Питерский интеллигент Тарас Шевченко

«Он мне в несколько часов так надоел своей тупой эстетикой и малороссийскими грязнейшими и глупейшими стихами, что я убежал…» – нет, это не про Шевченко. Это слова самого Тараса, записанные им для себя на литературнейшем русском языке. Вопреки расхожим мифам, хуторскую эстетику великий украинский поэт любил отнюдь не оптом.

Собственно, что об этом человеке, уроженце Звенигородского уезда Киевской губернии, знаем мы? Мы – это постсоветские граждане России и Украины. В обоих случаях знаем не много. Некто с висячими усами в вышиванке писал в Российской империи много украинских виршей. А дальше интерпретации расходятся.

В бывшей УССР Тарас Шавченко это «Великий Кобзар нашого народу» (ось так, и даже не стану переводить), одна из фундаментальных основ национально-культурного мифа и, соответственно, всего антимоскальского движа. Ну а в бывшей РСФСР его фигура воспринимается тоже лишь в современном контексте раскола и противостояния, начавшегося то ли в  1991-2014, то ли еще тогда, когда «австрийский генштаб придумал Украину».

Если на современной Украине из-за культа Тараса его знают очень односторонне, примерно как дедушку Ленина в советское время, то в современной России о нём знают в лучшем случае такие же мифы, только с отрицательным знаком – в стиле покойного Олеся Бузины «Вурдалак Тарас Шевченко». Но у Бузины то был личный культурно-политический протест против всю жизнь окружавшей и душившей его «вышиванковщины», начиная с собственного имени Олесь. Плюс журналистский троллинг и эпатаж, конечно. Смерть от рук киевских нациков прочно закрепила этот протест, превратив его в миф. Но собственно к самому реальному Шевченко отрицательный миф Бузины имеет такое же отношение, как и все лубочные мифы противоположной стороны и противоположного знака.

На украинской мове Шевченко писал много и страстно. И в зависимости от желания из его «Гайдамаков» и «Кобзаря» можно доказать, что угодно. И самое простое это доказывать, что автор строк «Кохайтеся, чорнобрыви, та не з москалямы» яро ненавидел москалей, ляхов и прочих жiдов. Это примерно так же просто, как из произведений Эдуарда Лимонова «доказывать», что он любил отсосать у негра.

Словом, дорогой читатель, если ты из лимоновского «Эдички» запомнил нечто большее, то смело читай дальше. Кстати, Тарас с Эдуардом оказались рядом не случайно – оба писали зачастую очень «неклассические» стихи, без гладких и привычных литературному обывателю рифм.

Теперь от нашей современности вернемся  к собственно Шевченко. Дадим самую краткую биографию. Родился предмет будущих споров и культов в 1814 году, в тот месяц, когда русские солдаты брали Париж. А родное село Тараса Шевченко русские солдаты «взяли» только за два десятилетия до его появления на свет – при втором разделе Польши в самом конце XVIII века. То есть его родители начинали жить в совсем другой стране, на фронтире цивилизаций. Впрочем, там и тогда важнее было даже другое – родители Шевченко были крепостными крестьянами.

Кардинальная смена держав и верхних элит никак не поменяла их крепостное положение. Сам Шевченко родился крепостным, ровно половину жизни он прожил, будучи одновременно и человеком, и вещью!

Для нас «крепостное право» лишь слова. Наш современник даже, наверное, и не сможет представить, что такое быть вещью de facto  и de jure. Быть чьей-то вещью по закону, по обычаю, по привычке… Дополнительная трагедия и тяжесть Тараса Шевченко, что он-то в итоге оказался не просто крестьянином. Просто селянин не знал иной жизни, был привычен к «крипацтву» (крепостное право – на украинском). Хотя даже и с привычкой даже самый тёмный пахарь вполне чувствовал, какое это для него зло.

Но Шевченко то волей судьбы стал из крестьян городским разночинцем, то бишь интеллигентом – в классическом смысле этого понятия. И значит неизбежно чувствовал своё положение вещи на порядок острее и больнее.

К тому же, прежде чем стать интеллигентом, мальчик стал круглым сиротой. Мать умерла, когда ему было 9. Отец умер, когда сыну едва исполнилось 11. И в наше травоядное время это была бы трагедия ребёнка – а уж два века назад, а уж в крепостном праве…

Тут, как ни крути, но во всей культуре Российской империи XIX века именно Шевченко самый трагический персонаж. Все его современники в широком смысле слова – от Пушкина и Гоголя до Толстого с Достоевским – просто благополучные мажоры на его фоне. Даже Фёдор Михайлович со всей каторгой. Тем более что у Тараса Григорьевича тоже была своя 10-летняя «каторга» в кавычках и без.

