Алексей Чадаев: «России тысяча лет, и в эту тысячу лет входит энное количество проигранных войн. В том числе жестоко проигранных, внутренних потрясений, распадов государства и так далее»

Сегодня в гостях у «Ваших Новостей» директор Аналитического центра «Московский регион» политолог Алексей Чадаев. Для читателей, с этим именем еще не знакомых, будет приятным сюрпризом открыть нового эксперта, блогера и ученого, несомненными достоинствами которого являются не только максимально широкий взгляд на мировые политические процессы современности, но и легкий и оригинальный стиль подачи информации. Иначе говоря, Алексей Чадаев – редкий сплав фундаментального научного подхода и несомненного публицистического таланта.

«ВН»: – Сегодня многие эксперты, причем как либерально настроенные, так и «патриоты», потерянно повторяют, что «если Россия уступит украинскую схватку, то России не будет». Это уже такая мантра. Как вы считаете, такое утверждение – это риторический прием? Или реальный консенсус с обеих сторон – патриотов и либералов?

– По мне, это лажа, конечно. Россия и не такое переживала. В этом смысле люди таким образом пытаются устроить возгонку патриотической мобилизации. Мол «Наверх вы, товарищи! Все по местам! Последний парад наступает». Мотив как бы понятен. Но России тысяча лет, и в эту тысячу лет входит энное количество проигранных войн. В том числе жестоко проигранных, внутренних потрясений, распадов государства и так далее. Так что чего-то привычного нам в этом случае, наверно, не будет. Но Россия была, есть и будет. 

«ВН»: – Да, когда Америка вела свои проигрышные войны, никто почему-то не говорил, что если Америка не выиграет, то ее не будет. Почему-то именно Россию всё время стараются «похоронить», даже патриоты. 

– Это не похоронить. Люди таким образом понимают свою роль в той самой возгонке мобилизационного градуса. То есть «давайте сейчас соберемся, поднатужимся». Есть просто ощущение, что война вроде как вовсю идет, а мы всё еще не собрались и не поднатужились. 

«ВН»: – Сейчас много говорят о том, почему не наступает «культурной мобилизации». То есть по тому, как бытийствует народ, иногда вообще не понятно, что где-то идут серьезные военные действия.

– Что такое «культурная мобилизация» – надо разбираться. Термин этот слишком расплывчатый и неточный. Культурная мобилизация – это мобилизация, которая прошла культурно? Очевидно, имеется в виду некий больший уровень патриотического воодушевления тыла, чем сейчас мы видим. Чтобы певцы писали песни, художники рисовали картины, граждане собирались на патриотические мероприятия и спектакли, больше собирали, чем сейчас собирают, на помощь фронту и нещадно клеймили, шеймили и хейтили разного рода врагов и пацифистов. Видимо, это понимается под культурной мобилизацией… И основная причина – что у нее очень мало лиц, у мобилизации вообще и у культурной в частности. Они все наперечет и все известны. А история-то в том, что каждая фигура и каждый персонаж работают со своей референтной группой, в остальные не проникает. Значит, мы видим «частичную культурную мобилизацию». 

Фото: РИА Новости / Григорий Сысоев

Это такой феномен, когда кто-то мобилизовался, а кто-то живет в режиме страуса. То есть «голову в песок, пытаюсь жить, как живу, хотя это уже и невозможно». Сейчас сетка коммуникативной реальности устроена так, что всё завязано на лица, а лиц мало. 

«ВН»: – К слову, о терминологии. С 24 февраля появилось много новояза. Что-то из этого клише пропагандистские, что-то реально имеет смысл, может быть, и научный. Но вот мне запомнился такой термин – военно-гражданское общество. Подразумевается часть общества, которая как раз не прячет голову в песок – активисты, военкоры, добровольцы. Но складывается чувство, что власть их побаивается. Как будет встраиваться диалог власти и этого ВГО? 

– Я не то чтобы согласен, что власти побаиваются, я вижу другое. У меня создается впечатление, что там риски воспринимаются так, что когда диванный патриот переходит из диванного состояния в деятельное, разнообразные салтыково-щедринские мерзости российской бюрократической действительности начинают казаться ему большим врагом, чем тот враг, который по ту сторону линию фронта. И он в своем патриотическом порыве начинает крушить, когда такой команды не было. Впрочем, надеюсь, что не начнет… 

«ВН»: – В интервью каналу «День ТВ» вы рассказывали о коммерциализации нашей политики в 90-е. Сначала шла коммерциализация политики, потом пришел Владимир Путин и в начале 2000-х укоротил разгул больших частных денег. Эта система пришла в равновесие потом. Теперь в условиях западных санкций русские деньги оказались изолированы. А люди привыкли к яхтам и виллам в Европе. Как будет развиваться система ценностей этой всё еще в большой степени коммерциализированной политической элиты?

