Позывной Закат. Архетип русского солдата на фронтах СВО

Солнце здесь светит так ярко, что слепит глаза; слишком яркие цвета и слишком резкие тени – словно в кино. Да, здесь нужно снимать кино: рельефные картинки, выпуклые характеры – не люди, архетипы.

Наверное, почти каждый первый годится на роль киногероя, но этот парень кажется мне каким-то абсолютным воплощением идеи русского солдата, «эти русские мальчики не меняются» из песни Зверобоя, его хочется скопировать и вставить в фильм, который когда-нибудь снимут об этих страшных и героических днях лета Господня 2022.

Взгляд цепляется за позывной «Закат» – нашивка на куртке, которую я замечаю, когда мы едем в «буханке». Мы спорим о сравнительных достоинствах жгутов Эсмарха и турникетов: он – за жгуты. Доказывает свою правоту демонстрацией наложения жгута за пять секунд, и так он быстро и уверенно двигается, и так светится, что я понимаю: здесь получится сделать классный текст.

Ему тридцать три (а показался совсем мальчиком), он из Балтийска – я была там когда-то на заброшенном аэродроме. Семь лет прослужил в армии по контракту в морской пехоте. Надоело – уволился, переехал в Москву, занимался бизнесом, работал не на последних должностях во всем известных компаниях. А в апреле поехал на войну.

– Мотивация наипростейшая, – говорит. – Объявили, что можно добровольцем идти, мы с другом не поверили, пошли в военкомат, а там говорят – да, все так. Ну мы заполнили документы. И они ставят меня на паузу. На паузе я стоял, наверное, где-то недели полторы. И я уже звоню, говорю: вы чего меня не забираете в армию? Они говорят: а под вас нет должностей – они меня не могут поставить на рядовую должность, потому что я не рядовой, а прапорщик. И я их тогда задолбал, постоянно звонил, спрашивал, мол, вы заберете меня когда-нибудь или нет? И один из инструкторов будущему моему командиру скинул мой номер телефона – вот, говорит, специалист, очень хочет, заберите его пожалуйста, он нас всех достал. И я приехал на базу 45-й бригады, там подписал контракт. Там экипировали, вооружение дали прямо по последнему классу – было все, экипировка на высшем уровне. Бригада крутая – вот и оснащение у нее тоже крутое. У всех были приборы ночного видения, тепловизоры, вообще все, о чем можно было только мечтать.

Ну то есть мотивация наипростейшая: военкоматы открыли, понимаете? Эти русские мальчики не меняются в девятнадцатом, двадцатом, двадцать первом веке.

Сейчас у него вторая командировка, а первая была в ЛНР, под Попасную. Об этом он рассказывает так:

– Все азы постигаются после первого боя. Если выжил в первом бою, то уже выживешь и во втором, инстинкт срабатывает. Вот мой первый бой: мы должны были взять укреп один. Мы шли на него, но даже представить себе не могли, что слева, справа, везде в глубине стоят вражеские войска. Сначала шли, шли, шли, все вроде нормально, подошли к укрепу, а нас уже сзади зажимали. И мы попали в кольцо окружения. Вот так со всех сторон давили, говорили, там поляки стояли, ну и пришлось пробиваться из окружения. Вышли нормально, действительно с небольшими потерями, не было 200-х, одни 300-е только. Повезло вот. Укреп – это поселок Берестовое был, тридцать километров от Попасной. И я тогда вообще ничего не знал, вообще ничего не понимал, действовал так же, как все. Все легли, и я лег. Все встали, и я встал. Все идут, и я иду. Командиру моего подразделения спасибо большое за то, что руководил моими действиями – знал, что я первый раз в бою, и благодаря ему я, наверное, и выжил. Уже хорошо.

Туда – в подразделение, состоящее в основном из опытных бойцов, он попал без боевого опыта «как узкий специалист» – гранатометчик. Я сначала приняла его за медика, он посмеялся, мол, нет, но уточнять не стал. От других потом узнала. Вообще, он одновременно общительный и скромный, и я снова думаю про то, насколько же он попадает в архетип русского солдата, этот солнечный и светлый парень.