Впрочем, судьба как жестоко била, так и лихо помогала хлопчику из Киевской губернии. И эти разительные перепады белых и чёрных полос, явно, наложили отпечаток на его психику. Пересказывать подробности биографии не будем – желающие найдут основные вехи хоть в пресловутой википедии. Талантливого сироту-самоучку помотало по жизни и Восточной Европе от Киева до Вильнюса (тогда Вильно) и Петербурга.

В итоге он вытянул счастливый билет. В его эпоху подобный шанс был в натуре один на миллион. И провинциальному сироте посчастливилось. Из крепостного крестьянина он стал свободным студентом Императорской академии художеств, учеником и приятелем Карла Брюллова – уж его «Последний день Помпеи» вспомнят все и сегодня.

Но нашему современнику стоит пояснить – в России эпохи Пушкина, Гоголя и царя Николая I  художник это совсем не то, что сейчас. Это гораздо-гораздо большее во всех смыслах. Это собственно главное искусство той эпохи – все театры и романы с журналами лишь мелочь на фоне его величества живописи. Это официальное имперское искусство, законодательно вписанное в жизнь и иерархию императорской России. Даже просто золотая медаль выпускника Академии давала право на личное дворянство и приравнивала живописца к «титулярному советнику». Брюллов своим «Последним днём Помпеи» легко получил звание «титулярного советника», то бишь по сути стал полковников в имперской иерархии – должность к которой большинство дворян шли и не доходили всю жизнь. К тому же картинами Брюллова лично фанател вообще-то не склонный к лирике император Николай I, полубог.

Это в ту эпоху ещё и очень денежно – всякий дворянин, купец и вельможа желает портрет себя и семейства. Так что бывший крепостной Тарас, не только попал в художественную элиту Империи, но и научился хорошо разбираться в средиземноморских винах, французском шампанском, итальянской кухне и гаванских сигарах. Да-да, именно гаванских, тех самых, скрученных на бёдрах мулаток. Завидуйте.

А заодно запоминайте – Тарас Шевченко вовсе не хотел быть поэтом. Поэзия, по его же признанию, его мучала. Он хотел и очень хотел быть художником! Он им и стал. Шевченко вполне серьёзный русский живописец середины XIX столетия. Не в первых рядах, но в первые десятки лучших входит прочно. И в России, и на Украине этот момент обычно забывают. За всеми казацкими рифмами уходят в тень сделанные рукой Шевченко портреты Петра I, фельдмаршала Миниха, генералиссимуса Суворова, князя Потёмкина… Будучи крепостным, Шевченко являлся вещью родного племянника и наследника Григория Потёмкина. Мир тесен. И сложен.

Собственно обратимся к самому Шевченко, к его личному мнению о себе. В личном дневнике, не предназначенном для публикации – уж простите за длинную цитату – он размышлял о себе так:

«…сопровождал я своего великого учителя Карла Павловича Брюллова. Быстрый переход с чердака грубого мужика-маляра в великолепную мастерскую величайшего живописца нашего века. Самому теперь не верится, а действительно так было. Я из грязного чердака, я, ничтожный замарашка, на крыльях перелетел в волшебные залы Академии художеств. Но чем же я хвалюся? Чем я доказал, что я пользовался наставлениями и дружеской доверенностью величайшего художника в мире? Совершенно ничем… Чем занимался я в этом святилище? Странно подумать. Я занимался тогда сочинением малороссийских стихов, которые впоследствии упали такой страшной тяжестью на мою убогую душу. Перед его дивными произведениями я задумывался и лелеял в своем сердце своего слепца Кобзаря и своих кровожадных гайдамаков. В тени его изящно-роскошной мастерской, как в знойной дикой степи надднепровской, передо мною мелькали мученические тени наших бедных гетманов. Передо мной расстилалася степь, усеянная курганами. Передо мной красовалася моя прекрасная, моя бедная Украина во всей непорочной меланхолической красоте своей. И я задумывался, я не мог отвести своих духовных очей от этой родной чарующей прелести. Призвание, и ничего больше. 

Странное, однако ж, это всемогущее призвание. Я хорошо знал, что живопись – моя будущая профессия, мой насущный хлеб. И вместо того чтобы изучить ее глубокие таинства, и еще под руководством такого учителя, каков был бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто ни гроша не заплатил и которые, наконец, лишили меня свободы… И даже подумываю иногда о тиснении (разумеется, под другим именем) этих плаксивых, тощих детей своих. Право, странное это неугомонное призвание».

Что важно – дневник, свой личный дневник, для себя он вёл на русском. Как видим, на очень литературном русском. Стихи Шевченко писал и на украинском, и на русском – иногда и сразу на обоих славянских наречиях. Слово «славянский», «общеславянский» Шевченко вообще любил – его ж эпоха это ещё и время «славянофилов». Но дневник чисто на русском.

Вообще у нас обычно забывают или совсем не знают, что Шевченко ещё и автор очень хорошей прозы на русском языке. Некоторые его малороссийские повести колоритом местами не уступают Гоголю, а его вполне автобиографическая повесть «Художник» (хорошая повесть, почитайте) это еще и одно из лучших описаний на русском языке Петербурга той эпохи. Ведь город описывает не просто талантливый литератор, но и профессиональный художник:

«Летние ночи в Петербурге я почти всегда проводил на улице или где-нибудь на островах, но чаще всего на академической набережной. Особенно мне нравилось это место, когда Нева спокойна и, как гигантское зеркало, отражает в себе со всеми подробностями величественный портик Румянцевского музея, угол сената и красные занавеси в доме графини Лаваль. В зимние длинные ночи этот дом освещался внутри, и красные занавеси, как огонь, горели на темном фоне, и мне всегда досадно было, что Нева покрыта льдом и снегом и декорация теряет свой настоящий эффект.

Любил я также летом встречать восход солнца на Троицком мосту. Чудная, величественная картина!.. Я часто любовался пейзажами Щедрина, и в особенности пленяла меня его небольшая картина «Портичи перед закатом солнца». Очаровательное произведение! Но оно меня никогда не очаровывало так, как вид с Троицкого моста на Выборгскую сторону перед появлением солнца…»

Как видим, шевченковский Петербург не менее прочувственен и лиричен, чем все его зарисовки словами и кистью любимых хаток и степей Украины. Имперской столицей, стольным градом Петра, Тарас Шевченко восхищался не меньше, чем родными хуторами. Сегодня, и в России и на Украине, мы как-то это упорно забываем. Точнее знать не желаем. Но так было.

Но от русской и украинской литературы Шевченко вернёмся к его личному дневнику. Вообще это целая энциклопедия той эпохи, самой середины XIX века. Шевченко же был знаком со всем спектром тогдашней русской интеллигенции – от Данилевского (который позже напишет «Россия и Европа») до Ковалевского, нашего тогда самого лучшего китаеведа. Ну и читал Шевченко тогда всё и всех – от Карамзина до Герцена, уж не говоря про художественную литературу.

И это не удивительно, это закономерно – родившись в украинском селе, как человек Шевченко завершил формирование личности именно в Петербурге. В классической среде классических русских интеллигентов классической эпохи – уж простите за такой рецидив классичности…

При том личный дневник Шевченко на удивление наполнен массой самых простонародных присказок и прибауток. Именно русских. Каковых там даже больше, чем чисто украинских. «От безделья и это рукоделье», «Казань городок – Москвы уголок» и т.п. Знаете ли вы, как полностью звучит популярная и ныне пословица про рака на безрыбье? Вот лично я узнал её полное звучание только из русского дневника Тараса Шевченко: «На безрыбьи и рак рыба, на безлюдьи и Фома человек».

«Для вящей радости, я послал за водкой, а книги положил в свою дорожную торбу…» –водку Тарас умел пить не хуже Есенина. Сему напитку в дневнике  уделено внимание, равно как и типично хохляцкой хитрости. Когда пароход, на котором Шевченко возвращался из ссылки, сломался у Нижнего Новгорода, «Великий Кобзарь» быстро доел в капитанской каюте колбасу – раньше всех попутчиков сообразил, что остаются без ужина. В таком подходе у хозяйственных малороссов фундаментальное преимущество перед часто беспечными великороссами. Заодно заметно, что автор дневника, при всей желчи, умел и в самоиронию.

