что он даже слишком образцов — тоже выпивает, и даже за рулём, но в меру; тоже нравится женщинам, но не волочится за ними). Что уж говорить о глубине проработки исторического материала – вспомним карикатурный СМЕРШ Флеминга, вынашивающий сколь бессмысленные, столь и кровавые планы спустя полтора десятка лет после своего расформирования! Читать сегодня Флеминга всерьёз невозможно – Семёнов же настоялся на времени, став только лучше, как благородный напиток. А если наше кино не сделало из Штирлица того, что сделал из Бонда Голливуд, то это точно не вина Семёнова.

Есть прекрасные писатели, не оставившие своего героя. Штирлиц же продолжился даже в анекдотах – высшая награда для персонажа. Пусть даже тут, как и в случае с Чапаевым, главная заслуга принадлежит не столько литературному первоисточнику, сколько «важнейшему из искусств».