ДОКТОР ГРУБНИК: КАК ВРАЧ ИЗ ОДЕССЫ ВЗОРВАЛ СБУ, А ЗАТЕМ СТАЛ СНАБЖЕНЦЕМ РУССКОЙ АРМИИ

Эта волонтерская база в Донецке производит серьезное впечатление. На складе разнообразное снаряжение, во дворе ротируются, не задерживаясь, военные автомобили, постоянный поток выдач оборудования: то и дело отгружают маскировочные сети, медикаменты, средства связи и различные радиоэлектронные устройства.

Кадр из видео

Вся эта машинерия – дело рук бывшего одесского врача, подпольщика и узника СБУ Владимира Грубника, а также его команды.

Насчет своего проекта «Цифровизация связи» Грубник проявляет присущую ему категоричность: с некоторого времени его команда не поставляет в войска портативные рации, а занимается выстраиванием сети под ключ. С анализом уровня компетенции обращающихся, выстраиванием схемы связи, обучением, практическими занятиями и только потом уже выдачей оборудования с последующими консультациями и обучающим сопровождением. Этот подход я наблюдала, запросив помощь в обеспечении связью для подразделения «Шторм Z» на Запорожском направлении. Связь была обеспечена.

Сейчас Грубник приехал для разговора со мной в паб в центре Донецка, где мы условились о встрече. Владимир – крепкий, даже мощный сорокалетний мужчина с жестким и будто навсегда остановленным взглядом темных глаз. С первого собственного взгляда я чувствую, что буржуазная обстановка нашей встречи собеседнику скорее неприятна. За все время, что мы провели за разговором, Грубник не попросил в баре даже стакана воды.

Подрывник с научной степенью

В ночь на 27 сентября 2015 года на входе в здание Одесского СБУ прогремел взрыв. Потерь у противника, по счастливой для них случайности, подрывникам достичь не удалось – дежурное подразделение не ночевало в ту ночь в спортзале, на который пришелся основной удар. Но здание внутри получило крайне серьезные повреждения. 19 октября того же года по подозрению в организации и исполнении взрыва были задержаны несколько человек, в том числе кандидат медицинских наук Владимир Грубник.

– Владимир, расскажите немного о себе. Как я понимаю, вы родом из знаменитой в Одессе медицинской семьи, ваш дядя – известный хирург?

– Да, это так. Но я рос не с этой частью семьи. Я рос в Николаеве с родителями матери. А с отцовской ветвью я взаимодействовал уже с двухтысячного, когда я приехал поступать в Одесский медицинский университет. Так сложилось. Насчет медицинской семьи… мои оба родственника – да, доктора медицинских наук, и мать в прошлом медик, а отец, насколько я знаю, до сих пор продолжает хирургическую практику. Но сейчас я ни с какими родственниками отношения не поддерживаю.

– Они остались на территории, подконтрольной Украине? Контакты не поддерживаете в целях их безопасности?

– Не поддерживаю еще с тюрьмы. Потому что они от меня отказались. Мой дядя давал на меня показания в СБУ. У меня никого нету, поэтому мне, так скажем, нечего терять… Кто-то скажет, что это минус, с моей точки зрения, это плюс: я полностью сосредоточен, меня ничего не сдерживает ни перед «укропами», ни перед «гнилой охранотой», которая прыгает вокруг меня и рассказывает, что я – украинский шпион. Я могу позволить себе называть вещи своими именами и не сдерживаться в оценках.

– Вы сами коснулись темы обвинений в ваш адрес… Так, говорили, что это был «странный обмен» в конце 2019 года, когда вас, в том числе, обменяли…

– Возможно, для дегенератов он был «странный». Это говорит скорее про них, что они не соображают в теме, о которой берутся судить. Они договариваются даже до того, что я в тюрьме не сидел. Но, если люди отрицают действительность, я не могу им ничем помочь. Им даже психиатр, наверное, помочь не способен.

– Насколько я понимаю, всех прошедших этот обмен проверяли компетентные органы?