А Волгу уроженец Киевщины для себя описывает не менее красочно, чем родной Днепр: «Блестящая, грациозно извивающаяся красавица Волга…», «Волга, как бесконечное зеркало, подернутая прозрачным туманом, мягко отражает в себе очаровательную бледную красавицу ночи и сонный обрывистый берег, уставленный группами темных деревьев. Восхитительная, сладко успокоительная декорация! Вся эта прелесть, вся эта зримая немая гармония…»

При том язык его дневника и даже чем-то отношение Тараса к людям лично мне напомнили местами прозу Лескова, а местами «дневники» протопопа Аввакума. Есть там психологическое сходство, есть у хохляцкого бунтаря и нижегородского раскольника! При том, что уральских староверов (он познакомился с ними в ссылке) питерский интеллигент Шевченко откровенно недолюбливал.

А еще Тарас не любил немцев. Ей богу, даже к полякам (при всех гайдамацких: «Кара ляхам, кара!») у него отношение сложнее. Впрочем, он вполне оценил поволжских немок. И при всей абстрактной несимпатии к немцам Шевченко искренне любил одного немца – Карла Брюллова. В 2022 году во Львове современные щирые поклонники Тараса в экстазе русофобии переименовали улицу Брюллова. Того самого Брюллова, что организовал выкуп лучшего украинского поэта из крепостной неволи. Зато весь личный дневник Шевченко наполнен глубоким и искренним преклонением перед этим художником и его талантом: «Незабвенный учитель мой, великий Карл Брюллов…», «…сопровождал я своего великого учителя Карла Павловича Брюллова», «Карл Великий…»

Впрочем, для уроженца Киевской губернии Тараса Шевченко почитаемый им Карл Брюллов, сын выходца из немецкого Брауншвейга, не немец, а просто величайший русский художник. С тем, что величайший из наших дней можно и поспорить, хотя и, бесспорно, великий; а то что русский – ну несомненно. Как несомненно из шевченковского дневника и то, что сам Тарас в личных сокровенных записях никак не отделяет себя от русской культуры и литературы. Ещё раз простите за пространную цитату:

«Сегодня уже второй день, как сшил я себе и аккуратно обрезал тетрадь для того, чтобы записывать, что со мною и около меня случится. Теперь еще только девятый час, утро прошло как обыкновенно, без всякого замечательного происшествия, увидим, чем кончится вечер. А пока совершенно нечего записать. А писать охота страшная. И перья есть очиненные… Если бы я свой журнал готовил для печати, то, чего доброго, пожалуй, и искусил бы лукавый враг истины, но я, как сказал поэт наш,

Пишу не для мгновенной славы,

Для развлеченья, для забавы,

Для милых искренних друзей,

Для памяти минувших дней…»

Это запись из личного дневника Шевченко от 13 июня 1857 года. «Поэт наш» – про русского поэта Алексея Кольцова (1809 – 1842), воронежского купца. При том Шевченко цитирует стихи Кольцова по памяти с маленькой ошибкой.

«Наш великий Лермонтов…» – это тоже слова из личного дневника Шевченко. Слова совсем не хуторского изоляциониста и сепаратиста.

Кстати, о сепаратизме. Украинском, конечно же.

«Сочинял стихи на малороссийском языке самого возмутительного содержания. В них он то выражал плач о мнимом порабощении и бедствиях Украины, то возглашал о славе гетманского правления и прежней вольнице казачества, то с невероятною дерзостью изливал клеветы и желчь на особ императорского дома, забывая в них личных своих благодетелей…» – это из жандармского доклада о Шевченко перед его ссылкой в солдаты.

Формально в этих чеканных словах всё правда. И сегодня в России многие разделяют эти определения в пику шевченковскому культу на «самостийной» Украине. Особо одарённые сегодня ещё и любят попрекать Шевченко неблагодарностью к царице, которая мимоходом способствовала его выкупу из крепостного права. Но сначала, господа и граждане, побудьте полжизни вещью, побудьте рабом – а потом посмотрим, как лично у вас сложится с благодарностью к милости от главных символов вашего рабовладения…

Ну а «желчь на особ императорского дома» это вообще свойство, скажем мягко, половины русской литературы той эпохи – изливали её и Пушкин, и Лермонтов, и ещё очень многие из наших творцов, кого никак не заподозрить в каком-то сепаратизме.

Что касается собственно украинского сепаратизма, то в дневнике Шевченко есть записи, как он впервые читает биографию Богдана Хмельницкого от своего земляка и приятеля Костомарова. Костомаров у нас ныне тоже записан в украинские сепаратисты, и вроде не без оснований. Но его книга полностью называется так: «Богдан Хмельницкий и возвращение Южной Руси к России».

