Андрей Рудалёв: «НАС БУДУТ БИТЬ ПО САМОМУ БОЛЬНОМУ»

У Иосифа Бродского в «Подражании Горацию»: «Лети по воле волн, кораблик. / Твой парус похож на помятый рублик. / Из трюма доносится визг республик. / Скрипят борта».

Это про распад большой страны. Тогда у кораблика появился «кормщик Боря», а горизонт стал неотличим от горя…

У Бориса Рыжего в стихотворении «Костер», датированном ноябрем 1993 года, то же катастрофическое буйство стихии: «Внезапный ветр огромную страну / Сдул с карты, словно скатерть, – на пол…»

Фото: grani21.ru

У Ольги Старушко из Севастополя в блестящем поэтическом сборнике «Родительская тетрадь» – «задыхаясь» и обреченно. Как моряки с подлодки «Курск». Именно таково было переживание всех тех распадных процессов, эхо которых действует до сих пор.

Сначала Крым вдруг оказался за бортом, а после «задохнется «Курск»», будто попавший в разломы разорванной на части страны, ставшие смертоносными бермудскими треугольниками.

Поэт Ольга Старушко об этом пишет так: «Никто не в курсе, / что Родина резко / изменит курс. / Никто не знает, / что Крым останется за бортом, / что будет со всхлипом / ловить ускользающий воздух / ртом, / пока темнеет в глазах». Или учиться «дышать под водой» в утрате ориентиров и берегов.

Уже начиналась новая эпоха. Новый век, новое тысячелетие.

Гигант-антей «Курск» был заложен на стапелях северодвинского «Севмаша» за год до катастрофы Союза. Построен уже в новой стране, растерявшей секрет своей силы, ставшей бессильной. Несшей печать той самой катастрофичности, трансформировавшейся в воплощенный ужас – в стук из глубины, в сигнал о помощи, которая не придет. Этот звук «преследует, как наваждение».

Все именно так – «задыхаясь» и звук из глубины, практически неразличимый. И это состояние преследовало практически все постсоветские десятилетия.

Хотя и до трагедии «Курска» было в избытке знаков-предупреждений, которые не считывались. Так, в начале октября 1991 года в Белом море у острова Жижгин потерпел аварию атомоход из серии «Акула». При отработке штатной задачи возник пожар в ракетном люке. Субмарину спасли, удалось обойтись без жертв. На борту был ядерный боезапас. Стране оставалось существовать всего ничего. Затем подобные уникальные чудеса технической мысли ударными темпами утилизировали под присмотром специалистов из НАТО и Пентагона, которые признавались, что ради этого стоило жить…

Ольга Старушко не уходит и от вопроса о личной ответственности и собственной потере ориентиров: «Я тоже была / в растерянности / и в бегах. / Я тоже утратила / ориентиры / и берега». Говорит о том, что непоправимость грядущего не считывалась, не воспринималась как реальность то, что «земля у нас уходит из-под ног». И начинается «странный сон», когда «родина вдруг станет заграницей», сползая к своему декабрю большой беды.

Будто фоном звучит известное: «Но никто не хочет и думать о том, / Пока «Титаник» плывёт»…

Но через то шоковое, тот воплощенный ужас и пошло медленное всплытие. «Курск» был знаком пограничья. Или – или. Сущностная дизъюнкция современной отечественной истории, где на весах –вопрос существования отечественной цивилизации и перспективы вслед за Союзом уйти на дно, стать вечно потерянной Атлантидой.

До этого была сдача, предательство. Потеря тех самых ориентиров. Прямая аналогия: история фрегата «Рафаил». Не грозный архангел, а «первый на флоте, кто сдался, не принял бой». Поэтому «забвенье и смерть, как встарь, / всем, кто опустит флаг». Сдача ведет к позору и последующему разрушению, уничтожению.

Именно так и произошло в том декабре большой беды 91-го, когда «Родина резко сменила курс».

Разворот с полного погружения на дно связан с чувством обретения родной почвы: «Ее недавно мне вернули, / Точка. / И никогда не выбьют из-под ног». Точка. Наверное, это стихотворение Ольги Старушко надо читать в ответ на вопрос: «Чей Крым?» Чей… людей, которые чувствуют родство с этой землей и нераздельную слитность.

Произошло чудо: не «Курск», а Крым вернулся вместе с голосами молящих о спасении людей, а через это потрясение и страна будто возвратилась к себе, очнулась от помутнения и обольщения, восстановила свой настоящий курс.

В поэтическом сборнике Ольги Старушко важен образ блиндажа «времен второй геройской обороны», обнаруженного в Севастополе. Это образ живой, неуходящей истории, ее соприсутствия с современностью. Героический блиндаж до сих пор ведет свою оборону. Уже третью в ситуации «как будто мы теперь готовы пасть», когда «винят свою страну».

Теперь этот блиндаж атакует бульдозер лжи, призывающей все к тому же: пасть, сдаться, покаяться. А современность под знаком того же позора «Рафаила», сдавшаяся, принимающая чужую «правду», грозится убить его защитников. Отсюда и их вопрос: «…Ты сожалеешь об убивших нас? / Мы не за то, сопляк, отдали жизни, / чтобы за наших правнуков взялась / вся кодла, что тоскует о нацизме, / о свастике, эсэсовском кресте / скулит, сапог вылизывая панский, / и так же брешет яростно о тех, / кто убивал в Донецке и Луганске. / Когда они придут, ты, сволочь, сдашь / и Сталинград, и Крым, и тот блиндаж?»

Ольга Старушко – человек большого поэтического дарования, в котором и боль, и стойкость, нерушимая человеческая крепость, и чувство родства, дома. Но дело в том, что ценностная система, превалировавшая в нашей литературной, шире – культурной сфере такова, что категорически отвергала подобные ей голоса. Она была настроена на их обнуление, отмену, чтобы они раз и навсегда замолкли, как тот стук с «Курска». Прямо скажем, идеологически в нее не вписывались, а идеология давно подчинила эстетику. Идеология выталкивала Старушко и подобных ей на маргинальную периферию.

Для новой системы ценностных координат, со ставкой на отмену всего отечественного, совершенно малозначимым было то, от чего поэт задыхалась, наблюдая растерзанную родину, на которую спустили всех собак. То, что для нее было трагедией, для других открыло море возможностей и оказалось символом головокружительной свободы. Будто разные измерения, различные человеческие оптики с совершенно не пересекающейся системой ценностей. Культурный разлом, на который и был расчет.

Культурная переделка делала ставку на блудных детей с утраченным «чувством дома», забросивших и забывших «родительскую тетрадь». Поэтому и поэтическое послание Ольги Старушко для подобной системы измерений – ничто, а ее голос неразличим. Ведь то же «чувство дома» там давно растеряно и забыто. Или вывернуто наизнанку.

Почему так произошло, почему отступились, отказались, сбились? Все потому, что «чувство дома» не просто дар, но и колоссальная ответственность, это крест, труд и борьба.

«Родительская тетрадь» Ольги Старушко – весть об обретении дома, его защите и обороне: «Наш дом и так был взорван и расколот. / Нас будут бить наотмашь и под дых, / нас будут бить за парус и за штык, / за якорь и за крест, за серп и молот».

И особенно важны ее финальные строчки-завет: «Нас будут бить по самому больному, / и нам нельзя утратить чувство дома».

Ольга Старушко. Родительская тетрадь. Стихи. – СПб, Питер, 2023.