Украинский излом и евразийский выбор

История Украины – самая политизированная история на земле. Еще в конце XIX столетия она была превращена украинскими националистами в предмет примитивной пропаганды. Было бы странно ожидать исторической объективности от историков вроде Грушевского, который был больше политик, нежели историк, точно так же, как и его современник Милюков. Украинский национализм и русский либерализм в принципе родственные явления, потому что имеют своим корнем бездумное преклонение перед буржуазным Западом, а вовсе не любовь к родине.

Время либерального национализма прошло, ничего хорошего людям этот национализм не дал, а породил только войну и безумие. Вот почему сегодня важно дать холодный, трезвый анализ истории украинского народа, а не пропагандистскую зарисовку.

Прежде всего, нужно отказаться от искусственного удлинения этнической истории. С подачи Грушевского на сегодняшней Украине ведут несгибаемую линию через УНР, Гетманщину, ВКЛ и Киевскую Русь к древним антам и украм, выкопавшим Черное море. Это всего лишь известный пропагандистский прием, который у разумного человека ничего кроме скептической усмешки не вызывает.

Этнос – системная общность, существующая определенный исторический период, а потом так или иначе теряющая динамический потенциал и распадающаяся. На основе реликтов могут сложиться другие этносы, но они будут не похожи на своих предков, как не похожи, например, французы на франков или на галлов. Конечно, нужно отличать украинцев, белорусов или великороссов от полян, северян, древлян, вятичей и прочих восточнославянских племен. И уж тем более нельзя ставить знак равенства между современными славянскими этносами и древними антами, склавинами и венедами. Это просто глупо.

Современный украинский этнос в полной мере сложился только в первой половине XVII века, «когда начали разыгрываться схватки и битвы за унию», по выражению Гоголя, а не раньше (и не позже).

При этом, отметим сразу, собственно украинский этнос нужно отличать от западноукраинского, являющегося, по сути, реликтом Галицкой земли, которая, как и многие другие древнерусские княжества, с середины XII века начала резко обособляться и превращаться в самостоятельный этнос.

Характерная для царской России концепция триединого русского народа таксономически неверна: это все-таки три этноса, объединенных общей историей и верой, а не один. Советская (точнее, сталинская) модель, согласно которой на обломках Киевской Руси возникли три братских народа (великорусский, белорусский и украинский) гораздо ближе к истине, хотя и у нее были, конечно, свои идеологические недостатки (прежде всего, намеренное игнорирование религиозного фактора, который для верующего средневекового человека был гораздо важнее всякого феодализма, крепостного права и классовой борьбы).

Нужно понимать, что в XIII веке случилась фактическая депопуляция, вымирание древнерусского этноса, «погибель земли рускыя», как написал современник тогдашних событий. Киев несколько раз брали штурмом и грабили: сначала это были войска Андрея Боголюбского в 1169 году, потом был совершенно кошмарный захват 1203 года, когда город заняли и разграбили овручане (т. е. потомки древлян, некогда сожженных в бане) в союзе с Ольговичами и половцами; самые заклятые враги Киева сошлись морозным утром 2 января в одной точке и отдали долги за века, сполна, за всё; убивали монахов, священников, выносили утварь из церквей, требовали выкупа у богатых купцов, продавали людей в рабство – словом, типичный бандитизм.

И уже, как финальный аккорд к этому бандитизму, в конце 1240 года Киев взяли Батый и Субэдэй. Окрестности «матери городов русских» пришли в запустение. Люди разбегались по окраинам Руси. Править в городе никто не хотел. Православная митрополия уехала во Владимир. Землю никто не пахал. Летописи не писались, просто потому что их некому было писать.

Гравитационное ядро древнерусской цивилизации полностью выгорело, исчезло и не было уже способно удержать окраины, и эти окраины, естественно, поплыли кто куда: Северо-Восточная Русь (т. е. будущая Россия) во главе с Александром Невским стала ориентироваться на Орду, Юго-Запад под предводительством Даниила Галицкого пошел на сделку с римским папой Иннокентием IV, князь в 1253 году коронован Rex Russiae («королем Руси»).

Западники и евразийцы впервые появились на Руси именно тогда; наша история сейчас – это путь по установленным 770 лет назад вехам. Отметим важную деталь: православная церковь практически сразу же заняла евразийскую сторону: узнав о том, что Даниил Галицкий собирается принять корону из рук папы, митрополит Кирилл в 1251 году бросил его и уехал к Александру Невскому, тем более что монголы в религиозные вопросы не вмешивались, а ограничивались требованием политической лояльности и данью; «православная церковь сохранила полную свободу своей деятельности и получала полную поддержку от ханской власти, что и было утверждено особыми ярлыками (жалованными грамотами) ханов», как справедливо заметил Георгий Владимирович Вернадский.