– Пф! Не то что проверяли… По нескольку раз. Если говорить об этом конкретном обмене, то он был достаточно назревший, обмен был инициативой укронацистской стороны, они хотели вытащить своих… Это был очень «жирный», многочисленный обмен[1] с обеих сторон… Там были с «укропской» стороны диверсанты, с нашей тоже были люди, у которых за спиной по личному кладбищу… Точных цифр не помню, 120 на 80 или на 89 (124 на 76. – Прим. авт.).

Люди, которых поменяли, – им было что сказать, за многими была история. Хотя были и залетные – не имеющие к войне с укронацизмом никакого отношения: «технические» кандидаты и те, кого включили за деньги, как обычно и бывает.После обмена проверка нас, или правильнее сказать «фильтрация», была достаточно жесткой и многоуровневой, и я думаю, что это хорошо и правильно. По крайней мере для тех, у кого совесть перед своими была чиста и кто реально из себя что-то представлял. «Фильтровали» как местные спецслужбы (МГБ ДНР), так и российские. Это замечательно, мне всегда есть что сказать, если моим мнением интересуются.

Кадр из видео

– Одно из обвинений в ваш адрес – что Грубник, мол, вышел из тюрьмы СБУ совершенно здоровым человеком. В свое время я общалась с одесситом Владом Долгошеей из той партии обмена, возможно, вы его знаете…

– Хорошо знаю. Он был в одной из наших групп.

– Влад сказал мне, что к нему и к его отцу после ареста применяли в том числе методы физического воздействия. А что было у вас?

– То же самое. Чтобы вы понимали, я при задержании оказал сопротивление офицерам СБУ, спецназу. Они сами об этом писали (в украинских источниках, в частности, упоминается, что Грубник при аресте прокусил ногу сотруднику «Альфы». На кадрах после задержания заметно, что арестованный избит. – Прим. авт.). Я не рассчитывал, что меня будут брать живым, и не хотел этого. Я дрался с ними врукопашную. Пытался завладеть оружием. Нанес физические повреждения некоторым сотрудникам СБУ. Это общеизвестный факт. Я был готов к тому, что меня «завалят».

Момент задержания одесским спецподразделением «Альфа» ЦСО СБУ врача-хирурга и подпольщика Владимира Грубника, полтора года со своей группой занимавшийся подрывной деятельностью против Украины в городе Одессе. Октябрь 2015 года.

Но из моего процесса решили сделать показательный. Основная статья – подрыв здания СБУ. Это вызов. Это было для СБУ делом чести – расследовать этот факт. А Порошенко как человек, не чуждый пиару, сразу заявил, что они взяли главного организатора и исполнителя подрыва здания СБУ. Они захотели сделать громкое дело, раскрутить… Ко мне применялись методы физического воздействия, да. Но я не назову их «пытками». Я считаю, что пытка током, утопление, избиение – это вообще не пытки. Я считаю, что пытки – это когда с тобой делают такое, после чего тебя остается только закопать. Свои возможности я приблизительно знаю… я тренировался, я к этому готовился.

Смешно слушать, конечно, дегенератов, которые заявляют, что я вышел здоровым. Это не так, я не вышел здоровым. Об этом есть медицинские заключения. То, что я держу себя в определенной форме… и в тюрьме я этим занимался: тюрьма, как известно, это то место, где недостаток свободного пространства компенсируется избытком свободного времени… Все это для того, чтобы как боевая единица соответствовать своим задачам: уничтожить максимальное количество укронацистов. Это единственная цель, которая у меня осталась.

– Вы хотите сказать, что готовили себя к пытке, например, током? Как к этому можно подготовиться?

– Да запросто. Просто делать это на себе в щадящем режиме или просить, чтобы с тобой это делали. И прикидывать, что ты можешь выдержать, что нет. Это все давным-давно известно. Это вопрос подготовки, мотивации и здравого смысла… чтобы не нанести в процессе вреда здоровью.

– Что касается вашей мотивации… У вас, чувствую, совершенно бронебойная мотивация. Откуда у вас, человека интеллигентного, врача, возникла такая мотивация к сопротивлению?

