Диктатура, рынок и высокая кухня

За первый месяц года уже умерло множество известных советских деятелей культуры, в частности, кино. Они – смерти – не внезапны, умирали старые уже люди, но от того не менее печальны. Это, впрочем, можно сказать и о любой смерти вообще.

Мережко, Куравлев, Лицитис, легендарный режиссер-мультипликатор Майя Бузинова (вы и не вспомните, а, скажем, Крокодил Гена и Чебурашка – это в том числе и она), Владимир Гончаров («Приключения капитана Врунгеля»), и, увы, многие другие…

Это снова заставило задуматься вот о чем.

Если посмотреть фильмографии покойных – я буду сейчас говорить о кино, но то же самое можно отнести практически ко всем отраслям культурного хозяйства, за исключением, пожалуй, только художественных ремесел и, в какой-то степени, литературы, – бросится в глаза, что все их значительные, а порой и великие достижения пришлись на советский период. Практически все списки довольно предсказуемо прерываются на 1991 году.

Кто-то, конечно, продолжил функционировать и дальше – у немногих везунчиков были роли, были и проекты, но ни один из них и близко не поднялся до уровня, оставшегося в прошлом. Все достижения, все прорывы, все действительно важные работы, настоящие роли, состоявшиеся фильмы – всё, всё осталось в СССР.

Разумеется, мы можем говорить – и давно уже говорим – не об исключениях, а о правиле. Если пойти по мартирологу вглубь – Лановой, Грачевский, Коренев, Мягков, Гайдай, Рязанов, Хуциев, Меньшов, Данелия – исключений нет.

Точнее, есть, в плане количества. Мережко, например, был вполне активен в эти годы, а как режиссер начал работать только в нулевые. И этот его период насчитывает 11 (!) работ… Но десять из них даже не удостоились своей странички в «Википедии». А та, что удостоилась («Новогодние мужчины» с Боярским, 2004) – такова, что о ней вообще лучше не упоминать, а пленку размагнитить (это фигура речи, Интернет помнит все, но смотреть лучше не пытайтесь).

И так у всех. Работы новейшего времени так и остались тенью, слабым подобием достижений прошлого, да и были, в основном, рутиной, поденщиной, дешевыми телевизионками.

Это – правило.

В 1991 году словно опустился занавес – или наоборот, поднялся мост.

Талантливые и даже иногда гениальные люди внезапно словно поглупели или потеряли хватку. Исчезли роли, сценарии, смыслы, идеи. Все девяностые – а это десять лет, в кинематографе немыслимый срок! – сегодня может представит разве что Балабанов – ну и сценарии Луцика и Саморядова, все остальное словно бы провалилось под землю – и хорошо сделало, честно говоря, практически все это – материал ужасающего качества, посыла и технического уровня.

Как так произошло? Кто взмахнул волшебной палочкой и наложил это проклятие? Почему так внезапно, бесповоротно и кромешно спустилась тьма, из которой мы начинаем выбираться только сейчас (несмотря на весь тихий ужас, который творится на ниве кино в России – начинаем, начинаем, не сомневайтесь).

Но почему было потеряно несколько поколений режиссеров и актеров? Почему отрезало? Каким образом все пожрала чернуха, поденщина, низкопробные ментовские сериалы и дешевая антисоветская пропаганда? Это была случайность? Заказ? Обязательная жертва слому эпох?..

Конечно, можно сказать, что в раннее время творцы были моложе и энергичнее. Что прежняя публика была однороднее и благодарнее. Что ушла эпоха, в которой они были аутентичны, и пришла другая – в которую они не смогли вписаться ни профессионально (будучи, как правило, overqualified), ни идеологически (брезговали), ни финансово (отказываясь работать за гроши).

Это тоже верно. Но все, как мне видится, и сложнее, и интереснее.

Тут мы должны обратиться к тому, к кому мы всегда должны обращаться, оказавшись перед лицом вечных вопросов.

К Александру Сергеевичу Пушкину, конечно.

Книгопродавец:

…Что ж изберете вы?

Поэт:

Свободу.

Книгопродавец:

Прекрасно. Вот же вам совет;

Внемлите истине полезной:

Наш век – торгаш; в сей век железный

Без денег и свободы нет.

