«На фоне заката, восхода, на солнечном фоне». Об одном образе в поэзии Бориса Рыжего

Вот уже больше двадцати лет вся читающая Россия каждое седьмое мая вспоминает о добровольно ушедшем из жизни великом поэте – который всех нас, без дураков, любил.

Борис Рыжий

Каждое седьмое мая появляются статьи, посты, материалы, воспоминания о Борисе Рыжем, осмысляющие его место в пространстве русской литературы, отечественной культуры и национальной памяти. Активизируются споры о материальном воплощении памяти о нём в родном Екатеринбурге, строятся предположения: как бы реагировал на события современности? – словом, идёт обыкновенная, не всегда пристойная обыденность культурной жизни, раздираемой противоречиями воющей страны – где по какому-то воистину удивительному парадоксу всё ещё благоговеют перед поэтическим словом.

О нём – о поэтическом слове – я и хотел бы попробовать поговорить. Поговорить в контексте не самых известных широкой читательских публике произведений.

*

Давно отмечено, что в стихах Бориса Рыжего подступающее, но не наступающее расставание мужчины и женщины – один из фундаментальных образов поэтического пространства. Дожди на улице Титова, в их тумане –никогда не забываемое прощание с единственно любимой; горящая полночная звезда и мольба не покидать, когда всё хорошо, и уйти, когда будет невыносимо; фантомная боль пионерлагерей и населяющих их вечно юных подруг, которых не забыть во всю жизнь. Разлука предстаёт как эсхатологический финал мироздания; она даже страшнее физической гибели: смерть-одноклассница игриво закроет ладонями глаза только однажды, а разлука – это жизнь в пространстве распада.

И, возможно, важнейшее произведение Бориса Рыжего, иллюстрирующее преодоление этого распада – стихотворение «Свидание Гектора с Андромахой».

Был воздух так чист: до молекул, до розовых пчёл,

До синих жучков, до зелёных стрекоз водорода…

Обычное время обычного тёплого года.

Так долго тебя я искал и так скоро нашёл

У Скейских ворот, чтоб за Скейские выйти ворота.

(«Свидание Гектора с Андромахой»)

Часть своеобразного авторского триптиха на тему гомеровской «Илиады», состоящего также из стихотворений «Мщение Ахилла» и «Прощание Гектора с Андромахой», «Свидание»– ключевое среди них. Именно здесь авторский голос сливается с голосом героя, именно здесь происходящее поднимается до масштаба символической иконологии истории от начала времëн: мужчина прощается с женщиной и ребёнком, уходя на бой, из которого ему не суждено вернуться живым. Не будет натяжкой утверждать, что для знавшего свою смертельную судьбу Бориса Рыжего обречённость Гектора – естественный поэтико-биографический образ.

Кажется, нет другого стихотворения в наследии Бориса Рыжего, не просто представляющего расставание как очерченный микрокосмос, разворачивающийся здесь и сейчас, но и вписанный в настолько фундаментальную культурную почву – античную культуру. Помимо рассматриваемого нами «Свидания» в частности и гомеровского триптиха в целом, можно вспомнить разве что стихотворение «Орфей», также существующее в сюжетном пространстве древнегреческой мифологии и живописующее потерю лирическим героем любимой – правда, иным образом, нежели в случае Гектора с Андромахой.

Ты плакала, и вот, я оглянулся.

В слезах твоих мой мир отобразился

и жемчугом рассыпался, распался.

…и я с тобою навсегда остался

(…)

…я помню эти волосы и плечи…

Я знаю всё, отныне всё иначе.

Я тенью стал, а сумрачные речи

отныне стихнут, тишина их спрячет.

(«Орфей»)

Обращение к «Орфею» даёт дополнительный ключ к пониманию восприятия Рыжим расставания: как трагедии, обречённости влюблённых в момент утраты единого бытия как взаимосообщающей цельности.

Античные герои здесь выступают как носители универсальных, всечеловеческих качеств мужского и женского – со времён Гектора, Орфея, Андромахи и Эвридики не изменилось ничего. Именно поэтому Гектор – только человек, а не царский сын и легендарный воин. Для поэтики Бориса Рыжего этот факт решающий: Гектор – сначала муж и отец и только после, по необходимости – солдат.

При встрече с тобой смерть-уродка стыдится себя.

Младенца возьму – и мои безоружны ладони

На фоне заката, восхода, на солнечном фоне…

Но миг – и помчишься, любезного друга кляня,

Где всë перемешано: люди, и кони, и боги.

(«Свидание Гектора с Андромахой»)

Рискну допустить, что даже парафраз лермонтовского «Бородина» с его «кони-люди» призван работать на образ именно защитника Отечества, а не профессионального воина и героя.

Данная мысль находит своё подтверждение в сравнении с двумя другими стихотворениями цикла – достаточно обратить внимание, что в «Расставании Гектора с Андромахой» именно шлем Гектора пугает его сына:

Герой, он ради завтрашнего дня

пылал очистить родину от мрака…

…Как жаль, что не подумал, уходя,

шелом свой снять, и бедный мальчик плакал.

(«Расставание Гектора с Андромахой»)

(Напомню: в «Илиаде» шлем Гектора – определяющая деталь, в самой поэме его зовут шлемоблещущим.)

В «Свидании» Гектор вообще не говорит о войне. Как в кристалле – или капле слезы – он видит преломившийся образ мира: от разноцветных молекул водорода до властного моря, чей шум заглушает только сердцебиение любимой. Мир застывает, времени нет на фоне заката, восхода, на солнечном фоне– и ослепительный миг, вобравший всё когда либо бывшее и когда либо будущее, обрывается.

Что будет дальше, мы знаем – о том «Мщение Ахилла»:

Издевайся как хочешь, кощунствуй, Ахилл,

ты сильней и хитрей, мчи его вокруг Трои.

Прав ли, нет ли, безумец, но ты победил –

это первое, правота – лишь второе.

Пусть тебя не простят, но и ты не простил…

(«Мщение Ахилла»)

Гектор мёртв –тело, привязанное к колеснице, влачит вокруг Трои осуществивший свою месть великий Ахилл.

Прав ли, нет ли – неважно, потому что здесь и теперь, без слëз и любви, это только слова: «смерть-красотка» одинаково целует в открытые рты и греческие, и троянские трупы. И Ахилл умрёт, так и не усомнившись ни в чем: машина войны, жаждущий бессмертной славы герой, не боящийся крови из ран, а только слёз– безумный, несчастный и по сути проклятый человек.

Оставшаяся после бойни картина мира – безлюдна. В головах убитых, как цветы, распускаются созвездия, и есть ли здесь начало нового мира или только его мираж – нельзя сказать определённо. Может быть, мироздание обречено на гибель в энтропии братоубийства, может быть, в повторяющемся цикле войны заложено рождение нового– из развалин и пожарищ.

Неизвестно – ответа здесь нет.

Ответ – в точке времени и пространства свидания Гектора с Андромахой.

И запечатлеется именно таким – навсегда:

…И жизнь хороша, и, по-моему, смерть не напрасна.

…Здесь, в Греции, всë, даже то, что ужасно, мой друг,

пропитано древней любовью, а значит – прекрасно.

Автор: Владислав Крылов, философ, культуролог, автор телеграм-канала «Йокнапатофа»