– Я не хочу сопротивляться. Я хочу их всех уничтожить. Потому что это люди, которые специальным образом, последовательно, выписали себя из людей. С ними бесполезно общаться, о чем-то договариваться с ними бессмысленно, воспринимать их как равных себе бессмысленно. Это та часть общества, которая должна быть удалена – как опухоль должна быть вырезана из организма, иначе она даст метастазы. Она должна быть нейтрализована. Думаю, даже та часть российского истеблишмента, которая заигрывала с ними в ходе Минских соглашений, должна уже осознавать это. Плюс к мотивации укронацистов надо добавить еще и мотивацию Запада, который использует их как инструмент…

В. Зеленский и Дж. Байден. Фото: AP/ТАСС

Как это произошло у меня? Я человек логичный и последовательный, слова у меня не расходятся с действиями. Я видел, как убивали моих друзей, как убивали моих соратников. Но этого мало… Смерть – это смерть… И убивший может убить по неосторожности, в аффекте. Может потом раскаиваться. Поэтому важнее то, что было после массового убийства 2 мая – вот что имело значение: никакого раскаяния, максимальный глумеж, фотографии над трупами, веселые шутки про сожженных заживо… Вот этим, на мой взгляд, они выписали себя из людей. После этого я, со своей стороны, имею право делать с ними вообще все. Морально-этические нормы к ним неприменимы. Наша задача просто от них избавиться, потому что в дальнейшем от них будет только зло. Это люди, не способные к перевоспитанию, не способные вообще существовать в гуманистических рамках.

Украина. Одесса. 3 мая. Пожар у здания областного совета профсоюзов. Фото: ИТАР-ТАСС/ Андрей Боровский

– Вы присутствовали на Куликовом поле 2 мая 2014 года?

– Там не присутствовал. Мы были на Греческой, участвовали там… После этого я сказал своей группе, что идти на Дом профсоюзов глупо, потому что там будет такая же бойня. Поэтому надо людей оттуда, наоборот, убирать. Надо распространять информацию, что оттуда надо уходить. Потому что ресурсов сдержать то, с чем мы столкнулись на Греческой, сейчас нет. Но в силу определенной дезорганизации произошел бардак, и часть людей, которая уже получила, отошла, другая часть пошла по направлению к Дому профсоюзов сообщить, что идти туда не надо, а третья часть восприняла события в центре города как вызов и постепенно «дотекла» до Куликова поля… Причем многие люди, кто туда «дотекали»… это не были бойцы. Вы видели списки погибших: женщины, подростки, пожилые, даже старики. Самые разные люди. И погибли там… самые разные люди.

Кадр из видео

Война на Украине – неоколониальная история

– Вы используете слово, которое воспринимается как своего рода штамп: «укронацисты». Вашу позицию как правильнее назвать – антиукраинской, антифашистской, пророссийской?

– Антиукронацистской. Будем специфичны. У меня есть своя система взглядов политических, но в данный момент наш основной враг – укронацизм, который обладает определенными типологическими характеристиками: русофобия, максимальное расчеловечивание инакомыслящих, солидаризация с западными кругами, которые желают уничтожения России. Это конкретный зверь с конкретными характеристиками. Позиция моя проста: я не ставлю себе глобальных целей и не витаю в облаках – есть враг, его надо уничтожить. Есть пособники этого врага, включая тех, что у нас в тылу, которых надо нейтрализовать.

Украина. Одесса. Участники митинга (в том числе активисты запрещенной на территории РФ националистической партии «Правый сектор») во время согласованного шествия украинских националистов «Марш защитников Одессы» у памятника Тарасу Шевченко в день седьмой годовщины трагедии в Доме профсоюзов. Фото: Архип Верещагин/ТАСС

– Вы человек достаточно молодой – 1983 года рождения, так? То есть большую часть жизни провели в так называемой независимой Украине… Как получилось, что у вас такая система взглядов сформировалась?

– Моя система взглядов формировалась от воспитания, самовоспитания… И я советский человек. Я родился в Советском Союзе. Развал Советского Союза я уже на момент этого события воспринимал трагедией, а сейчас я считаю это геополитической катастрофой, имеющей отдаленные последствия. Одно из таких последствий – приход к власти укронацистов и война на Украине. И это, к сожалению, логичное продолжение ситуации, когда Союз развалили изнутри, а затем использовали это положение для его ограбления и для выкачивания ресурсов в интересах Запада. Это неоколониальная история. Когда часть истеблишмента, или, в кавычках, «элиты» постсоветских республик, становится в вассальную зависимость от глобального сюзерена и следует его распоряжениям.

