В культурно-патриотическом «Бункере на Лубянке» – Амир Сабиров и Григорий Кубатьян

В культурно-патриотическом пространстве «Бункер на Лубянке» прошел очередной поэтический вечер. На этот раз гостями редакции «Ваших Новостей» стали воины и литераторы – Амир Сабиров и Григорий Кубатьян, приехавшие в столицу буквально с передовой. Встречу провел литературный критик Олег Демидов.

Краткая справка:

Григорий Кубатьян – автор успешных книг, таких как «В Индию на велосипеде» или «Великий африканский крюк». Путешественник и доброволец. Был на всех континентах. Воевал в «Ахмате», был ранен. В настоящее время работает военкором. Пишет очерки и художественную прозу об СВО.

Амир Сабиров – девятнадцатилетний поэт из Омска, открытие «Ваших Новостей». Воюет в зоне СВО. Призывался на срочную службу, но без колебаний подписал контракт, как только появилась возможность.

Рассказ о себе

Г. К.: – Я родился в Ленинграде, тогда Санкт-Петербург так назывался. Учился в обычной советской школе. Потом в какой-то момент она стала российской школой. Помню, я удивился: выписывали «Ленинградскую правду», и вдруг в один момент в почтовом ящике оказалась газета «Санкт-Петербургские ведомости». Я подумал: «Что это такое? Мы такое не выписывали…» А оказалось, что город переименовали неожиданно, даже особо ни у кого не спрашивая, просто так – раз, и мы оказались в другом городе. И такой случился слом эпох. Может быть, какая-то потерянность, когда старые идеалы все развенчали и сказали, что это все, во что верили, ничего не стоит, а вот новые… Но новые как-то с трудом формировались. Было непонятно, по большому счету… Первым дело это было просто выживание – где-то раздобыть денег, где-то что-то купить из того, что появилось в кооперативном ларьке. 

Вроде бы мы что-то там строим, какое-то капиталистическое общество. Мне было это не сильно понятно. Но было ярко и интересно – видеосалоны, Брюс Ли, Шварценеггер. Какое-то окно в другой, иной мир – интересно, конечно, это всё было. А денег не было. Я в эти видеосалоны пробирался, пытался проникнуть, пролезть. Там еще по росту было – если тебе 12 лет, то бесплатно проходишь или дешевле, а если 13, то уже не проходишь. И я иногда на полусогнутых ногах проходил в этот видеосалон, чтобы сделать вид, что мне 12, а не 13. 

Ходил я в одежде отца и матери. Новое было сложно что-то купить. Покупали иногда, но в целом это было не так просто. У меня были кроссовки отцовские на два размера больше. Материнская стройотрядовская куртка. И вот так я ходил в школу, был похож немножко на гопника. Гопником я не был, но мне нравилось, что я похож, потому что так меньше до тебя докапываются, а все ходили и друг у друга пытались отжать что-нибудь. И на низшем уровне, и на высшем все друг у друга пытались что-то отжать. 

Я не любил учиться, но любил читать. Брал в библиотеке книги – всякое приключенческое. Вальтер Скотт, Конан Дойл, Фенимор Купер, Жюль Верн. Я таскал эти книги в школу. И пока учителя не видели, пока вели свою лекцию (что-то ужасно скучное), я читал эти книги. Иногда это вскрывалось, что я читаю не то, и меня ругали. И в этом приключенческо-библиотечном мире я жил. Даже было время, когда меня родители отправили в бассейн, чтобы я был спортсменом, – а это было сложно, надо было отстоять очереди какие-то и записи, – но я не сильно любил бассейн. Я этот бассейн прогуливал. И вообще мог сбежать в библиотеку вместо бассейна. А потом мне надо было намочить плавки, полотенце, дескать, я был в бассейне. А я был в библиотеке: читал фантастику, очень много прочитал еще в то школьное время. 

А. С.: – Я родился 2003 году в городе Омске. С родителями у меня отношения хорошие были, со школой – отвратительные. Я ее терпеть никогда не мог. У меня со всеми рамсы постоянные там были. До 5 класса я был прилежным учеником, а с 5 класса до взрослой стадии я просто перестал в школу ходить. 9, 10, 11 класс – я ходил блатовал немного, пацанов ходили напрягали. Гриша как бы рассказывает, что он не был гопником… 

В детстве папа мне читал книжки, а я как-то особо литературой увлечен не был, только когда в больнице лежал с аппендицитом, по-моему. Мне дядя принес книжку здоровую, и я ее за сутки буквально прочитал. Я даже не помню, что это за книжка была… Но прикольно было. 