Как это часто бывает в таких случаях, появился сильный третий игрок, еще больше запутавший ситуацию. Несколько неожиданно в начале XIV века западнорусские княжества попали под власть Литвы. В 1324 году Гедимин победил коалицию древнерусских князей на реке Ирпень, занял Киев и провозгласил себя «королем литвинов и русинов». В 1362 году в битве на Синих Водах Ольгерд разбил татарское войско и распространил власть Литвы вплоть до Черного моря. Победа была легкой: Орду с 1357 года трясло, литовцы воспользовались случаем и прибрали к рукам то, что плохо лежало, только и всего.

Существует огромное число спекуляций на тему прекрасного и веротерпимого Великого княжества Литовского, которое было гораздо лучше гадкой Московии, сношавшейся с татарами и понабравшейся от них «азиатского деспотизма» (эта откровенная пропагандистская схема берет свое начало в работах Грушевского).

В сегодняшнем интернете можно без труда встретить множество дураков, с гордостью называющих себя «литвинами» и несущих дикую псевдоисторическую околесицу. Это всего лишь вульгарная попытка перенести свою «москвофобию» в прошлое без адекватного понимания политической ситуации XIV–XVI вв.

Великое княжество Литовское было государством химерным, ситуативным, которые часто возникают на переломе эпох, но долго такие образования не держатся, потому что за ними нет ни сплоченного этноса, ни национальной идеи, способной такой этнос сформировать. Это колоссы на глиняных ногах. Ольгерд был очень неглупый правитель, кстати, и хорошо это понимал, и видел, что все пассионарные православные уходят в Москву (где располагалась с 1325 года митрополичья кафедра), а не к нему. Вот почему он пытался в 1370-х гг. вернуть «седалище» из Москвы в Киев либо добиться создания собственной Литовской митрополии. Ничего хорошего из этих интриг не вышло, переманить церковь на свою сторону не получилось. Избранный при поддержке Ольгерда митрополит Киприан оказался сторонником исихастских идей, сдружился на этой почве с Сергием Радонежским и в итоге все равно оказался около 1380 года не в Киеве, а в Москве, где и развернул святительскую деятельность, давшую, среди прочего, рублевские иконы.

Москва привлекала не «азиатской деспотией», конечно же, а модным по тем временам исихазмом, равнозначным суфийским сектам, которые в том же XIV веке повлияли на формирование османов и кызылбашей (азербайджанцев) на Ближнем Востоке. В смутные времена (а XIV–XV вв. были именно таким периодом) пассионарные люди тянутся к радикально-мистическим идеям. Литва подобной идеи сформировать не могла, и в результате сработал «человеческий фактор»: энергичных людей в ВКЛ оказалось мало относительно размеров завоеванного Гедимином и Ольгердом, и колосс не то чтобы рухнул, а начал сдуваться, как воздушный шарик, из которого медленно выпускают воздух. Первым очевидным признаком стала битва на Ворскле. 12 августа 1399 года золотоордынское войско неожиданно разгромило армию великого князя литовского Витовта. Погибла половина всех «литвинов» и 20 западнорусских князей. Сам Витовт выжил чудом. В сущности, это было повторение битвы на Калке, потому что на бой вышли все те же потомки древних русичей, а не отчаянные православные пассионарии, которые точно в таких же условиях в 1380 году разбили Мамая на Куликовом поле.

Москвичи в битве на Ворскле не участвовали, и именно им это побоище, ослабившее одновременно и Литву, и Орду, более всего было выгодно. Москва внезапно вырвалась не на полкорпуса, а уже на корпус вперед и начала притягивать, как магнит, древнерусские осколки, например, Новгород. А вот Литва стала терять независимость и всё больше подпадать под влияние соседнего Польского королевства и в конце концов откровенно раскололась на католическую (пропольскую) и православную партии. Финальная схватка разыгралась 1 сентября 1435 года под Вилькомиром. Православные проиграли. Польша и Литва были объединены под личной унией Казимира IV Ягеллончика, и последующие Ягеллоны совмещали эти два титула. Третий игрок исчез, сдавшись второму, не создав собственной этносистемы, а став частью существующей.

Битва на Ворскле 1399 года

Химерное Литовское государство просуществовало на инерции еще век с небольшим, постепенно растрачивая свой потенциал, всё более окатоличиваясь и полонизируясь. При этом вспыхнувшая было в 1430-х гг. гражданская война между католиками и православными была фактически заморожена, проблема не была решена, а просто отложена в долгий ящик. Москва и Запад продолжали тянуть литовское одеяло на себя. Бегство православных из Литвы в Москву было самым обычным делом. В 1480–90-х гг., например, на службу к Ивану III перебежало сразу несколько влиятельных князей: Воротынские, Одоевские, Белёвские. Многие не были довольны положением дел. Понятно, что рано или поздно эта этническая бомба замедленного действия рванула бы.