Новороссии было нужно присоединение к России

– В свое время Влад Долгошея сказал мне, что один из главных факторов, почему получилось вашу родную Одессу подавить, – «не повезло с географическим положением». Как вы видите эти причины?

– Не совсем так. Это совокупность факторов. В Новороссии было сильное восстание. Его можно было поддержать, направить. Истеблишмент РФ не захотел заниматься этим. Это был выбор. Сейчас можно сказать, это был правильный выбор или это был выбор неверный, но я скажу просто: это был факт, это был выбор – постоять в стороне. Можно обосновывать правоту или неправоту его, сейчас это не имеет значения. Но выбор этот был сделан. И сделан он был осознанно. И этот выбор стоил России Новороссии.

– Тем не менее Донецкая и Луганская Республики состоялись.

– Тут да, сыграло роль и географическое положение, и ядро сопротивления, и приток российских добровольцев, которые в силу географического положения здесь аккумулировались. Взять того же Стрелкова, который зашел в Славянск: он мне лично говорил, что первым ему предложением было идти в Одессу. Он не захотел идти именно в силу географии: слишком растянутые тылы и крайне уязвимая логистика. Он оказался абсолютно прав. Как бы мне как одесситу не было бы здорово, если бы у нас появился такой командир, но я считаю, что он поступил правильно и рационально, как настоящий военный, приняв решение идти в Славянск.

Ну и после массово люди стекались со всей Украины в Донбасс как в «точку сборки». Отовсюду шли: Киевщина, Днепропетровск, Харьков, Одесса, Крым… Что касается того, что «республики состоялись»… Никакие «республики» тогда были нафиг народу не нужны. Всем было нужно присоединение к России. Это была инерция еще и крымских событий. То, что кто-то выходил за «независимые республики» – ложь, которую нам пытаются внушить. Люди, которые голосовали за республики на референдумах, они голосовали за них по одной причине: им сказали – мы не можем в Россию войти, потому что мы области Украины, а Крым – автономная республика.

Значит, наша задача стать субъектами, получить статус, а потом будет еще один референдум, по которому мы уже войдем в состав Российской Федерации. Хотя и этот референдум Владимир Владимирович рекомендовал не проводить. Я считаю, что хорошо, что его провели – иначе сейчас куча «гнилой охраноты» рассказывала бы, как и восемь лет, с четырнадцатого по двадцать второй, что Крым хотел в Россию, а Донбасс в Россию не хотел, а хотел «республики»… Были же такие разговоры? Были. Их топовые СМИ и политики, между прочим, продвигали в массы. Что они сейчас по этому поводу думают? Им стыдно? Я думаю, что нет, не стыдно, потому что это лживые мрази, которые отрабатывали очередной «темник», и плевать им было на последствия…

Донецк. 30 марта. Во время митинга с требованием о проведении референдума об определении статуса региона. Фото: ИТАР-ТАСС/ Михаил Почуев

Что касается остальных факторов – если вы посмотрите на события Майдана, вы заметите, что у них там была структура, организация, там были заранее подготовленные люди, с которыми работали инструктора, – победа любит подготовку, amat victoria curam, – поэтому у них получилось неплохо взять ситуацию под контроль. Когда Янукович сбежал, они заходили в украинскую власть сразу как структура: быстро распределили роли, портфели и начали двигаться в заданном направлении, а их, соответственно, курировал Запад. У нас такого не было даже близко: то организационное начало, которое многие из нас видели в Российской Федерации, все эти люди истеблишмента – они сказали: «Да мы вообще в это дело влезать не хотим!..» Даже и Донбассом-то официоз занимался чуть ли не из-под палки. А про Новороссию вообще думать забыли – разве до 2022 года кто-нибудь из официальных лиц это слово вспоминал?… Почему я назвал свой канал, созданный в 2021 году, «Призрак Новороссии»? Смысл был именно в том, что Новороссия не забыта.