– Наше подразделение занимается тем, что работает по лесу, производит зачистки каких-то территорий, на которые штурмовые подразделения зайти не могут, потому что, например, не знают, есть ли там огневые точки или нет. Если они туда зайдут, то это гарантированные потери. А разведподразделение, не вскрывая себя, вскрывает вражеские огневые точки, чтобы на будущее штурмовики знали, где их ждут и когда. Ну и, соответственно, основная задача – это корректировка артиллерии.

– Вы ножками заходите на эту зеленку, обнаруживаете их позиции, – уточняю я. – А беспилотники?

– В начале, конечно, беспилотник, потом ножками проходится все. То есть минуя минные поля, всевозможные засады, мы проходим в тыл, запускается беспилотник, выявляются цели: в основном самая лакомая цель – это, конечно, артиллерийские установки, особенно иностранные, какие-то сосредоточения людей или колонны.

Смеется и рассказывает, как стояли на какой-то высоте и занимались корректировкой артиллерии, тривиальной, в общем, работой. «Задача интересна была тем, что мы нахрен не были не нужны никому. Ни хохлам, ни нашим. То есть через нас наши и хохлы стреляли друг в друга, вот».

– Или вот, – говорит, – наша задача была не допустить прорыва противника, если таковой будет. И, соответственно, поиск танков, которые блуждают в поле, наведение на них артиллерии и уничтожение. Довольно большое количество техники тогда было уничтожено. Мы тогда стояли на господствующей высоте – туда тоже ножками надо было дойти, это уже красная зона была. Доходим мы ножками до этой зоны, располагаемся там, окапываемся, ведем наблюдение, соответственно, связываемся с артиллерией и наводим оружие на цель. Потому как артиллерия находится очень далеко, они видеть не могут цель. Для этого есть мы.

Вообще, по конкретике он не готов особо говорить: впоследствии будет сбрасывать мне фото захваченных трофеев, но то ли не найдет времени, то ли не захочет рассказывать про обстоятельства их захвата. Ругается, конечно, как любой нормальный человек, на тактические просчеты командования и на ура-патриотов:

– Вот если бы людям говорили правду на гражданке, что да, ребята, нам нужна ваша помощь, будьте любезны, помогите. Если бы гуманитарщикам говорили – ребята, собирайте. Гуманитарщики на самом деле тоже ерунду всякую привозят, и если бы они общались с людьми с передовой, они бы нормальные вещи закупали. Понимаешь? Я хороших не видел как-то.

– Нормальные у нас турникеты, – фыркаю я, вспоминая первый спор, с которого началось наше знакомство.

– Ну что мы будем с тобой спорить? Если бы ты была на передовой позиции, тогда бы мы с тобой поспорили.

– Ну так возьми!

– Блин, это опасно вообще. Ты же маленькая милая девочка, зачем тебе туда идти? Сиди здесь, общайся с теми, кто приехал оттуда.

(Изо всех сил стараюсь сохранить серьезность. Спокойно, Долгарева, ты милая маленькая девочка. Милые маленькие девочки не ржут, когда берут интервью у прототипа какой-нибудь будущей киноленты – а он, бесспорно, таковым станет).

– Слушай, – говорю я. – Ну а вот когда ты уходил на войну – как твои близкие это восприняли?

– Абсолютно нормально. Перечить все равно никто не стал – я их просто поставил перед фактом, все согласились – ну да, нормально. Когда я подписал первый контракт, там небольшая истерика была, прям такая маленькая, маленькая, маленькая и все. Это касательно мамы. Но она быстро поняла, что какая разница – что она ни скажет, в целом ничего не изменится. Если я решил, я сделаю. И все, она восприняла это как должное. Отец у меня военный пенсионер ВВС, он вообще не сопротивлялся. Мозги никто не выносил. Некоторые удивились, конечно, они не думали, что у них среди знакомых есть такой парень, который решил съехать на войну, поменять комфортные условия на окопную жизнь.

– И как тебе окопная жизнь?

