«Гремит артиллерия, никто не дёргается от гула “Градов” – слышно, что наши»

Я запомнила Лисичанск пятого, кажется, июля, – через два дня после того, как туда зашли наши войска, через два дня после той даты, которая будет объявлена праздником освобождения Луганской Народной Республики. Мне врезались в память не взорванные мосты, не остатки сгоревших орудий, а вишни – их некому было собрать, и они висели, тяжёлые, сладкие, перезрелые, и ветки склонялись под их тяжестью. Костя Кот (ему оставалось жить, кажется, два или три дня, потом он подорвется на мине) срывал их горстями и забрасывал в рот, выплевывал косточки.

Сейчас похолодало, осенняя форма совсем не держит тепло, приходится поддевать тёплую флиску, но и она не спасает от продувного ветра. Санта ведёт машину, кивая по дороге: вот здесь я в первый раз подорвался на мине. Говорят, никто не наступает на противопехотную мину дважды: разведчик Санта успешно это опровергает. Сначала, наступив на мину, он лишился ноги. Ему сделали протез, и он снова пошёл воевать. Наступил на мину второй раз – протезом. Протез разлетелся. Сделали новый, похуже. После этого Санта, кстати, успел попасть под осколок: вражеская «птичка» сбросила ВОГ, Санте перебило бедренную артерию, Вега чудом вытащил его и довёз до больницы. Вега, кстати, выпендрежник, карьерист и парень со скверным характером. Все так говорят, причём в настоящем времени, никто почти не добавляет «был». Вега погиб 1 марта при штурме 29 блокпоста, самого мощного укрепрайона Бахмутской трассы, шёл первым, попал под «Грады». Да, так вот, про Санту: больше года он ходил на неподходящем протезе, культя натерлась и началось серьёзное воспаление, угрожавшее остатку ноги. Мы тогда собрали ему на новый протез, и немолодой дядька, всю жизнь ходивший в погонах, поверил в чудеса.

– Вот здесь шли бои, здесь стояли укропы, здесь я подорвался, – мы каждый раз ездим с Сантой по этой трассе, и каждый раз интересно его слушать; это человек, который умеет живо описывать вообще всё. Заходит между делом разговор о том, куда я двину дальше, и о том, что пора мне обзавестись позывным – чтобы не выговаривать каждый раз протяжную фамилию «Долгарева» с ударением на первый слог.

– Пусть будет Весна.

«Весной» меня называли в начале моей донбасской эпопеи, в 2015 — 2017 году – не потому что я так прекрасна, а по более прозаической причине: я писала тогда для сайта «Русской весны», вот и прилипло Аня-Весна. Я стеснялась слишком красивого позывного, представлялась по имени. Но вот с каждым месяцем СВО меня всё больше закручивает война, всё меньше во мне гражданской девчонки – а значит, не обойтись и без позывного.

В Лисичанске трудно поверить, что совсем недавно было победное жаркое лето и перезрелые вишни. Гремит артиллерия, никто не дёргается от гула «Градов» – слышно, что наши.

– Обстановка напряжённая, противник постоянно старается нас с разных флангов раздергивать, пользуясь поставками НАТО-вского вооружения. Всё это отражается, в первую очередь, на гражданских, – говорит Чечен, командир 16-го батальона территориальной обороны НМ ЛНР. Чечена всё время ласково называют Иваныч, я тоже сбиваюсь на это отчество.

Одна из основных точек эскалации в этом районе – Белогоровка, занятая ВСУ.

– Но там идут потихоньку наступательные действия, – оптимистично уточняет Иваныч. – Наши союзные силы – и БАРСы, и «Ахматы», и подразделения 2-го армейского корпуса ЛНР, россияне, короче, теперь все мы россияне – понемногу продвигаются вперёд. Ничего, скоро Белогоровка будет наша.

Мы греемся горячим чаем и пончиками, которые напекла повариха Наталья. Она уже третий год в Народной милиции и, несмотря на армейский быт, не забывает красить ресницы и делать маникюр. На кухне стоят букеты – их таскают Наталье поклонники. Сама она, впрочем, уже определилась с выбором избранника, и планирует скорую свадьбу.

Едем дальше, за Лисичанск. На трассе Санта резко ускоряется – это простреливаемый участок, и над ним кружат «птички» врага. До дальнейшей позиции доезжаем, впрочем, без приключений.

Я сама запуталась уже, кто я здесь – военкор, гуманитарщик, поэт? Наверное, чем дальше, тем больше поэт. Я читаю стихи старым и молодым, с удивлением понимая, что половину моих героев – Константиныча (бывшего комбата), Вегу, Костю Кота, Андрюху Шведа, Малого – они знают. Это, кажется, родной мне батальон, который я за глаза называю «мои несчастные луганчане» (мне приходилось бывать, например, у ЧВКшников и нервно дергался глаз: вот же у людей всё есть, а вот я привожу в батальон вязаные шапки, потому что нет даже их).

Вечером начинает греметь чаще и протяжнее. Я с тоской вспоминаю летний Изюм, в который я приехала с коллегой, впервые оказавшейся на линии фронта: на каждый «бабах» она выбегала из помещения и пыталась что-то заснять – вообще, так и должен гореть журналист. Мне лень. Мне давно уже лень. Это называется модным словом «выгорание» или немодным «дурная привычка»?

Помимо тёплых шапок и раций, я привезла молитвословы, иконки, кресты – так получилось, что многие мои московские друзья решили передать военным такие подарки. После гибели под Сватово Игоря Заката, моего изюмского друга, командира разведроты, я приползла в церковь. Не пришла – приползла на последнем издыхании: слишком много потерь за время моей войны, и эта откусила, казалось, последний кусок сердца. Что ж, нет никого более пылкого и сложного в общении, чем свежевоцерковленный неофит, например, я. Но ребята разбирают, разбирают иконки, кресты, молитвословы – робко, словно смущаясь, берут: наверное, Игорю это зачтётся.

Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, новопреставленного воина Игоря, и прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное.