Вот такой, Изадора, получается гамбургер

«Печально, что много пьянки и мордобоя», – пишет мне знакомый ученый-есениновед после премьеры спектакля «Женщины Есенина».

Ну да, и еще много разного, не особо приглядного, психического, обнаженного и абстинентного… Где же певучесть-то, лирика, светлоликость и златокудрие, гармоника да березка — где?!

Но они есть.

Проза жизни срывается в поэзию, мешается с ней, и одно другим питается, освящается и отравляется… И стихи, стихи читаются – даже не хочу говорить, что актерами – читаются так, что звучат во мне до сих пор, будто прорастая и набирая силу. И я чувствую внутри и лиричность их, и певучесть, вызов и сбитый ритм, и все стихии – сумасшедший музыкальный ток и рок, не из легких, да.

Есть в спектакле баян – не гармоника, но почти. И носит его стоически молчаливая дева первая. И баян молчит, соответствует. Так торжественна немота его, так и треснула бы.

И береза здесь: тащит дерево тоже девушка, так похожая на курьеров «Яндекса».

И эти два символа, проесенинских образа-штампа – как вросшие насмерть ногти. И как безнадежная попытка устаканить все, задать некую систему координат, которая тут же на сцене и рушится.

Уже после первого акта я сказала своей племяннице: похоже, этот спектакль меня будет потом догонять и настигать еще долго, поселится во мне, вживится в ткань мою. Так оно и происходит.

Спектакль настигает – кривыми своими хиромантскими линиями и кратко прямыми, как трек выстрела. И гармошка времени – или мышца это сердечная? – то сжимается вдруг, замирая, а то разваливается, пьянь.

И чем-то еще якорит это действо – бессмысленным и тщетным, но зачаровывающим – как квадратура круга.

Даже двух кругов, жерновов.

Первый – вертикальный, огромный, царствующий то солнцем кровавым, то луной бескровной, то месяцем, что как ухмылка тонкогубой судьбы, наискось.

Круг второй – земной, корневой, подножный – круг сцены вращается…

И между кругами этими творится жизнь, живет Есенин – и при жизни живет, и после. Вот такой, Изадора, получается гамбургер.

Спектакль подобен портрету Есенина на обложке книги Захара «Есенин. Обещая встречу впереди» (именно она в основе постановки) – где штрихи то розгами и батогами, то мостками меж суетным и вечным, то любящими руками, их плавностью и беспощадием.

«Женщины Есенина» словно распечатывают безруковского Есенина, срывают скобы и – настежь окна, одежды, души – врываются и вырываются особой энергией, дерзкой верой своей. Без поганого актерского самолюбования, перебора, излишней влажности, липкости.

Сухопарый, чуть отстраненно-схематичный, с резкими переходами и обрывами, недоговоренностью – этот спектакль, этот Есенин удивительным образом въедаются в тебя (в меня) и не отпускают.

А какая потрясающая сценография! Безапелляционно графичная, ярко-страстной палитры, замешанная на крови революции, дыме серебряного века, имажинизме, сбивающая бродвейское с русским и деревенским, прошлое с настоящим и будущим, трагедию с юмором, условное с безусловным.

И волновая, точно не сочиненная композитором, а сама явившаяся – музыка. В ней и тревожность, и воля, и кружение, и неизбежность.

И разные женщины, разные отношения, хоть отчасти и замкнутые все на матери Есенина, на его дикой любви к ней, обиде и ревности сыновней. Но все сложнее, конечно. И диктует особую пластику – свою для каждой из линий, любовей, всех времен и событий спектакля.

И постановщикам удалось – для всего найдены особенные средства: разговор ног Есенина и Дункан, лежащих в ванне, совершенно марионеточная Бениславская в руках Есенина и голая спина матери. А драки с зависанием в моменте, а танго-дурачество с Мариенгофом, а свидания с Райх – где почти целомудренными средствами, почти гимнастическими этюдами показана такая любовная схватка на грани самозабвения и за гранью… И так стежок за стежком – каждый момент спектакля максимально проработан, прочитан и до сотых градуса выверен.

А я как человек некогда танцующий мгновенно вхожу в резонанс – когда актеры задействуют себя полностью: слова договариваются движениями, танцем, да хоть боксом, язык тел переходит в звук, в речь… И все сообразно и соразмерно, но…

Но самое чудо – когда актеры вдруг прорываются сквозь поставленное и отрепетированное в запредельное. И кажется, что срывает резьбу, и человек уже не в своей власти, и все летит ко всем чертям, хотя, может, и не к чертям вовсе.

И здесь резьбу срывало – и чудо случалось. И даже некоторый сбой в финальной речи Есенина был в жилу, в нерв всего действа или скорее – в разнервье его.

И показалось, словно сам Есенин, юный, даже чуть неловкий и в смущении, вдруг вышел из образа сценического Есенина, и вот стоит он перед нами – живой Сережа, идет к нам и говорит про осень и про фамилию свою, в которой Осень… – слышите?

Последняя его осень…

Благодарение всем создателям спектакля. Несмотря и вопреки – всё случилось. Аншлаг и триумф. Зал стоял и не отпускал.

Подробности и билеты на ближайшие даты здесь.

Возрастное ограничение: 16+

P. S. Но что-то надо делать с Мариенгофом (актёр Николай Коротаев) – он вопиюще красив на сцене, вопиюще! Стиль, чувство юмора и диктатура образа, короче – имажинизм во плоти (моя версия чувств и представлений). Затмил всех женщин –- да простят меня они, но я тоже женщина))

Автор Людмила Зуева