Сергей Кара-Мурза: ОТКУДА И КУДА МЫ ИДЁМ?

Мы долго переживали крах нашего мира и не хотели увидеть дорогу, по которой мы идем. Но сейчас мы на распутье и обязаны сделать выбор. Попытаемся разобраться спокойно. Молодежь 80-х, которая «хотела перемен», сегодня – умудренные родители, люди 40-60 лет. Так обдумайте трезво, куда мы пришли и какие перед нами возможные альтернативы вырваться из порочных кругов, по которым мы ходим. Какие перед нами проглядываются образы будущего для страны. Говорят, что Россия «в переходном периоде». Но пора уже определить возможные пути и наше место «перехода». 

Надо вспомнить, как переживала Россия это состояние в начале ХХ века. Ведь тогда и российские, и западные мыслители обдумывали варианты жизнеустройства, создали новую познавательную систему – и определились. Во второй половине ХХ века эту систему мы забыли, а сейчас она очень актуальна. Это – состояние становления и переход «порядок – хаос», из которого рождается новый порядок. В нашем положении надо, чтобы большинство населения выработало, наконец, образ приемлемого будущего. 

Было очевидно, что правящая верхушка США воспринимала постсоветскую Россию как источник опасности – как «иного», который пытается просочиться на Запад. СССР на это не претендовал и такую угрозу для Запада не создавал. Поэтому вражда к постсоветской России, государству совсем нового типа, выплеснулась сразу, как только с СССР было покончено. Россия по главным вопросам бытия постоянно предлагала иные решения и стала его постоянным оппонентом. Так возник конфликт США с ослабленной кризисом Россией. 

Было ясно, что в клуб западного капитализма Россию не примут. В 1990-х гг. наши аналитики регулярно ездили на Запад на совместные симпозиумы. И мы слышали, как их политики и магнаты говорили своим бывшим советским коллегам, что Россия не получит от Запада никакой помощи, а потом добавляли пословицу: «Рим предателям не платит!». Вот такая конвергенция… 

Это результат расхождений Запада с Россией в картине мира – как при таких различиях можно было устроить конвергенцию России и США, соединить их культуры! И у них, и у нас остались еще несовместимые корни, еще они поют в земле. Запад стабилен, потому что его жизнеустройство основано как «война всех против всех» – конкуренция. Есть там такая формула: «Война – душа Запада». Она фундаментальна, выражается во множестве проявлений. О чем думали наши либералы, когда лезли в эту мышеловку? Одно дело – мы жили под зонтиком СССР при уравновешенном балансе сил, но сегодня-то совсем другое положение. Уже и с Украиной трудно договориться, за ее спиной стоит громила с дубиной. 

Измененная культура стала у нас барьером для возрождения гражданской солидарности, без которой не только невозможно вернуть справедливость в отношениях людей, но и не выбраться из нашей исторической ловушки. 

Наше общество и государство в обозримой перспективе не сможет создать в России собственный дееспособный капитализм (учтем, что понятия капитализм и социализм, да и само понятие формация стали слишком абстрактными). В какой же капитализм тянет Россию богатое меньшинство? Неразумно было лезть в больной и кризисный западный капитализм и открывать ему все национальное достояние. Сейчас поворот на Восток дает другие возможности.

Мы говорим о грубом образе реальности. Надо в него всмотреться. По мне, разумно было бы не имитировать периферийный капитализм, а создавать наш свой общественный строй. У нас есть опыт ХХ века, теперь есть опыт капитализма – и своего, и западного. 

***

4 мая 1992 г. Совет по гуманитарным и общественным наукам РАН провел заседание о прогнозе будущего устройства России. В дискуссии приняли участие ведущие философы, экономисты, социологи и историки. В обзоре сказано: «Участники круглого стола исходили из неизбежности перехода России к рыночной экономике… Под “особым путем России” понималась необходимость сочетать достоинства и исключать недостатки капитализма и социализма. …Нужно поработать над тем, как идею конвергенции облечь в приемлемые для всех народов и наций страны одежды. Переходная, опирающаяся на смешанную социально ориентированную экономику модель была поддержана участниками обсуждения» [Старушенко Г. Б. Общественный строй: какой он у нас может быть? // СОЦИС. 1992, № 12.]. В 1994 г. политолог С. Караганов в статье «У дверей НАТО мы должны оказаться первыми» («Известия», 24 февр.) доказывал, что России надо бороться с Польшей, Чехией и Венгрией за право вступить в НАТО первой. 

Это был провал знания и культуры нашей интеллектуальной элиты. Начался он раньше. Представьте, А. Д. Сахаров – великий ученый, признанный лидер нашей интеллигенции, трижды Герой Социалистического Труда – сошел в другую колею. Он в холодной войне встал на сторону Запада против СССР – категорически и открыто. А. Д. Сахаров, когда вернулся в Москву, пригласил меня с коллегой – поговорить. Он очень долго говорил, представляя небывалую для нас картину мира. Мы были в зазеркалье! Это были действительно «мессианские образы». В результате многие люди прошли через трагедии. 

Какое горе! Горе и ему лично, и горе общности ученых нашей страны. Это – поворот, положивший начало нынешнему разделению нашего народа и особо нашей интеллигенции. Посмотрим эволюцию мышления этих людей.