И ни Костомаров, ни его приятель Тарас Шевченко ничего не имели против «возвращения Южной Руси к России». К вопросу сохранения автономии под скипетром империи – имели, да. Впрочем, почти те же «вопросы» к автономии и царской бюрократии имели и донские казаки Булавина, и мятежники Пугачёва, и русские офицеры-декабристы.

Напомню, что Шевченко и Костомаров ведь и о «славянской федерации» искренне мечтали – если уж и отделить Украину от России, то для того чтобы соединить Россию и Украину с поляками, чехами и прочими «хорутанами». Наивная мечта об «общеславянском братстве» – но, согласитесь, это ведь не про банальный сепаратизм. Ну а про «европейский выбор», ныне так популярный у реально сепаратистских почитателей «Великого Кобзаря», сам Тарас сказал всё неоднократно и вполне по-поэтически понятно даже для незнающих украинский:

Я в Парижі була

Та три злота з Радзивілом

Та Потоцьким пропила.

Так что чашечкой венского или парижского кофе Тарас, в отличие от его нынешних шумных почитателей, не соблазнялся. А вот Российскую империю он не любил, да. Он сам лично вообще был оборотной стороной имперского величия. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой – дворяне. Шевченко – крепостной.

В этом, кстати, сила советской власти – умела заметить у империи обе стороны. Потому большевики так яростно и успешно забирали у петлюровцев с бандеровцами не только Украину, но и Тараса Шевченко. Массовые издания стихов Шевченко и книг о нём при Сталине почему-то лишь способствовали тогдашнему краху жёлто-голубого сепаратизма. Зато современная Российская Федерация без боя уступила Тараса своим ярым ненавистникам. Ну ось маємо що маємо…

Ценя имперское величие, стоит никогда не забывать его оборотную сторону. Величие империи соответствует имперской тяжести. «Русский солдат досуга не имеет» – это из дневника Шевченко. Он знал, о чём пишет. Он сам 10 лет был русским солдатом. Не по своему выбору был. Но зато по своему выбору рядовой Шевченко участвовал в одном из первых гидрографических исследований Аральского моря с будущим адмиралом Бутаковым. Два года азиатской и морской эпопеи в 1848-49-ом. Так что в присоединении к Российской империи всей Средней Азии есть частичка вольной и невольной заслуги «украинского сепаратиста» Шевченко.

«Этот пьяный варяг-разбойник любовался на свою шайку, пенившую святой Днепр своими разбойничьими ладьями…» – а это из дневника Шевченко про князя Святослава Игоревича. Киевских князей крестьянский сын Тарас любил не сильно больше, чем московских царей и петербургских императоров. Всю эту оборотную сторону империи стоит помнить и при чтении шевченковского «Кавказа». 

Чурек і сакля – все твоє,

Воно не прошене, не дане,

Ніхто й не возьме за своє,

Не поведе тебе в кайданах.

А у нас…

А «Кавказ» посвящён русскому офицеру Якову де Бальмену, погибшему в походе на столицу имама Шамиля. Русского шотландца Бальмена, своего приятеля, сам Шевченко считал украинцем. И чёрт его разберёт какой тут сепаратизм – украинский, шотландский или чеченский… Но популярному блогеру Рамазану Ахматовичу Кадырову было бы неплохо выучить шевченковский «Кавказ», чтобы пугать им украиноязычную аудиторию телеграма.

Вот собственно на чеченцах и попробуем резюмировать наш затянувшийся опус о Тарасе. Есть такой замечательный питерский интеллигент и чеченский писатель Герман Садулаев. Если кто вдруг не знает (шутка), родился и вырос Садулаев в Чечне, учился и пишет книги в Питере. И как ни крути, но Садулаев – бесспорно питерский интеллигент. Но автор книг «Я – чеченец!» и «Шалинский рейд» об ичкерийцах, воюющих с российской армией, безусловно, и чеченский писатель. Что, не пишет стихи на чеченском?.. Так даже Муцураев писал их на русском. В этом, кстати, у Шевченко преимущество перед Садулаевым и Муцураевым – большим числом творческих языков владел.

Россия может отказаться от Шевченко, навсегда его забыть, как и забыть опыт СССР. Бандеровские свидомиты могут веками выть, выражаясь словами еще одного питерского интеллигента, «брехню Тараса». Но ни от первого, ни от второго большой творец Шевченко не перестанет быть тем, кем он есть – украинским поэтом, русским художником и питерским интеллигентом.

Автор: Алексей Волынец

Иллюстрации: работы Тараса Шевченко