Что слава? – Яркая заплата

На ветхом рубище певца.

Нам нужно злата, злата, злата:

Копите злато до конца!..

Поэт:

Вы совершенно правы.

Вот вам моя рукопись.

Условимся.

…Природа отношений художника и денег – она же, по сути, художника и власти – обсуждалась не раз, да. Считается – людьми обычно неумными, которых, конечно, большинство, и не творческими, которых тоже большинство, что деньги художника портят, а власть давит. Что художник должен быть свободным и голодным, а в отношении власти всегда иметь в кармане немалых размеров фигу, и даже будучи нанятым оной властью на работу, этой фигой в кармане изрядно пошевеливать.

Иначе, дескать, творческий порыв искажается или иссякает, художник теряет свою ценность и, в общем, становится неинтересен.

И все это, разумеется, чушь.

Художник – будучи истинным художником – может эффективно работать в абсолютно любых условиях. Качество производимого им продукта зависит исключительно от меры его таланта, его трудолюбия и наличия свободного времени.

Конечно, рутиной качественный творческий процесс быть не может – источники вдохновения чаще всего неглубоки и, будучи осушены, наполняются не так скоро, как хотелось бы. Но даже и тут бывают варианты – скажем, Аркадий Аверченко наполнял «Сатирикон» своими блестящими материалами чуть ли не наполовину, и это длилось более десяти лет!

Хотя и невозможно спорить с тем, что творческая рутина сушит, но еще более сушит рутина не творческая; если художнику приходится ежедневно ходить в присутствие, вряд ли он когда-нибудь закончит свой «писомый» по ночам опус магнум. Хотя, конечно, и тут бывают исключения, но они, скорее, из разряда маленьких трагедий и невероятно редки.

Художник любит деньги. У художника должны быть деньги. Но если ему эти деньги дает условный книгопродавец, который зарабатывает их на довольно-таки невзыскательных вкусах публики, то художник будет вынужден подстраиваться под эти вкусы.

А они невзыскательны, эти вкусы, если говорить изыскано, и полное они говно, если по существу.

1991 год – год уничтожения советской системы государственного окучивания, окормления, поддержки и контроля творцов – стал водоразделом.

Советская власть – сейчас я говорю о примерно ее последней трети, на которую и пришлись основные достижения почивших в последние годы художников – поддерживала их, требуя взамен не так и много: соответствия идеологическим установкам. Проще – элементарной лояльности. Причем диапазон допустимого уровня лояльности был невероятно широк: художник мог оголтело воспевать, а мог и не воспевать, но просто быть лояльным. А мог быть и не лояльным, но не орать об этом на каждом углу. А мог и орать, но не очень громко. А мог и громко, но чтобы не утекало на Запад. А могло и утекать, но чтобы сам не свалил…

И только если свалил – вот тогда уже наступал момент истины, и с этого момента отношения власти и художника прекращались раз и навсегда.

Все остальные варианты походили на своеобразное перетягивание каната, и, строго говоря, подавляющее большинство позднесоветской творческой интеллигенции было совершенно антисоветской, о чем стало совершенно ясно, как только Советский Союз покончил самоубийством.

После этого прискорбного события советская антисоветская творческая интеллигенция воспряла духом в смысле – опа, дракон сдох. Кто умней и проницательней, предупреждал, конечно, что не все так просто, но кто ж их слушал. «Опа!» – говорили ранее угнетенные женщины Восто… простите, творцы и художники. Вот теперь мы, кого больше не душит ни цензура, ни идеология, создадим НАСТОЯЩИЕ произведения свободного искусства, продемонстрировав всему миру, как может творить настоящий художник, освободившись от оков тирании!

Результат мы видим.

Чем был – в культурном плане – 1991 год?

Это был резкий поворот от попыток заниматься искусством, с сопутствующими им интеллектуальными, профессиональными и творческими достижениями, к афишам видеосалонов. И весь культурный позор девяностых – я о кино, но повторю, можете брать намного шире, – все эти современные ментовские сериалы – наследие этого поворота.