Невежество – эта туча, многослойная и турбулентная, зацепила всех, сильнее или слабее, в одной точке или другой. Пусковым механизмом этого цепного процесса стала «культурная травма». Она – явление очень инерционное, которое может сохраняться и в следующем поколении и дает о себе знать, даже если положение внешне стабилизировалось. Чтобы понять современную картину, надо найти корни. 

В начале 1990-х гг. «молчаливое» большинство выжидало развязку, хотя радикальные реформаторы попрекали его за скрытую враждебность. На Первом съезде народных депутатов СССР 27 мая 1989 года Ю. Афанасьев (видный идеолог, историк и ректор историко-архивного института, а затем РГГУ) заклеймил его как «агрессивно-послушное большинство». Это было обозначением традиции людей механической солидарности. 

Были крики и даже рыдания депутатов, но большинство из них, не организованное как оппозиция, не могло использовать свое явное численное преимущество, поскольку депутаты считали себя обязанными уговорить власть, а не идти на конфронтацию с ней, – «Ведь все мы, депутаты, хотим как лучше». Инерция советской политической культуры обезоружила Верховный совет СССР. 

Разговоры с коллегами также оставляли тяжелый осадок. В статьях авторитетного для них Н. А. Амосова была дана жесткая формула: человечество делится на подвиды; меньшинство («сильные») подавляет и эксплуатирует большинство («слабых»); носителем свободы и прогресса является меньшинство. Для «сильных» использовалась «биологическая» аргументация в доказательство того, что у нас якобы произошло генетическое вырождение населения, и оно в ницшеанской классификации уже не поднимается выше категории «человек биологический». Н. М. Амосов в 1992 г. представил фундаментальный прогноз: «Исправление генов зародышевых клеток в соединении с искусственным оплодотворением даст новое направление старой науке – евгенике – улучшению человеческого рода… Изменится настороженное отношение общественности к радикальным воздействиям на природу человека, включая и принудительное (по суду) лечение электродами злостных преступников» [Амосов Н. М. Мое мировоззрение // Вопросы философии. 1992, № 6.].

Вот интервью М. К. Мамардашвили, в котором он так объяснил книгу «Жизнь шпиона»: «Я грузин и философ, с юности я нахожусь во внутренней эмиграции. Я хорошо понимаю, что такое быть шпионом. Необходимое условие успешной шпионской деятельности, а нередко и творчества – схожесть с окружающими… Надо оставаться незаметным, не теряя свободы» [Мамардашвили М. Сознание и цивилизация. Тексты и беседы. М.: Логос, 2004, с. 353, с. 353]. Потом он стал давать интервью или вставлять свои рассуждения, но наполненные ненавистью. Он мог в интервью, рассуждая о людях, сказать корреспонденту: «Теперь вы представляете себе смердящую социальную плоть нашего бытия». 

Поражение в холодной войне внесло в нашу жизнь огромные изменения – каждый их почувствовал на своей шкуре. И если в советское время государственная граница в какой-то (весьма большой) мере сдерживала проникновение на нашу землю западных информационных служб, ведущих психологическую войну, то теперь они добились раскрытия наших границ. Они создали мощный плацдарм у нас дома, они вещают прямо из Москвы. А главное, они организовали, оснастили и пустили в дело большие политические и кадровые ресурсы, которые ведут обработку нашего сознания в чужих интересах, но под именем российских организаций и под русскими фамилиями. А от такого воздействия защититься несравненно труднее. 

Конечно, и в советское время внутри страны были добровольные или платные помощники Запада в его информационной войне против СССР. Но по мощности их было не сравнить с вещанием целого канала телевидения, скажем, такого, каким было НТВ Гусинского. Именно установления контроля над главными потоками информации в РФ давно добивался Запад. Вместе с контролем над финансовыми потоками это и создает основу нового мирового порядка. Один из отцов холодной войны Джон Фостер Даллес в свое время сказал: «Если бы я должен был избрать только один принцип внешней политики и никакой другой, я провозгласил бы таким принципом свободный поток информации». 

Так нам и нашептывает десятки лет очень влиятельная часть наших СМИ – лучше, мол, России отказаться от своей самобытности («перестать быть нацией»), а принять те образцы культуры и морали, что выработал Запад (это называлось «вернуться в лоно цивилизации»). Но что же нам реально предлагается? Что мы при этом получим взамен наших привычных ценностей, наших представлений о добре и зле? Покажите нам товар лицом! Давайте послушаем западных же мыслителей, раз уж Гоголю и Достоевскому нам не велели доверять.

Итальянский культуролог Дж. Агамбен пишет о глобализации спектакля, т. е. объединении политических элит Запада и бывшего социалистического лагеря: «Тимишоара представляет кульминацию этого процесса до такой степени, что ее имя следовало бы присвоить всему новому курсу мировой политики. Потому что там секретная полиция, организовавшая заговор против себя самой, чтобы свергнуть старый режим, и телевидение, показавшее без ложного стыда и фиговых листков реальную политическую функцию СМИ, смогли осуществить то, что нацизм даже не осмеливался вообразить. Впервые в истории человечества недавно похороненные трупы были спешно выкопаны, а другие собраны по моргам, а затем изуродованы, чтобы имитировать перед телекамерами геноцид, который должен был бы узаконить новый режим. 

То, что весь мир видел в прямом эфире на телеэкранах как истинную правду, было абсолютной неправдой. И несмотря на то, что временами фальсификация была очевидной, это было узаконено мировой системой СМИ как истина – чтобы всем стало ясно, что истинное отныне есть не более чем один из моментов в необходимом движении ложного. Таким образом, правда и ложь становятся неразличимыми. Так же, как после Освенцима стало невозможно писать и думать, как раньше, после Тимишоары стало невозможно смотреть на телеэкран так же, как раньше».

Речь действительно идет о пределе, за которым началось быстрое саморазрушение западной культуры. Спектакль Тимишоары показал такую высокую эффективность манипуляции, что политики не откажутся ее использовать. Соблазн слишком велик. Ведь на экранах весь мир видел в репортажах из Тимишоары, что перед камерами выкапывают не тела «расстрелянных КГБ» людей, а трупы, привезенные из моргов – со следами вскрытия (швами). Видели, но верили комментариям дикторов. Это был психологический опыт над сотнями миллионов людей: при бьющей на эмоции картинке ложь можно не скрывать, люди все равно поверят манипулятору. 

Во время событий в Чечне иностранные журналисты не вылезали из отрядов боевиков. 5 февраля 2000 г. по российскому телевидению показывали один такой отряд, представленный в передаче какой-то иностранной телекомпании. Бородатый боевик размахивал ножом и приговаривал: «Это для Путина. Я купил на пенсию». Очень остроумно и демократично. Но ведь в предоставлении эфира для таких сообщений было соучастие органов власти. На каком основании находились иностранцы в зоне боевых действий? На каком основании репортер государственного агентства? Как понимать, что власти РФ поддакивали, когда Олбрайт говорила о праве журналиста вещать из стана террористов? Ведь это ложь, международные законы такого права не признают. 

Вот у меня вырезка из испанской газеты «Паис» от 28 октября 1998 г. Влиятельная Ассоциация жертв терроризма заявила послу Великобритании официальный протест, который потребовала передать премьер-министру Тони Блэру, в связи с тем, что в телепередаче Би-Би-Си промелькнуло заявление двух членов террористической баскской организации ЭТА о том, что с 16 сентября эта организация объявляет перемирие и прекращает террористические акты. Итак, промелькнуло миролюбивое заявление – и официальная нота послу и премьеру. Что было бы, если бы корреспондент Би-Би-Си находился в банде террористов где-нибудь в Пиренеях, а они бы размахивали ножом и обещали зарезать короля Испании – и это бы передавалось по всей Европе? Чудовищное несоответствие с тем, что происходило в России – и все этого как будто не видели. 

Европейские законы рассматривали контакты с террористами как уголовное преступление. По испанскому телевидению я видел тяжелое зрелище – рыдал взрослый мужчина. Его, предпринимателя, взяли в заложники террористы-баски. Деньги у него были, и его друг-адвокат передал похитителям выкуп и выручил друга. Как-то это вылезло наружу, и адвоката осудили, если не ошибаюсь, на пять лет тюрьмы – за контакты с террористами. Мужчина плакал потому, что на все его просьбы разрешить отсидеть в тюрьме за друга ему ответили отказом. А каким стало отношение в Европе к антироссийским террористам сейчас? 

***

Люди чувствуют, что большие общности (даже в толпе на площади) поддаются сильным стихиям – духовным, материальным и безумия. Особенно быстрая стихия – невежество. Все мы живем в ее атмосфере. В быту она пробегает как легкая рябь на воде, в обществе она появляется как туман или туча. Но здесь мы пытаемся разобраться в явлениях, которые изменяют жизнь общностей людей и даже страны. 

С точки зрения рациональности сама постановка предвидения берет ничтожную часть сигналов – из многообразия реальности. Но и на этом основании предсказывается образ будущей реальности. Беда, если общество утратило навыки рационального анализа «каждодневного плебисцита» и его предвидимых последствий. 

Если взглянуть на проблему возможности трудящимся СССР изучать картину мира и обсуждать варианты предвидений, окажется, что этот период короткий. Тогда темные стихии прошли по России в перестройке и по «90-м годам», а теперь надо изучать и думать. Наше большинство многое поняло, но еще не успело создать реальную картину. 

Сталин выдвинул идею об усилении классовой борьбы по мере укрепления социалистической власти. Мы, студенты 1 курса Химфака МГУ (1956 г.), это услышали после ХХ съезда КПСС. Преподаватель представил нам абсурдом это утверждение Сталина, даже посмеялся. Тогда мы с приятелями это не посчитали абсурдом, мрачно задумались, но не нашли понятных оснований для такого вывода Сталина. Классовых врагов среди нас не было, и почему «с каждым нашим продвижением вперёд» враг «наших людей заводит в капкан»? Между тем ни мы, студенты, ни преподаватели, ни академики и даже руководители КПСС не видели, что всякие изменения, даже «каждые наши продвижения вперёд» создают риски. Это был фундаментальный провал наших образования и науки. Но и до сих пор многие об этом не думают. 

Потом нам сказали туманную фразу Ю. В. Андропова в 1983 г.: «Мы не знаем общество, в котором живем». Это значит, что перед нами – стихия. Ее движения – неизвестно куда, где-то возник вихрь, где-то громыхает гроза, но нам трудно увидеть всю картину – мы ее не знаем! 

Далее – перестройка. Тогда большая часть элиты и номенклатуры ринулась в холодную войну против большинства населения. Эта их революция была реализована быстро и вопреки установкам основной массы населения. 

Истоки происшедшего

Между рабочими и крестьянами в России первой половины ХХ века поддерживался постоянный и двусторонний контакт. Понятно, что рабочие в промышленных коллективах и в городе освоили иные знания, язык и навыки рационального мышления, чем крестьяне. Русские рабочие много читали, познакомились в кружках, на митингах и через литературу с социал-демократией, с представлениями марксизма. Но они, как и крестьяне, обдумывали и обсуждали перспективы будущего, вырабатывали устойчивые системы ценностей. 

В период с 1905 г. и до конца Гражданской войны в России существовала многопартийность. Между партиями хотя и были кратковременные коалиции, чаще были конфликты и жаркие дискуссии и полемики относительно проектов развития России. Конечно, в 1917 г. 85% населения (крестьяне) и значительные общности, близкие к крестьянам, смогли соединиться для временной общей цели и солидарности. 

Особенно после Гражданской войны и до конца 1950-х гг. население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Война – и бедствие, и победа – еще сильнее сплотила советских людей. Основная масса интеллигенции и служащих госаппарата, даже уже с высшим образованием, вышла из рабочих и крестьян. Она в главном мыслила в согласии с большинством, хотя изъяснялась на языке с большой долей модерна. 

Это состояние единства подтвердилось и осенью 1927 г., когда раскол партии стал большой угрозой, в первичных организациях партии была проведена дискуссия, и все должны были сделать выбор из двух платформ. В дискуссии приняли участие 730 862 человека (из 1 200 000 членов и кандидатов партии), за платформу оппозиции проголосовали всего 4 120 членов партии (плюс 2 676 воздержавшихся). Оппозиция была подавлена, из партии были исключены около 8 тыс. активистов, из них 75 видных руководителей. Часть оппозиции ушла в подполье и в эмиграцию, позже многие были репрессированы. 

Так что в период «сталинизма» советское общество было консолидировано механической солидарностью. Все были трудящимися, выполнявшими великий проект. Наше общество было похоже на религиозное братство. После Гражданской войны и до конца 1950-х гг. население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». 

Важным фактором были и традиции народа. Полезный случай описал И. Л. Солоневич (эмигрант с 1934 г.). Он писал, что, прежде чем начать войну с СССР, в Германии большое число ученых скрупулезно изучали русский национальный характер. Они анализировали русскую литературу (особенно напирали на Достоевского и Чехова). Ради точного знания о характере русских сталинского периода старательно переводили и издавали Зощенко. По всему выходило, что СССР – колосс на глиняных ногах.

И. Л. Солоневич много изучал сравнений русских и немецких структур во время войны (и других сюжетов). Он пишет: «Русский крестьянин и немецкий бауэр, конечно, похожи друг на друга: оба пашут, оба живут в деревне, оба являются землеробами. Но есть и разница…

Я видел сцены, которые трудно забывать: летом 1945 года солдаты разгромленной армии Третьей Германской империи расходились кто куда. Разбитые, оборванные, голодные, но все-таки очень хорошие солдаты когда-то очень сильной армии и для немцев все-таки своей армии. … Бауэр ел вовсю. … Но своему разбитому солдату он не давал ничего.

В сибирских деревнях существовал обычай: за околицей деревни люди клали хлеб и пр. для беглецов с каторги… Там, в России, кормили преступников – здесь, в Германии, не давали куска хлеба героям. Бауэр и крестьянин – два совершенно разных экономических и психологических явления» [294, с. 152-153]. Но текст И. Л. Солоневича о солидарности фашизма можно представить как сложную систему – синтез обоих типов солидарности (крестьян и горожан). 

Другой пример: мы знаем, что на сторону противника СССР в холодной войне перешла верхушка почти всех компартий Запада. Но надо понять, какие процессы изменили картину мира солидарности. Тезисы о несоответствии советского строя истмату, начиная с 1960-х годов, овладели умами большой части интеллигенции. Тогда был поставлен диагноз и сделан прогноз: этот строй должен умереть, и долг честного человека – помогать его смерти. Как известно, прогнозы, в которые верует больной, сбываются.

Александр Солженицын. Владивосток, 1994 год. Фото: Getty Images

Смешно было бы утверждать, что советский строй не имел своих болезней и дефектов. Но это был самобытный строй жизни, обладавший такой духовной и материальной силой, мерилом которой были катастрофы типа страшной войны. Западные многие ученые и наблюдатели, в целом, сошлись во мнении, что поведение в условиях тяжелейшего кризиса нашего общества, созданного советским строем, абсолютно уникально. Нельзя представить, чтобы люди, воспитанные в индивидуализме, выполняли свой трудовой долг, по восемь месяцев и даже целый год, не получая зарплаты. Сегодня мы пока живы ресурсами, созданными советским строем. 

Рубежом в развитии советского общества была Великая Отечественная война. Накопленная в войне энергия резко рванула в строительстве и развитии – происходила ускоренная урбанизация. Новые города населялись молодежью послевоенного поколения. Резко увеличилась мобильность населения – за период 1950–1990 гг. пассажирооборот общественного транспорта вырос в 12 раз. 

Когда города были построены, становление городского образа жизни, отвечающего явным и неявным потребностям людей, произошло не сразу. Откуда вырос советский проект и какие потребности его создатели считали фундаментальными? Он вырос прежде всего из крестьянского мироощущения. Подростки и молодежь 70-80-х годов ХХ века были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а советская власть говорила с ними на языке «крестьянского коммунизма», которого они не понимали, а потом стали над ним посмеиваться. 

Быстрое развитие промышленности, образования и возникновение множества профессий сделали общество гетерогенным. К 1960 г. значительно изменились структуры занятости – наш народ вошел в мир индустрии, и этот мир быстро раскрыл органическую солидарность. Переход от механической солидарности к органической – это тяжелое потрясение, как урбанизация. Это усугубило культурный кризис советского общества.

Э. Дюркгейм изучал этот разрыв в типах отношений людей и их солидарности. В конце ХIХ в. эта дезорганизация привела на Западе к тяжелой социальной и культурной болезни – аномии (распад человеческих связей и массовое нарушение привычных нравственных и правовых норм). 

Здесь не представлены ни политики, ни манипуляции, ни инновации – мы пишем о людях, которые не знают и не понимают образы, картины, их смыслы и возможные последствия. Эти люди ошибаются, тратят силы, ресурсы и надежды, – это состояния невежества. Но всегда бывает несколько людей, которые постепенно понимают образы и смыслы, – и помогают другим. Эти процессы действуют – непрерывно, везде появляются разные «огоньки», и часто они исчезают. 

Рассуждения о невежестве, конечно, не представляют всей картины синтеза – невежества или успешного познания. Нам нужны эти понимающие «огоньки» и их структуры. Мы выбираем из синтеза понятные образы или слова и рассматриваем кусочек из этого «сгустка». Сейчас мы часто смотрим статьи и книги по-другому: раньше люди видели конфликты, распри, проклятия, – но сейчас надо понять человека, который погружается в невежество, и почему это происходит. Мы будем еще обдумывать – как мы не увидели, что картина мира у нас изменилась, а инерция довела нас до распада, до катастрофы. 

Процессы невежества развиваются в пространстве общества людей. Но эти процессы существуют во времени. Чтобы увидеть и понять эти процессы, надо представить их динамику («вчера было рано, послезавтра поздно»). Часто процесс кажется стабильным, но в реальности к данному процессу присоединяются или отходят от него разные процессы, с разными целями, разными силами и динамикой. 

С. Московичи пишет о людях со «сверхценными идеями мистического, иррационального содержания», совершавших Реформацию: «Вал беспрерывных расколов выплеснулся в Реформацию, ставшую его органным пунктом, сопровождавшимся возникновением протестантских сект. Невозможно выразить в нескольких строках то бурление людей и групп, которое преобразило Европу. Я напомню только один важнейший факт: все эти меньшинства претерпели презрение и изгнание, подверглись коллективной казни. За исключением Лютера, который убедил князей и немецкие массы, эта религия повсюду является делом изгнанников и беженцев, подобно Кальвину, если назвать лишь одно имя. Изгнанный из Франции, он отправляется в Женеву, где собирается множество людей, познавших ту же участь, что и он. 

Приверженцы новой веры, выходцы из самых разных слоев общества были фитилем, готовым воспламениться для всякого рода бунтов и затей. В странах, которые их принимали, анабаптисты, гугеноты, квакеры рьяно распространяют учение, направленное против авторитета Государства, иерархии Церквей и унижения бедных. 

Но они также пускаются в экономические начинания, уже обладая коммерческими и производственными навыками. Особенно в Англии и в Нидерландах, где кальвинисты особенно стимулируют взлет капитализма. Со всей справедливостью “кальвинистскую диаспору” можно было определить как “питомник капиталистической экономики”» [Московичи С. Машина, творящая богов. / Пер. с фр. – М.: «Центр психологии и психотерапии», 1998.].

Много объяснила книга М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Изменения религиозной картины мира протестантов (или раскольников) – это чистая модель конфликта устойчивости с подвижностью. Пуритане были верны своему кредо – и вдруг эпоха Просвещения. 

Вебер пишет: «Эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких-либо иллюзий пессимистически окрашенного индивидуализма, который мы наблюдаем по сей день в “национальном характере” и в институтах народов с пуританским прошлым, столь отличных от того совершенно иного видения мира и человека, которое было характерным для эпохи Просвещения» [Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // М. Вебер. Избранные произведения. М.: Прогресс. 1990, с. 144].

Дюркгейм разрабатывал уже упомянутую теорию о типах солидарностей: первая (традиционная) – механическая солидарность, другая – органическая солидарность. С. Московичи объясняет эту теорию: «Механическая солидарность отсылает к представлению о конфессиональном обществе. Таким был бы случай очень простых и архаических обществ, скрепляемых религией, члены которого в то же самое время являются верующими. А также церковь, секта, даже партия, одушевленные единой верой. Все они имеют одно кредо, объединяются вокруг единодушно признаваемых и подкрепляемых периодическим церемониалом символов. Органическая солидарность, со своей стороны, мысленно связывается с профессиональным обществом, где каждый человек занят четко определенным ремеслом и использует свои способности согласно правилам, действующим в узко специализированной отрасли.

Разделение труда, выделяя функциональные обязанности и тем самым индивидуализируя людей, делает так, что у каждого появляется необходимость в других, чтобы работать, обмениваться или господствовать. Тем самым формируется новый тип солидарности, органическая солидарность. Она основана на взаимодополняемости ролей и профессий» [Московичи С. Машина, творящая богов. / Пер. с фр. – М.: «Центр психологии и психотерапии», 1998]. 

Будучи единственной партией и ядром политической системы, компартия стала «постоянно действующим» собором, представлявшим все социальные группы и сословия, народы и регионы. Внутри этого собора и происходили согласования интересов, нахождение компромиссов и разрешение конфликтов. В такой партии не допускалась фракционность и оппозиция, естественная для парламентов. 

В конце ХIХ века в России интеллигенции было мало, но она стала «дрожжами» всей России. В СССР молодая послевоенная городская интеллигенция была иной общностью, не такая, старая российская и первая советская интеллигенция. Война оказалась разрывом непрерывности. Это и произошло в СССР: и в социальных группах, и в культурных и этнических. 

Во время инкубационного периода 1955-1985 гг. произошла дезинтеграция советского общества и появились уже крупные и влиятельные общности, которые вызрели и произвели перестройку. 

Вот как директор холдинга, в который превращен колхоз кубанской станицы, объяснял перспективу реформы бывшим колхозникам: «Будет прусский путь! А вы знаете, что такое прусский путь?… Да это очень просто: это я буду помещиком, а вы все будете мои холопы!..». А социологу он объяснял так: «На всех землях нашего АО (все земли составляют примерно 12 800 га) в конце концов останется только несколько хозяев. У каждого такого хозяина будет примерно полторы тысячи га земли в частной собственности. Государство и местные чиновники должны обеспечить нам возникновение, сохранность и неприкосновенность нашего порядка, чтобы какие–нибудь … не затеяли все по–своему. … Конечно, то, что мы делаем – скупаем у них пай кубанского чернозема в 4,5 гектара за две ($70) и даже за три тысячи рублей ($100), нечестно. Это мы за бесценок скупаем. Но ведь они не понимают… Порядок нам нужен – наш порядок» [271 Никулин А. М. Кубанский колхоз – в холдинг или асьенду? // Социологические исследования. 2002. № 1.]. 

В начале 1990-х гг. и раскол сообщества обществоведов приобрел новый характер. В годы перестройки оформились две политизированные группы, которые вели полемику без диалога. Их установки и тезисы были несовместимы. Иногда в секторах и отделах по вечерам сходились старые товарищи – «реформаторы» и «консерваторы», спонтанно возникали лихорадочные, надрывные разговоры. В основном говорили реформаторы. Эти разговоры вызывали ощущение беспомощности – десять лет работаешь рядом с человеком, близким и рассудительным, и вдруг он заговорил как инопланетянин. Ничего похожего на совещания бригады сотрудников, какие регулярно происходили еще 4-5 лет назад. 

Здесь, предварительно, можно представить, что много групп и общностей, которые соединяют людей России и постсоветских республик, обдумывают СССР и современные возможности активировать раненные части и связки бывшей цивилизации Евразии. Но до перестройки реальная картина многих процессов была недоступна населению. Считалось, что основа СССР – солидарность народа. До перестройки эта фраза утратила реальный смысл, поскольку после 1955 г. произошли изменения. Для множества людей советский строй был их достоянием, но в таком форме оно стало преданием. Советские люди и искренние коммунисты не могли понять политической системы перестройки и были связанными давно устаревшими понятиями и структурами. Очевидно, что современного знания почти никто не знал и практически почти все были недееспособны в политике – и левые, и правые, и исследователи общественной науки. Достаточно посмотреть статистику 1990-х гг.

Можно сказать, что в ходе разгрома страны невежество покрывало нас густым туманом. Этот туман блокировал трудящихся и партийных работников, особенно тех, которые непосредственно общались с населением. 

Оказалось, старые мифы и мечты исчезли – почему? Потому, что системы механической солидарности и органической солидарности столкнулись в тяжелом конфликте. При этом общности и группы изменились или распались (в основном, это были небольшие сообщества, но они имели влияние). 

Можно предположить, что вплоть до последних дней СССР в культуре не играли существенной роли экзистенциальный страх и насилие. Однако в той части граждан, которые были проникнуты иррациональным способом мышления, западническими иллюзиями, удалось раскачать невротический страх.

А наши не заметили, что к 1980-х годам утратили навыки рефлексии. Почти нет разработок по визуализации образов. 