(Отец читал – прим. ред.) сборник сибирских сказок. В нем были в том числе татарские. Я сидел слушал, мама с папой мне их поочередно читали. В основном папа, мама уставала. Это всё выросло в то, что 13 лет я такой: «Мне надо читать». И начал литературу всю листать, смотреть, всякое читать, как этот обычно процесс бывает. Началось всё с Мураками, Достоевского «Белые ночи». Прилепина «Обитель». И либо «Мастер и Маргарита», либо «Живаго». Естественно, из «Живаго» я помню пейзажи пастернаковские прекрасные, отголосками. Но со временем я осознал, что стоит шире это всё взять, изучить эту литературу, начиная с XIX века и по современную. 

Набрал себе список поэтов, потом глубже начинаешь изучать – биографию, какие-то статьи о них. Самих людей, которые пишут статьи. Параллельно с этим я пытался сочинять стихи, но это была как бы ерунда. Я много писал, но как бы всё не то. Очень долгий путь, когда ты можешь ясно изъясняться в плане стихов. 

Когда поняли, что стараются писать серьезно

Г. К.: – Я еще не понял этого. Я в процессе. Лев Толстой – это серьезно. А я пока не ощутил, что вот это серьезно. Единственное, что тематика у меня довольно сильно сменилась с началом СВО. А так я писал достаточно легкомысленные вещи – о путешествиях, о приключениях. Я писал о мире. Я старался писать легко и не думал, что это серьезно. Просто какие-то мои впечатления и размышления на веселые, легкие темы. Если говорить про нынешнюю ситуацию, даже в журналистике, о чем мне сейчас приходится писать и по работе в том числе – ну да, это серьезная тематика. Стал ли я серьезным автором? Наверное, будет слишком смело это утверждать. 

А. С.: – В один момент ты себе говоришь: «А где выход вообще?» Вот ты живешь и задаешь этот вопрос… Единственная возможная отдушина. С тем приданым тебе от рождения, с чем ты живешь всегда, что в тебе попеременно и постоянно вертится, иногда острота ощущений, бескожая структура твоего организма – неизбежно приводят тебя к тому, что ты должен найти выход этому всему. Если ты выход не находишь, то ты в другом начнешь его искать. Мне так кажется. 

Г. К.: – У меня это было по-другому. От некой мимикрии внутренней произошло. Конец 90-х, начало нулевых, еще не было соцсетей, нельзя было стать популярным блогером, потому что не было никаких блогов. Но в целом, если путешествовать и писать, я в этом видел какую-то возможность для себя. Потому что чтобы путешествовать, нужны деньги, деньги надо как-то зарабатывать. Я зарабатывал, потом ехал, тратил, они заканчивались… И дальше уже не едешь. А вот если бы я мог путешествовать и одновременно писать про это, чтобы мне деньги платили, то тогда я смогу проехать гораздо дольше. Я так рассуждал. А значит мне надо было стать журналистом. А учился я вообще не на журналиста, а на скучнейшего госчиновника. Нас учили, наоборот, писать так, чтобы невозможно было прочитать. Мне надо было внутренне переучиваться. 

Я начал обращаться в редакции: «Давайте я буду для вас писать что-то». Есть люди, которые учились этому, где-то работают, умеют. А я просто не умел, не работал, не учился. Я был человек посторонний для этой сферы. Я не знал, как в нее проникнуть. Она для меня казалась закрытым миром с какими-то другими людьми, которые владеют магией слова. И я начал притворяться журналистом, что я тоже умею писать. 

О вере и религии

А. С.: – После войны спроси любого, верующий он или нет… Но как мы смотрим на это? Простите за грубость, в плане – есть книжки определенные, Библия там, Коран и так далее. Мы их читаем, изучаем в контексте историческом, религиозном – находим какие-то откровения для себя. Как обычную книжку. Или же мы в церковь ходим? Я никуда не хожу.

Как оказались на нынешней войне

ГК: – Когда началась вот эта вся наша история с 24 февраля, я уже был журналистом, работал в журналистике. И я подумал, что надо как-то принести пользу стране. Ну а что я умею и могу? В общем-то, много всего. Я занимался туризмом, туры проводил. Но туры в такое время, наверно, не очень актуально. Журналистика у меня тоже была развлекательная… Ну и я решил, что надо тогда становиться военным корреспондентом, хотя не было у меня какого-то опыта серьезного. 

Я много где был, и в военных разных зонах… Я был в Ираке в 2003 году. Даже был в концлагере американском Абу-Грейб, несколько дней там провел. Еще где-то был. На севере Шри-Ланки с «тамильскими тиграми» встречался. «Тигры Тамил-Илама», пока их еще не разогнали. Был во всяких Курдистанах – и в турецком, и в иракском. В Карабахе был, конечно. Иногда специально бывал, интересно же, что происходит. Всегда так или иначе по телевизору что-то слышишь. А как на самом деле? Хочется же посмотреть, проверить. Любопытство. Причем я старался быть объективным – одну сторону послушать и другую. Я пересекал границу – слушал и курдов, и турок, и тамилов, и сингалов, и арабов, и американцев. И каждый что-то рассказывал свое – свое видение.

А. С.: – Я служил в театре. Сперва в детском, лет до 13. Потом с 13 до 18 – в обычном. В том числе актером постановок для детей и так далее. Плюс поломойка, гардеробщик – вот эта вся тема. Закончилась школа, поступил на вышку, три месяца проучился на преподавателя русского и литературы. Я понимал, что мне на войну надо ехать, навязчивая идея такая была. Чувствовал. И когда СВО началась, поехал. Отчислился до СВО, в армию пошел, потом СВО началась – и я по контракту пошел…

Как увидели родные города, Питер и Омск, приехав с войны

А. С.: – Абсолютно чужой город, чужие люди. Бессонница постоянно… Еще какие-то дураки, на машинах такая фигня сзади стоит – джн-джн – похожа на выходы АГС или что-то такое. У меня сразу же злость появляется. Вообще, когда сюда приезжаешь, какая-то злость. И неспокойно себя чувствуешь, не в боевом режиме. И без обид, кончено, но неизбежно будет проявляться такая штука. Ты смотришь – таксист тебя, например, везет. Ему лет тридцать. Встречаешься с людьми знакомыми, 25-30 лет. А у вас людей в роте не хватает. 

Г. К.: – Я всякий раз, когда возвращаюсь, везу с собой это напряжение, которое там копится. Там его не замечаешь, но здесь замечаешь, что ты его с собой привез. Это как сумка такая… Там все время находишься в таком, с одной стороны, собранном состоянии, с другой – нервном. Потому что все время что-то может произойти. А здесь всё так расслабленно. И люди ходят расслабленные. И ты понимаешь, что этот груз, который ты с собой тащишь, он здесь вроде бы не нужен. Первые дни это влияет, смотришь на всё какими-то другими глазами. Например, я захожу во двор и смотрю – машины стоят, дорогие, новые. Я понимаю: какие несерьезные, дурацкие машины, игрушечные какие-то. Ну куда на такой? Вот грузовик проедет – и ничего не останется. Что вы вообще, люди, себе покупаете? Еще какие-то вещи: где-то что-то грохнуло, упало. И сразу внутреннее ощущение – не просто так упало. У меня продолжается это до сих пор даже…

Что касается людей: надо понимать вообще, что происходит. Многие не понимают… Это не значит, что все должны сейчас вооружаться и идти на войну… Наверное, нет. Все-таки экономика, промышленность – должны работать. Не надо всем идти на войну. Но понимать, что происходит, люди должны. А зачастую этого понимания нет.

Потому что если раньше у нас была система тотального оповещения – что-то происходило, и все знали в стране и могли соответственным образом отреагировать, – то сейчас ты можешь не смотреть телевизор, не слушать радио. В интернете выбирать только то, что тебе интересно, что твоим взглядам соответствует. Ты можешь быть вообще вне контекста, просто не знать этого или знать под другим углом. И тогда тебе непонятно, зачем это всё. 

Есть огромная угроза для нашей страны. И мы недооцениваем эту угрозу, думая, что само все как-то там произойдет. Или бомбу скинем – и всё само успокоится… Это, мне кажется, большая проблема – неинформированность людей. Люди имеют возможность не интересоваться, не знать, не хотеть знать, оставить это вне своего круга интересов.  

Смотреть полную видеоверсию здесь.