Понятно, что кино есть искусство в первую очередь развлекательное, во всем мире сериалы про маньяков имеют наивысшие рейтинги, а мужик с базара всегда с бОльшим удовольствием несет милорда глупого, нежели Гоголя или, тем паче, Белинского. Но ведь производство низкоуровневого развлекательного контента – и есть самая пагубная рутина, которая губит художника.

Власть (мы говорим сейчас о власти вообще, не только и конкретно про СССР), если она заинтересована в развитии опекаемой ею страны, если это не компрадорская и не колониальная власть, у которой совершенно иные интересы, – просто обязана учитывать опасности общего снижения уровня культуры. Хлеб и зрелища – это хорошо, всякая порнуха и ментовские сериалы имеют свою нишу и должны, конечно, быть. Но внутри производства контента такого уровня практически невозможен творческий поиск, художественный рост, ощущения легких касаний бОльшего.

В кинематографе все творческие достижения ХХ века произошли благодаря помощи и вмешательству государства. Даже т. н. «Независимая французская новая волна» смогла оформиться и состояться благодаря финансовым вливаниям от Минкульта – о чем, конечно, мало кто сейчас помнит. Вне помощи государства в этой сфере – кино – художник или беспомощен в принципе… или беспомощен перед давлением рынка.

Это трагедия, это пробуксовка, это потеря времени, людей, идей, сил и возможностей. И в конечном итоге проигрыш в конкурентной гонке: конечно, мы выберемся из полной жопы на какое-то приемлемое плато – благодаря невероятной талантливости русских людей и такой же невероятной их способности к самоотречению. Но прорывов не будет, но настоящего, не стыдного своего кинематографа не случится: мы просто будем все время догонять Америку и Китай.

Власть не обязательно душит художника, как это любят нам рисовать либералы. Точнее говоря, поскольку любой либерал в глубине души предатель, он, придушенный, вполне себе будет готов подстраиваться под требования власти, кривя душой и выполняя гос. заказы, мастеря, разумеется, в кармане фигу, – более того, только такой процесс он и считает настоящим творческим процессом. И на свой либеральный щит он поднимет только тех художников прошлого, кто танцевал, конечно, под музыку власти, но при этом выделывал ногами коленца, которые можно трактовать и как «на самом деле я протестую».

Но все не так просто.

История знает великих нелояльных творцов.

История знает великих лояльных творцов.

История знает величайшие произведения, созданные в условиях жесточайшего идеологического гнета, и напротив – целые свободные от идеологии эпохи, которые не дали в культурном плане ничего стоящего, (российские 90-е и 00-е, скажем).

Не нам решать, как настоящий художник обойдется со своей свободой или несвободой. Как и вообще решать, что есть свобода или несвобода. Как и что и кто есть настоящий художник. Мешают ему всякие творческие советы, цензура, критика и партсобрания или наоборот, помогают сконцентрироваться и не дают расслабляться. Будет ли он более эффективен в процессе свободного поиска или наоборот, ему надо спускать планы и темы.

Все это просто слова, решить, что лучше, невозможно. Настоящий художник – он может сделать круто что угодно, когда угодно и на любую тему. Диктат идеологии не сильно отличается от диктата рынка – художник всегда так или иначе связан. Все мы так или иначе связаны. Но идеология – поскольку она обычно мистична, в отличие от примитивных заказов черни, – она и более духовна.

И поэтому работать в задаваемой ей плоскости художнику и интереснее, и перспективнее. Если он художник, конечно.

Обслуживание идеологии и обслуживание рынка на самом деле друг другу не противоречат. Современный поток вполне жанрового западного кино, обязательно содержащего, помимо «кровькишкираспидорасило», также и те или иные пункты тоскливой повесточки – тому пример.

Так диктат рынка или диктат власти?

Ни то ни то художнику не нравится. И то и другое заставляет его дополнительно напрягаться, изыскивая способы сделать круто, соблюдя все наложенные ограничения.

Но практика показала, что, с точки зрения результата, плодов, достижений – цензура власти и диктат идеологии все-таки перспективнее. Рынок не дает достижений. Рынок – это фастфуд, идеология же – высокая кухня.

Каждый может выбрать меню по вкусу, но история искусства в конечном счете зависит от этого выбора.