Говорят, что Россия «в переходном периоде». Но пора уже определить возможные пути и наше место «перехода». Надо вспомнить, как переживала Россия это состояние в начале ХХ века. Ведь тогда и мыслители обдумывали варианты жизнеустройства, создали новую познавательную систему. В нашем положении надо, чтобы большинство населения выработало, наконец, образ приемлемого будущего. 

А наша молодежь этого не знала…

После 1950 г. не видела сложных проблем конфликтов между механической и органической солидарностью и не понимала процессов, происходящих на Западе. Механическая солидарность – это «все в общине». А люди модерна (и индустрии) создавали органическую солидарность («в организме множество органов и структур, но они соединены»). Это похоже на соединение людей профессионального сообщества, где каждый человек занят четко определенным ремеслом и все взаимодействуют. А уже в 2000 г. и сейчас в 2020-х гг. созданная после перестройки «органическая солидарность» больше похожа на «дикий капитализм». 

«Перестройка» стала спецоперацией холодной войны внутри. Это было проведено на глубину, достаточную для ликвидации СССР, – оставив страну без всех защитных систем народа. Страна тридцать лет переживает кризис, а множество обществоведов не выдали ни одного труда, который внятно объяснил людям, что происходит и куда все это катится. Научное знание живет и прирастает лишь в сообществе, а его-то не стало и само не возрождается.  

Социологи, изучающие реформу, оказались совершенно неспособны определить социальную структуру общества и установки основных групп – их поведение в ходе преобразований представлялось «неправильным». Один из влиятельных философов Юрий Карякин во время прямой трансляции подведения итогов выборов декабря 1993 года в Кремле, увидев на большом экране первые результаты голосования на Дальнем Востоке, начал кричать: «Россия, ты одурела!». Он ожидал совсем других результатов.

Мы уже увидели это преобразование! Было в 2012 г. заявление Ученого совета филологического факультета МГУ, тяжелый вывод: «Несколько лет подряд отдельные представители гуманитарного сообщества предупреждали о возможности катастрофы как в школьном образовании вообще, так и в его гуманитарном сегменте в частности. Ситуация изменилась качественно: катастрофа произошла, и русская классическая литература более не выполняет роль культурного регулятора образовательного процесса». Надо сказать, что это заявление «О реформе образования, ее итогах и перспективах» было подписано всеми членами Ученого совета. На Заявлении поставлено: «Принято единогласно на заседании Ученого совета филологического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова 22 ноября 2012 года». 

На наших глазах рухнул СССР с огромными жертвами, и взрослые не могут объяснить детям и внукам. А старики моего поколения пытаются скрыть свою личную трагедию. Об этом немногие современные авторы оставили разрозненные тексты, и не в сухом и ясном стиле, а в форме эмоциональных текстов. 

Я говорю о себе, может быть, кто-то прочитает и о чем-то подумает. Возможно, что я частично говорю и за моих друзей и товарищей, с которыми мы обсуждали нашу катастрофу – вина наша. 

Мы, выйдя из советского образования, оказались наивными и невежественными перед зрелищем распада – и приверженцы советского строя, и сомневающиеся, и недавние диссиденты. Этот период (примерно 1985-1995 гг.) был заполнен непрерывными вопросами и догадками, поиском и чтением литературы, отечественной и зарубежной.

Новые данные сразу публиковались в полемике или проклятьями идеологам перестройки. Содержание их было простое: факты, разоблачающие антисоветскую ложь, данные об экономике и социальной системе СССР, угрозы, которые создает реформа, полезные сведения из истории. Для сложных тем мы еще не были готовы, но поток простых фактов и доводов хоть немного охлаждал рыночные иллюзии и утопии. После 1992 г. все эти тексты без всякого красноречия увязывались с социальной реальностью. 

Следующие 10 лет, не прекращая производства этих текстов, обсуждения сдвинулись к более сложным проблемам, которых мы не касались в советское время ни в лабораториях, ни в кругу друзей. Так, в 1990-х гг. была поставлена проблема изменения массового сознания («манипуляции сознания»). Это было совершенно иное состояние нашего нового государства и общества – очень серьезное изменение. Описание вызревания русской революции и строительства институтов советского общества поставило очень много вопросов, которых обществоведение (прежнее и нынешнее) обходило и обходит. Все они важны для понимания, но, думаю, еще более они важны для молодежи, которой необходимо знать, как были устроены советские системы – им придется их осваивать, возрождать и модернизировать. Эти системы – основа базы их жизни, другой не будет. Похоже, что это все поняли. 

В период 1995-2015 гг. социологи создали огромный массив эмпирического материала, в нем можно увидеть «скелет» (или карту) нашего будущего. На карте видны сгустки сложных проблем и узлы возникающих в них конфликтов. Раньше старались этого не видеть, теперь это полезный материал для учебных пособий. Знание полезно и правым, и левым, и самой власти. 