Кадр из видео

Политика как искусство возможного и необходимость ответственности

– То есть вы не считаете, что политика – это искусство возможного?

– Политика это не только искусство возможного, это еще и ответственность за это искусство возможного. Можно говорить о том, что в 2014 году брать всю Новороссию в состав России было невозможно, или сложно, или имело определенные издержки… Разумеется, были такие издержки. Но искусство политики заключается не только в умении считать издержки, но и в способности прогнозировать результаты решений и цену этих результатов. Потому что издержки, которые у нас могли быть тогда, и издержки, которые мы имеем сейчас, они, мягко говоря, несравнимы.

Так вот, вопрос – ответственные люди и нынешние издержки посчитали? Издержки, когда у нас война с укронацистским государством, которое все отпущенное ему время использовало для того, чтобы к ней готовиться. Это ключевой вопрос: почему мы за восемь лет пришли к одному уровню подготовки, а противник – к принципиально другому? И мы, например, еще весной четырнадцатого спрогнозировали, что будет приблизительно так… Что это ошибка, которая потом будет стоить огромной крови. И может стоить даже развала России. Это до сих пор возможно. Мы от этого до сих пор не застрахованы. Люди, которые тогда принимали решения, они понимали это – или нет?…

– Был в свое время один любопытный разбор российско-американских отношений, как они складывались в эти восемь лет. Из него следует, что мог быть и иной вариант развития событий, вариант постепенной разрядки, и при администрации Трампа он отчасти начал реализовываться.

– Я такие разборы называю искусством натягивания совы на глобус. Потому что в четырнадцатом все уже было видно… кто там на что надеялся – постфактум обосновать и оправдать можно все что угодно.

– Смотрите, я как журналист присутствовала здесь летом 2020 года и помню, что в то время было и относительное затишье в боевых действиях, и самое длительное перемирие – с конца июля где-то по начало ноября 2020 обстрелы резко минимизировались, мне это известно, потому что я ездила в то время на обстрелы… То есть был период, когда ситуация «качалась». Потом избрали Байдена, развилка была пройдена, и все пошло к тому, что мы имеем сейчас.

– Мне кажется, эта риторика – Трамп/Байден – лишь попытка найти оправдание событиям, уже произошедшим. Есть жестокая, беспощадная реальность, которая говорит о том, что выбирали ли в Америке Трампа, Байдена, гальванизировали ли труп Кеннеди – все это время происходила системная подготовка «укропов» к войне. Это можно проследить по тому, как они перестраивали свою связь, как добавляли в подразделения БПЛА, укрепляли линию соприкосновения…

Какие бы лица ни менялись в Вашингтоне, продолжается последовательная политика… Разговоры про Байденов и Трампов – это сродни разговорам про лунные затмения. Смотреть надо было не на это, а на то, как ВСУ перестраивают армию, обновляют инфраструктуру, связь, управление. Вербуют агентуру на территории РФ. Осуществляют вылазки в Крым и Белгородскую область. Вот это показательно, а не Трампы и Байдены. Аналогия простая: если у вас сосед купил на черном рынке автомат и занялся стрелковой подготовкой, то вряд ли он это делает из каких-то отвлеченных соображений?…

Фото: EPA / TASS

– В оправдание курса моей страны скажу следующее: я все же вижу в политике России этих восьми лет последовательное намерение избежать войны и кровопролития.

– Лучшим способом избежать войны было бы уничтожить весь этот очаг. Есть избитая фраза: те, кто хочет избежать войны и, выбирая между войной и позором, выбирают позор – те получают и войну, и позор.

«К сожалению, я не могу перестать быть человеком»

– Вы наверняка следите за ситуацией в вашем родном городе, в Одессе, можете что-то сказать об этом?

– Сейчас я сконцентрировался на том, что лучший способ приблизить освобождение Одессы – это заниматься тем, чем я занимаюсь, помогать продвижению нашей армии вперед. В начале СВО у меня было больше работы по одесскому направлению. Но сейчас я не заморачиваюсь вещами, на которые я не могу никак повлиять.