– В политической реальности процессы еще даже и не начинались. Для меня было большой загадкой, например, зачем в этом году вообще нужны были выборы. Но как бы положено же. Сделали выборы, выбрали всех, кого надо, отчитались, «Единая Россия» опять всех победила. И после этого, чтобы два раза не вставать, заодно вся политтехнологическая братия дружно отправилась еще и референдумы делать на освобожденных территориях сразу же. Ну а что, штабы уже разогретые, люди законтрактованные… Чего бы и нет?

«ВН»: – А чисто на бытовом уровне богатые люди как будут себя вести? Здесь начнут теперь дворцы строить?

– Так уже начали… В этом году поток капиталов развернулся в обратную сторону. Всё, что утекало, сейчас активно притекает. Денег в стране – как никогда. И видно уже, что люди и отпуска планируют проводить где-то здесь. Вкладываться пока еще не рискуют, держат деньги в сундуке. Но я думаю, это тоже временное явление. Деньги – они такие, имеют свойство усыхать, будучи в невложенном состоянии. Поэтому, думаю, как только чуть-чуть от стресса отойдут, многие начнут вкладываться.

«ВН»: – В вашей лекции о технологическом суверенитете я почувствовал амбивалентность. Не понял, о каких технологиях идет речь. О политтехнологиях или о высоких технологиях? Как соотносятся эти понятия? И как обеспечить этот суверенитет, как заимствовать их, если Запад усилит санкции?

– Во-первых, я их вообще не разделяю. Для меня и то, и то – технологии. Я, конечно, имел в виду больше технологии в традиционном смысле. И, кстати, политические технологии – это не какая-то буржуйская придумка. Там сам этот термин не особо развит. Там больше всякие Political strategist, Public relations. А сам термин «политические технологии» – это какая-то автохтонная, доморощенная придумка, местная. Я вспоминаю, как одна моя знакомая «выбирала» губернатора в одном крупном регионе. День был субботний. Она шла в здание губернской администрации. А там всё закрыто: выходные же. И тут охрана ее не пускает на входе, говорит:

– Вы куда?

– Мы вот технологи… 

– Девочки, кухня сегодня закрыта. 

То есть это русская такая придумка. И какое-то время в 90-е еще решали, так как был альтернативный термин Ефима Островского «гуманитарные технологии». Он был более широким, не относился только к политике в смысле выборов, но и вообще про то, как эффективно и технологично трудящимся по ушам ездить – широкий спектр вопросов. Но не особо прижилось, а узкая профессия такого выборного кондотьера состоялась. И эта кондотта по сей день существует как самостоятельный цех и периодически даже собирается на всякие свои сейшены и обсуждает свою жизнь. Но это чисто российский феномен. 

Глеб Павловский

«ВН»: – К слову, об истоках российской политологии. В России после 24 февраля остался один из родоначальников – Глеб Павловский. Он очень много говорит о том, что все сейчас занимаются не тем… А нужна России стратегия, которая понадобится уже после того, как закончатся военные действия. Причем у либералов должна быть своя стратегия, у патриотов – своя, у тех – своя, у этих – своя. А потом будем выбирать нужную папочку. 

– Мне не очень нравится этот подход. Мне в нем слышится нежелание Глеба Олеговича вообще обсуждать войну. А дело в том, что все стратегии, о которых он говорит, очень сильно зависят от того, чем она в итоге закончится. А сейчас тот случай, когда как раз можно довольно сильно повлиять на то, чем она закончится. А он исходит из того, что она закончится чем-то не пойми чем, а от нас, простых смертных, это вообще никак не зависит. 

Я даже не то что не хочу так думать, а просто знаю, что это не так. 

Я согласен, что нужно строить послевоенные стратегии. Это тезис верный. Но то, как их строить и какие они будут, сильно зависит от того, чем закончится война. 

«ВН»: – Мы говорим именно о политических стратегиях. То есть подразумевается, как я понимаю Глеба Олеговича, что эта система долго не продержится после того, как уйдет Владимир Путин. 

– Ну это главный тезис вражеской оппозиции. Типа «Дед старый – что потом?» Это известно. Я с этого тезиса тоже всегда смеюсь. Потому что он выдает с головой их такую же патологическую путиноцентричность, как и у самых завзятых государственников-охранителей.