Это и случилось в XVI веке, когда Европу затрясли религиозные войны. К тому же в 1550-х гг. существенно усилилось Московское царство, присоединившее Поволжье и вышедшее к Кавказу. В 1558 году Иван Грозный объявил Ливонскую войну, быстро переросшую в русско-литовскую. Выяснилось, что Литва совершенно неспособна более в одиночку противостоять русской угрозе, и в результате этого в 1569 году была заключена Люблинская уния, означавшая создание вместо личной унии Ягеллонов нового государства – Речи Посполитой. Для большинства русинов это означало начало наступления на православие и ущемления религиозных свобод. В 1587 году на престол Речи Посполитой был избран Сигизмунд III Ваза, убежденный католик и воспитанник иезуитов. Это сразу же вызвало цепь восстаний: в 1591 году вспыхнул мятеж Косинского, в 1594-м – восстание Наливайко.

Восстание Северина Наливайко

Главной движущей силой этих восстаний стало запорожское казачество, об этногенезе которого нужно сказать отдельно. Запорожским казакам предшествовали черкасские, первым руководителем которых был «казак Мамай» – Богдан Глинский, потомок того самого темника Мамая.

Само понятие казаков означало с самого начала просто вооруженных людей, главной задачей которых было оберегать степную границу и воевать с татарами.

Нетрудно заметить, что в Древней Руси эту же функцию и в том же месте выполняли т. н. черные клобуки (каракалпаки), есть и прямое указание в летописи на эту генетическую связь: «все Черные Клобуки еже зовутся Черкасы». На каких-то далеких потомков этих каракалпаков, уже к тому времени ассимилировавшихся с православным населением, по-видимому, и опирался Богдан Глинский, создавая в конце XV века первый казацкий отряд.

В 1556 году князь Дмитрий Вишневецкий построил на острове Хортица первый военный городок, ставший базой для войны с крымскими татарами. Вишневецкий, нужно сказать, был совершенно замечательный человек, успевший послужить и Литве, и Московии, и даже Молдавии; единственным государем, которому православный князь категорически отказался служить, оказался турецкий султан Сулейман Великолепный, и этот отказ стоил князю жизни. Но дело Глинского и Вишневецкого не умерло, и во второй половине XVI века на фоне непрекращающейся войны на южных границах Запорожская Сечь стала очень быстро превращаться в энергетический сгусток, который начал аккумулировать всех недовольных людей, в основном православных.

Эта аккумуляция еще больше усилилась, когда польские короли начали из контрреформационных соображений насаждать католицизм. Деятельность иезуитов из окружения Сигизмунда III (Петра Скарги, например) не могла не раздражать православных, которые оказались в затруднительном положении: либо принимать католичество ради карьеры и нормальной жизни, либо восставать с требованием соблюдения религиозных свобод. Поворотный момент настал в 1595 году, когда часть православного духовенства открыто выступила с предложением унии с католической церковью, в следующем году такая уния была утверждена в Бресте.

Заключение Брестской церковной унии

У Брестской унии оказалось неожиданно много противников. Выяснилось, что на территории будущих Украины и Белоруссии огромное число людей, которые готовы терпеть любые лишения и политические преследования, но не готовы отказываться от своей совести и православной веры. Был, например, такой афонский монах Иоанн Вишенский, который называл Терлецкого, Потея и Рогозу (главных инициаторов Брестской унии) отступниками от православия и громил их очень ярким и красочным языком. Был митрополит Иов, вероятный автор «Перестороги» – еще одного яркого полемического произведения. Был архимандрит Киево-Печерской Лавры Захария Копыстенский, автор «Книги обороны», по пунктам разбивающей доводы в пользу унии.

Словом, Брестская уния привела к результату, ровно противоположному тому, на который рассчитывали иезуиты. Вместо того чтобы послушно поднять руки и подчинится Ватикану, русины, наоборот, стали сплачиваться вокруг православия и всё больше тяготеть к православной же Москве.

Именно в первой половине XVII века в антиуниатской литературе появляется термин «Малая Россия», подразумевающий, что есть еще и Великая (Большая) Россия, т. е. Московия, где есть православный царь, а не вот этот католический король, который отбирает у «славенороссийского» народа храмы в пользу униатов и католиков, и вообще, ведет себя не как подобает христианскому государю. В Москве подобные разговоры, понятное дело, только приветствовали, потому что возникшую в XIV веке идею объединения всех русских земель союзом («заветом») московского князя (царя) и православного митрополита (патриарха) никто не отменял.