– Вы скучаете по Одессе?

– Я не скучаю ни по чему. Еще в четырнадцатом году мы с товарищами решили, что мы в некотором роде мертвы. Поэтому подобные эмоции меня не трогают. У нас есть цель, есть задачи. В эмоциях нет смысла, смысл есть только в реальных действиях по уничтожению укронацизма и его биологических носителей.

– Вы не опасаетесь при такой парадигме перестать быть человеком?

– Это невозможно физически. К сожалению, я не смогу перестать быть человеком. Хотя иногда хочется. Потому что усталость никуда не денешь, к сожалению.

– Вы хирург, кандидат наук даже. Не было у вас мысли продолжить эту деятельность?

– Мысли, конечно, такие были сразу. Чтобы вы понимали: нас обменяли, отфильтровали, дали по 20 тысяч рублей и поселили в Горловке, в общаге, за которую мы могли не платить полгода. И все. Да, нам сказали, что окажут помощь в получении документов, но это была помощь того рода – каша из топора, то есть топор положили, а остальное добавьте сами. Я по этому поводу не ныл, а пытался что-то делать. Главное, что у меня было – репутация и друзья. А, еще 20 тысяч рублей, ага.

Я пытался устроиться на работу по специальности, но все упиралось в документы. Ну если я с моими знаниями и навыками не нужен как специалист – ладно. Я ни за кем бегать не буду. Поймите также, что я не собирался заниматься так называемой «мирной жизнью», где алгоритм – получение российского паспорта, отъезд в континентальную Россию, поиск там работы по профилю. Я готовился к войне и собирался продолжать то дело, которое мы начали еще в четырнадцатом, а точнее, в тринадцатом. Именно поэтому абсолютно логично, что я остался в Донбассе.

Люди, которые меня знают, в курсе, что я не оставлял попыток предложить свои услуги стране… как медицинского, так и агентурного характера. Но это не было нужно… А буквально через четыре дня после начала СВО ко мне постучались люди, которых я охаживал год назад, и спросили меня о контактах на территории, подконтрольной Украине. Мне кажется, что так профессионалы не работают.

Еще была попытка с моим товарищем Владимиром Орловым из организации «Вече» создать центр тактической медицины в Донецке. Все было на серьезном уровне. И нам в сентябре 2021 года дали «красный свет». Почему? Ковид! На самом же деле это просто никому не было нужно.
То есть я пытался. Я делал все, что от меня зависит, все, что я мог. О чем у меня даже на канале есть записи, можно проследить постфактум эту историю, я ничего не придумываю.

– Как медик охарактеризуйте, пожалуйста, нынешнюю ситуацию с тактической медициной. Есть мнения врачей, которые говорят, что без базовой подготовки, без знания хотя бы физиологии все эти курсы – достаточно бесполезная затея.

– Я считаю, что человек, который умеет наложить жгут или турникет, гораздо лучше в ходе боевых действий, чем тот, кто этого не умеет. И если вы такие крутые врачи – кто вам мешает готовить лучше, чем те люди, которые это делают сейчас? Возьмите бюджетные средства, наладьте поток… У нас чудовищный пробел по медицинским знаниям у военных, у нас проблема в отсутствии базовых протоколов, не говоря уже об уровне отточенности исполнения имеющихся навыков. Покажите, как надо!

– Почему вы сами не пошли по этому направлению уже в ходе СВО – с вашим образованием и навыками?

– Я еще и взрывные устройства умею делать профессионально, и что? Я не ставлю себе цель построения медицинской карьеры. Моя цель – победа в войне… Я считаю, что выстраивание связи важнее, чем выстраивание медицинского обеспечения – для победы в войне. Кто-то считает иначе. Я давно уже не медик… у меня большой перерыв в профессии. Я сейчас уже не возьмусь делать сложные операции – хотя аппендэктомию, перфоративную язву или ПХО[2] раны сделать могу и сейчас. Тем не менее я уже не назову себя врачом или хирургом – и отношусь к этому спокойно. Более того – я не вижу себя дальше врачом. Что не исключает, если у меня будет задача… я смогу вернуться к медицинской работе, пусть и не на прежнем уровне.