Но из этого массива вылезают несколько жгучих проблем. Уже в середине 1990-х гг. мы стали обсуждать странную природу постсоветского кризиса, небывалого в промышленных странах, тем более без явной войны. Даже если бы власти приняли ошибочные решения, в государстве и обществе культурной страны должны были быть разумные силы, которые нашли бы аргументы, чтобы остановить разрушительный процесс. Как можно было почти 30 лет наблюдать уничтожение народного хозяйства и спорить о мелких вещах! Какое воздействие парализовало разум и волю общества, интеллигенции, научного сообщества, политического актива и государственных деятелей? Как мог этот коллективный психоз, почти мистический морок, охватить образованный народ? 

Перед нами тогда стала задача, о которой десять лет назад никто из нас и не подумал бы. Стали собирать источники, и отечественные, и иностранные, а также проявления, симптомы этого неведомого состояния. Вывод был таким: распад связей и элементов народа и общества. Мы считали, что была срочная потребность, и книги наши были не высшего качества. Наверняка кто-то еще напишет лучше. Но тогда надо было обратиться к методологии общественной науки. Уже 30 лет как стало очевидно, что общественная наука все больше и больше отставала от изменений в обществе и государстве. Так не были изучены и не распознаны главные общественные процессы, которые и слились в системный кризис, приведший к краху СССР и глобальному потрясению. 

Еще ХХ съезд КПСС разрушил несущую опору государства – смысл прошлого. Когда его грубо вырывают, как это сделал Хрущёв, в ответ получают цинизм и глухую, даже неосознанную ненависть. После ХХ съезда старики замолчали, а вышедшее на сцену послевоенное поколение, уже в большинстве городское, отличалось вольнодумством, и коммуникации между поколениями ухудшились. 

Огромный изъян наследия советской символической сферы состояло в том, что из нее тщательно вычистили результаты обдумывания и переживания наших поражений и ошибок. Этим занялся Хрущев – обвинительно и разрушительно, а затем диссиденты – постепенно подтачивая легитимность СССР. А ведь поражения и ошибки – незаменимый источник знания и зародыши важных инноваций. Даже от родных, которые строили СССР и воевали, в 1960-1970-е годы нам было трудно получить внятное объяснение логики ошибочного решения или причины провала в предвидении – старикам как будто когда-то давно было запрещено разглашать эту сторону истории. У стариков тогда было «неявное знание», и они быстро устраняли поломки и находили лучшие решения. Но старики ушли, а мы остались без знания. 

В 1950–60-е годы вышли на арену «шестидесятники», цвет нашего обществоведения. А за ними постепенно пошла и верхушка КПСС и зашла в тупик. Это я говорю о той части верхушки, которая пыталась сохранить и спасти СССР. Но эта властная верхушка до конца верила, что советский человек тоже имеет какие-то изначальные ценности, идеалы и веру, что он никогда не даст сломать эту систему. 

Обществоведы-«шестидесятники» оказывали большое воздействие на интеллигенцию – через образование, СМИ и систему идеологической учебы. Через эти каналы большая часть интеллигенции сдвинулась к «недоброжелательному инакомыслию», а через личное общение с интеллигенцией эти настроения усвоили широкие массы трудящихся. При этом ни интеллигенция, ни другие общности и не думали разрушать СССР. Хотели как лучше! Наслаждались морализаторством, а меру и расчеты отбросили. И что получилось? Что ближе к концу, уже к 1980-м годам, закрывали глаза на реальность. 

В любом обществе есть разрывы. Например, преступный мир, диссиденты, которые отвергают основные нормы и ведут полуподпольное существование. В стабильный период такие общности стараются не создавать открытых конфликтов и не бросают вызовов обществу и государству. Но после 1950-х гг. старики сошли со сцены, и «явное» обществоведение стало просто дымовой завесой реальности. Я бы сказал, что отсутствие научного обществоведения в сложном обществе опаснее утраты естествознания. 

Социолог культуры Л. Г. Ионин писал уже в 1995 г.: «Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом…

Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, то есть на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции. И наоборот, разрушение таких биографий ведет к прогрессирующей дезинтеграции общества и массовой деидентификации. Наименее страдают в этой ситуации либо индивиды с низким уровнем притязаний, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией… Авантюрист как социальный тип – фигура, характерная и для России настоящего времени» [Ионин Л. Г. Идентификация и инсценировка (к теории социокультурных изменений) // СОЦИС. 1995, № 4.].

Мы говорили, что структуры общества после 1960 гг. преобразились. Связи механической солидарности большинства не распались, но ослабли, многих стала тяготить «диктатура над потребностями» и само требование «единства». Тогда мало кто видел за этим симптом назревающего глубокого кризиса. В СССР к такому кризису советского общества не были готовы ни государство, ни наука. Требовалось плавное формирование органической солидарности с гибридизацией или сосуществованием с механической солидарностью, не допуская разрыва и вакуума. Должны были все группы и сообщества товарищески соединиться как «организм». К несчастью, общественные и гуманитарные науки СССР с этой задачей не справились, да с ней и сегодня эти науки пока не справляются в России. 

Наука провозгласила беспристрастное (объективное) знание как самоценность. Миссия науки – познать то, что есть, независимо от того, как должно быть. Аналитик исследует картину мира – реальный объект изучается в контексте, где как можно больше представлены разные аспекты. И более того, он должен не только видеть картину, но и ее историю и ее движение. Тем он и ценен для политиков.