Т. е. была создана мощная идеология, прямо противоположная по смыслу современному украинскому национализму, который, повторим это еще раз, является всего лишь попыткой «обуржуазиться» на манер либерал-демократического Запада и начать получать с этого мелкую капиталистическую выгоду.

Эта православная, пророссийская идеология и стала той необходимой этнической доминантой, вокруг которой и сформировался украинский этнос, очень четко отделивший себя от Польши и Литвы по системному признаку «мы – они», который и лежит в основе любого этнической общности. Мы – русины, малороссияне, украинцы, неважно как вы будете нас называть, словом, но мы – не вы. Мы хотим гарантий религиозной свободы. Это наше естественное право. Если польский король не соизволит нам дать таких гарантий, мы перейдем в подданство Москвы. Вот очень простая и понятная идея, которая к середине XVII века сидела в голове у большинства украинцев.

Идею «Малой России» воплотил в итоге Богдан Хмельницкий, называвший в своем универсале соотечественников именно «малороссиянами». Это был совершенно кровавый «рокош», начавшийся, как обычно и бывает, из-за женщины: Хмельницкий повздорил из-за «ляшки» Гелены с поляком Чаплинским в 1648 году, но за этой войной стояла дискриминация украинского народа по этнорелигиозному признаку.

Хмельницкий объявил Троянскую войну из-за очередной Елены, и православная Украина пошла за ним, потому что терпеть польский расизм и иезуитскую пропаганду было больше невозможно. Казаки залили кровью всё от Черкасс до Львова, несколько раз громили польскую армию (под Желтыми Водами и под Корсунем в мае 1648-го, под Зборовом в августе 1649-го), добились автономии, которая тут же Польшей была нарушена, – в общем, поляки сделали всё для того, чтобы оттолкнуть Украину от себя в подданство русского царя Алексея Михайловича.

Здесь не нужно заблуждаться и думать, будто бы просьба Хмельницкого была для Москвы полной неожиданностью. Москва долго и системно готовилась к тому чтобы принять Гетманщину под свой протекторат. Был созван Земский собор, ратифицировавший прошение гетмана. Была проведена церковная реформа, унифицировавшая обрядовые детали и вызвавшая недовольство тогдашних русских изоляционистов – старообрядцев, принципиально не желавших вступать в какие-либо внешнеполитические разборки и в войну с Польшей, которая была неизбежна в случае удовлетворения прошения запорожских казаков.

Воссоединение Великой и Малой России было, конечно, неизбежно: не по просьбе Хмельницкого, так по чьей-нибудь другой, но это случилось бы.

Россия к середине XVII стала империей, теллурократической сверхдержавой; в 1652 году казаки Хабарова столкнулись на Амуре с китайскими (маньчжурскими) войсками, в 1651 году на Кавказе вспыхнул первый русско-персидский конфликт; Россия росла, системно развивалась и была привлекательна с точки зрения возможностей, карьеры и т. д. Это был огромный открытый евразийский простор, и выбор Украины был именно евразийским, в пользу карьерных возможностей на службе у своего, православного царя.

А вот Речь Посполитая «благодаря» узкой католической политике Сигизмунда III и ему подобных королей, наоборот, начала постепенно замыкаться на себя и сдавать позиции. Закат Польши начался именно с Сигизмунда III и его глупой Брестской унии, загубившей на корню всё литовское и древнерусское наследие. К концу XVIII века эта политика приведет Речь Посполитую к гибели.

Конечно, за Хмельницким пошли не все. И было бы справедливо сказать, что Брестская уния привела к тому, что на стыке католического и православного миров сформировались два украинских и два белорусских этноса, по одному с каждой стороны.

Основная часть Украины осталась верна православию, а вот Западная Украина под натиском польских королей (особенно Яна Собеского) в итоге в начале XVIII века окончательно перешла в униатство. Именно представители западноукраинского этноса и стали в конце XIX столетия родоначальниками украинского национализма, который формировался в рамках либерального политического курса последних Габсбургов, чем-то напоминающем курс Бориса Ельцина: «Берите столько суверенитета, сколько можете унести».

Эти различия сегодня очевидны, и было бы наисерьезнейшей ошибкой их не учитывать, потому что моду на украинские майданы задали именно «западенцы», а в белорусских бунтах первую скрипку играют уроженцы Бреста или Гродно. Всё это – те же войны за унию XVII века, ничего с тех пор не изменилось. Вопрос выбора по-прежнему не решен: на какой ты стороне, на стороне буржуазно-националистической Евроатлантики или многоликой, многоконфессиональной и многонациональной Евразии.