– По какой теме у вас кандидатская?

– Малоинвазивные и эндоваскулярные операции при желудочно-кишечных кровотечениях, вызванных портальной гипертензией при циррозе печени.

Кадр из видео

«Эту войну мы можем и проиграть»

– К вашей волонтерской деятельности… Я бывала у вас на базе, весьма впечатляет. Как долго эта структура выстраивалась?

– Строилось все это спорадически, я не рассчитывал, что буду именно этим заниматься. Рассчитывал, что буду заходить с подразделением. Были нюансы, но не сложилось… Я был в мобрезерве с 2021 года в одной интересной части, потом пытался устроиться еще в три подразделения, еще до СВО… Не сложилось. А в другие подразделения я сам не захотел, потому что меня не устраивало качество командования. В перспективе я оказался на их счет прав. В первые полтора месяца СВО я занимался OSINT и агентуркой.

А потом приехал мой друг Берег (Игорь «Берег» Мангушев, командир отряда противодронной борьбы «Сурикаты», капитан ВС РФ, был убит в феврале 2023 года – Прим. авт.), и я стал работать с ним, потому что видел в этом больше перспектив. Мангушев работал по нескольким направлениям: волонтерская деятельность, медийка и собственно боевые действия. У меня на тот момент был только телеграм-канал. И мы с друзьями и соратниками начали заниматься медийкой и помощью тем товарищам, которые на тот момент уже служили…

Тогда случались удивительные ситуации, когда мы пытались двадцать раций Baofeng протащить через границу, а таможня, работающая еще в режиме мирного времени, их не пропускала. Ситуация с доставкой наладилась только к середине осени 2022-го.

А упрекать меня, что я не нахожусь в действующих частях, могут только люди, не знакомые с ситуацией и с тем, как я пытался… Тогда во мне не видели перспективы. Сейчас уже есть множество предложений, но пока я вижу, что реализация этих предложений откатит меня назад и почти ничего не даст армии. А в своей нынешней позиции я могу решать определенные задачи и не заниматься имитацией деятельности – что у нас так любят в Вооруженных силах, к сожалению. Я же стараюсь работать с теми, кто готов работать всерьез – от разведывательных структур РФ и до обычных армейских подразделений.
Сейчас у меня есть результаты. Если вы хотите меня покритиковать или хотите сказать, что я чем-то не тем занимаюсь, – покажите мне свои результаты.

– Ваша волонтерская деятельность…

– Я не считаю это волонтерской деятельностью. Я говорю, что мы убиваем «укропов» коробками. Если это гуманитарная деятельность, то от слова «гумус» (лат. «земля») – то есть мы закапываем «укропов» в землю. Для меня это война. И вся наша организация имеет военизированную дисциплину, режим и соответствующую ответственность.

– Как вы оцениваете, насколько сейчас удается действиями волонтеров закрывать потребности воюющей армии?

– Это тушение пожара ведрами воды: берем ведро воды и кидаем на огонь. Где-то пожар останавливает, где-то даже тушит, но проблема системна и катастрофична. Проблема системного кризиса, который не рефлексирует себя как кризис. Так, мой товарищ Алексей Родригес обеспечил депутатский запрос по контейнерам динамической защиты для танков. Официальный ответ: у танкистов все есть. Танкисты, которые все это подписали, потом звонили ему и говорили: мы подписали, мы люди подневольные, но ты же нам все равно контейнеры привезешь? Возникает вопрос: что это? Подлог, должностное преступление? Введение в заблуждение руководства? Дайте этому правовую оценку.

Считаю – это отсутствие рефлексии реальных проблем. Это больной раком, который утверждает: «Я здоров». Не надо быть даже врачом, чтобы спрогнозировать дальнейшее. Или другой пример: официально войска обеспечены масксетями полностью. Но мне постоянно поступают заявки на эти сети. Это что – военные вводят в заблуждение меня или я ввожу в заблуждение кого-то? Или это параллельная реальность? Мы хотим жить в реальности, в иллюзиях или вообще где? Если второе, то это может привести к крайне негативным последствиям. И есть вещи, которые волонтеры решить не могут: для того чтобы их решить, я должен прыгнуть на следующий уровень. На Украине волонтерские движения брались под контроль и во взаимодействие с государством, тем самым решался вопрос ресурсов. У нас пока на системном уровне такого не происходит.

Например, у нас есть наработки по производству т. н. «ложных целей», но ресурсов и инфраструктуры у меня нет. Меж тем на Украине «Метинвест» – фирма Рината Ахметова, занимается этим массово, системно; делают даже макеты «Хаймарсов» на шасси от грузовых автомобилей, которые вполне себе ездят, на которые тратятся наши дорогостоящие ракеты. Это, конечно, уровень не волонтерский – это уровень НИИ и подшефного производства.

Работа завода «Метинвест» в Кривом Роге. Фото: AP/TASS

У нас есть также наработки по связи, по РЭБ, есть образцы, которые можно пустить в производство, но людей с крупными инвестициями, в этом заинтересованных в России, я не особо вижу.

– То есть проблема в вовлеченности бизнеса?

– Большая часть российского бизнеса мыслит так: «Я вброшу денег, а там уже за нас все придумают и решат». У меня есть друг и товарищ, Евгений Варагин, бизнесмен, который в небольшом городе Александров создал производство масксетей тех же – но это исключение. Бизнес должен понять, что нужны не столько деньги, сколько производственные мощности, специалисты… Вместо того чтобы покупать в Китае, наладить производство здесь и получить ту же продукцию в пять раз дешевле.

Мы уже понимаем, как эта война будет воеваться… Мы должны также понимать, что войну эту мы можем и проиграть. Потому что мы постоянно проходим определенные точки бифуркации, и если выбор в этих точках будет неправильным, мы эту войну можем проиграть. А последствия поражения будут чудовищны, мы должны это четко понимать. И бизнес должен понимать, что пришло время не только отбрасываться деньгами, а вовлекаться в процесс, и эта инвестиция принесет им гораздо больше.

– Госзаказ?

– Если бизнесмен будет рассчитывать на госзаказ, он сразу проиграл. Потому что они придут к нему, будут парить мозг… И, может, только со второго раза, когда они увидят, что у него получается, он получит этот заказ. Здесь нет хороших решений и каких-то гарантий тоже нет. У нас сейчас ситуация, которая требует выхода за рамки. Иначе в «уютненький мирок» так или иначе вторгнется реальность, как случилось в феврале 2022 г. Тут вопрос: люди хотя решить проблему или они хотят успокоиться? Если они смогут перестроиться и захотят решить проблему, они смогут выжить и вместе со страной победить. Если они захотят успокоиться и принимать ту субстанцию, что им заливают в уши, то я от себя могу сказать одно: я сделал все что мог.

Россия. Москва. Журналист Владимир Соловьев на выставке-форуме «Россия» на ВДНХ. Фото: Михаил Терещенко/ТАСС

«Все мои вещи помещаются в трех сумках»

– Не могу не задать этот вопрос: на что лично вы живете? Зарплаты у вас, насколько понимаю, нет…

– Мне помогают мои личные друзья. Это не те деньги, которые собираются на канале. Это деньги моих личных друзей. В общий карман я не лезу, а мои отношения с моими друзьями никого не касаются.

– Получается, никакой стабильности у вас нет – потому что сегодня вам друзья помогут, а завтра что-то у них изменится, и вам есть будет нечего?

– Стабильности нет. Я живу одним днем, по сути. Еще с начала четырнадцатого года, и что? Мы считаем себя мертвыми. У меня нет никакого имущества с четырнадцатого года, и что? У меня все вещи помещаются в трех сумках, и что?…

– То есть вы этакий рыцарь-монах?

– Есть хорошая фраза: не имей ничего, от чего не можешь отказаться за тридцать секунд, увидев погоню. Вот так надо жить, в специфике нашей деятельности.

[1] В свое время я общалась как минимум с четырьмя людьми из этого обмена, в том числе с двумя бойцами киевского «Беркута» и активистом из Одессы Владом Долгошеей. Эти интервью опубликованы.

[2] ПХО – первичная хирургическая обработка раны.