– Слушай, да легко на самом деле. В этом нет ничего плохого. К этому быстро на самом деле привыкаешь. Ты же вот приехала – привыкла? Сейчас ты живешь и особо не паришься, а еще через пару недель это вообще будет твоим домом. Не будет смысла даже возвращаться домой. Также и человек привыкает к тем же самым обстрелам постоянным или сидению на передовой в окопах. Реально, человек такая скотина, которая привыкает вообще абсолютно ко всему, что бы это ни было – причем к хорошему привыкает гораздо быстрее, чем к плохому. Ну и выехать не составило особого труда – просто собрался, закупил какие-то вещи необходимые, форму и поехал. Все. Не вижу огромной такой проблемы. Конечно, хреново первое время, когда и интернета нет, и какого-то одеялка теплого, душа горячего. А потом все, привыкаешь быстро, быстро втягиваешься, особенно когда есть большое количество задач, которые необходимо выполнять. Уже не думаешь про комфорт, думаешь о том, что надо делать. А потом, когда, условно говоря, переобуваешься в тапочки, понимаешь весь кайф. Сходить в душ – это кайф, походить в тапочках – это кайф, такой кайф, который в гражданской жизни не понимаешь. Вот счастье в мелочах – это та поговорка, которая здесь раскрывается в полной мере.

И коты, конечно, – невозможно не заговорить о котах.

– На войне это, на самом деле, один из плюсов – здесь все коты максимально ласковые. Дома у меня был кот, он неласковый был, наглый прям вообще. А тут вот кошка есть, мы ее Багирой назвали, и она только и лезет, только дай полизаться, дай добраться до лица, она там все залижет вообще. До идеальнейшего состояния. Здесь котов дохрена, и они все клевые – видишь, город разбит. Много жителей уехало, никто не забирал ни кошек, ни собак. Кто-то забирал, конечно, кто-то и не забирал. Все они носятся в поисках продовольствия, а продовольствие тут есть только у военных. У остальных как-то дела с этим плохи. Хотя город уже начал жить нормально. Сейчас и администрация запустилась, соцслужбы всякие запускаются, деньги начали выдавать, вспомнили про этот город, и он начал работать очень хорошо.

Мы курим – я его сигареты, он электронную, и я переживаю, что уже поздно, и я отнимаю у человека часы сна, поэтому перехожу к завершающим вопросам:

– Ты не боишься смерти?

– Слушай, страх смерти всегда присутствует, но когда двигаешься, допустим, когда уже идет бой, то он пропадает. Перед боем всегда всем страшно. Самые страшные люди – это те, которые боятся в этом признаться. Его спрашиваешь, страшно тебе или нет? Он такой – да неет, че там, я так сто раз делал. Но это, конечно, самый страшный человек. Потому что ему тоже страшно, но он боится осуждения со стороны других людей. Всем страшно, абсолютно всем. Но просто важно пересилить этот страх, пойти сделать шаг, ну у каждого свои фишки, приколы. У меня вот эта электронная сигарета, например. Пару раз затянулся, и всё – голова в сознание приходит.

Объясняет, что электронная сигарета – это на позиции удобно: не испортится, не промокнет, ее не расстреляют; на позициях она не выдаст твое местоположение дымом или красным огоньком. На гражданке, впрочем, он тоже курил вейп.

– Собираешься оставаться до конца войны?

– Да, конечно, до конца войны, абсолютно точно. А кому еще воевать, слушай? Все люди одни и те же на самом деле воюют. Новые приходят, новые уходят, а те, кто живет войной, они остаются. И, наверное, я один из тех. Да и стыдно было бы вернуться до конца войны, когда здесь продолжается бой, столкновение, когда гибнут мирные жители, когда умирают военные, молодые парни, которые только-только заключили контракт. Было бы стыдно. Соответственно, приехать раньше я не могу, если только в отпуск съездить и всё. На пару неделек.

Мне становится страшно, я боюсь, когда люди говорят, что живут войной. Мой знакомый авиатор говорил, что это как печать смерти – из его знакомых погибали те, кто говорил, что нашел свое место на войне. И я спрашиваю, есть ли планы на мирную жизнь.

– Да, конечно, – смеется он. – У меня вообще планы наполеоновские, квартиру сменить, купить такую просторную. На море съездить отдохнуть. Вообще на Байкале не был никогда, на Байкал хочу съездить. Это такие планы условные, потому что лес меня будет бесить ещё как минимум пару-тройку месяцев, поэтому в самое ближайшее время хотелось бы просто отдохнуть, наверное. Просто завалиться и ничего не делать.

…Я заканчиваю писать этот текст, когда он где-то далеко, на позициях, без связи. И все, о чем я молюсь, – чтобы этот текст никогда не стал некрологом.