Олег Демидов: ПРИГОВ – НАШ!

После раскола российского общества в декабре 2011 года прошла целая волна дележа духовного и культурного наследия. Сначала либералы подновляли свои святцы, после патриоты экспроприировали – и по праву! – то, что у них украли. Были большие баталии за Владимира Высоцкого, Иосифа Бродского, Сергея Довлатова, Андрея Вознесенского, Бориса Рыжего и др.

Весной 2014 года ситуация обострилась, и споры пошли по второму кругу. Чего стоит одна история со стихотворением «На независимость Украины»! Оно всплыло в новом контексте – либералы отрицали его существование. Появилось видео авторского чтения – либералы стали говорить, что это и далеко не лучшее стихотворение Бродского, и вообще поэт был сложной и неоднозначной личностью, и у каждого бывают мелкие грешки (ненужным оправданиям не было и нет числа). А потом началось принятие случившегося, подкрепляющееся тем, что пошли новые потоки мемуаров, раскрывающих «дядю Джо» по-иному.

В итоге сегодня ни одному здравомыслящему человеку, даже несмотря на вхождение в новый контекст стихотворения «Письмо генералу Z», не придёт в голову противопоставлять Бродского имперской русской культуре.

Сегодня пришла пора экспроприировать ещё одного великого поэта – Дмитрия Александровича Пригова. Идея эта оформилась летом, пока с литературным критиком и гениальным герменевтом Алексеем Колобродовым проводили Литературную мастерскую на Хуторе и вечерами беседовали о высоком и не очень высоком. И всё написанное в этой статье – плод тех разговоров.

Экспроприация будет непростой, потому что целые либеральные институции («Новое литературное обозрение» издаёт его книги и книги о нём, «Лаборатория им. Д. А. Пригова» в РГГУ изучает стихи, рисунки, перформансы и пр.) запрягли Пригова в свои упряжки и стреножат его денно и нощно. Можно сказать, что это последняя безусловная (!) крупная поэтическая фигура, которая у них осталась и с помощью которой можно расчехлять свои карманы и доставать оттуда замусоленные социополитической повесткой кукиши.

Но как пел Мирослав Немиров и его психоделическая группа «АрРок Через Океан», и Пригов – тоже наш!

Надо сказать, что уже были робкие попытки экспроприации. Например, Евгений Попов выступал с небольшим мемуаром, в котором рассказал о крещении Пригова в 1984 году (сам Попов выступил крёстным отцом) и первой официальной публикации. Она предварялась предисловием Попова, в котором тот проговорил, что Пригов «“всего лишь” крупный русский лирический поэт», а его искусство теперь принадлежит народу.

Более серьёзная попытка была у Максима Гуреева в книге «Пригов. Пространство для эха». Там был задан нужный масштаб и были отброшены какие бы то ни было политические гвозди, которыми обычно поэта прибивает к своему щиту либшиза.

Всё это было правильно, хорошо и нужно, но, увы, недостаточно.

Я попробую вывести разговор на более серьёзный уровень. Дело в том, что изменившийся историко-культурный контекст убил ироничное высказывание. Оно больше не воспринимается. Вы можете найти чудака, который с ехидным прищуром будет сме**ёчничать. Но смешно от этого не будет, скорее – неловко и тоскливо.

На этом фоне окончательно умерли политические памфлетисты и карикатуристы всех мастей. Разве смешны сегодня Игорь Иртеньев, Дмитрий Быков или Всеволод Емелин? Нет, так-то смешны, конечно, своими потугами на юмор и оригинальность, но не более того. Читаешь их словесную кашу, размазанную в столбик и зарифмованную, – и становится не по себе: и это поэзия? Увы-увы.

Но надо признаться, что если с Быковым и Иртеньевым всё понятно, то с Емелиным произошёл казус: его стихи девяностых и нулевых («История с географией», «Последний гудок», несколько подражаний Пригову, «Московский зороастризм», «Русский марш», «Колыбельная бедных» и пр.) были и остаются культовыми; а вот тексты, пошедшие с книги «Болотные песни», остаются вне поля большой поэзии.

Почему так происходит? Потому что сверхзадача подобного рода поэзии – преодоление контекста, хронологического и социального. А у Емелина 2010-х годов это не выходит. Быков и Иртеньев – остаются не то что в своём времени, а в своей субкультуре. А Пригов – оторвался от повседневности и уходит в вечность.

Самое же главное – советские концептуалисты, изыздевавшиеся над застойными клише и несбывавшимися сказками о строительстве коммунизма, сегодня читаются именно как архитекторы советского дискурса.

Вот одно из стихотворений того времени:

Вот в очереди тихонько стою

И думаю себе отчасти:

Вот Пушкина бы в очередь сию

И Лермонтова в очередь сию

И Блока тоже в очередь сию

О чем писали бы? – о счастье

Пригов берёт очередь как социальный советский феномен и пытается, как сказали бы нам либеральные литературоведы, её деконструировать с помощью русской классики (обязательно ещё сказали бы о противопоставлении «советского» и «русского»). Но на деле, конечно, никакой деконструкции не происходит, наоборот – советское время, застойное, с очередями за всем, чем только можно, воспринимается как счастливое время: вот, де, даже наши классики писали бы о счастье. И не потому, что это соцреалистическая установка (иначе бы не печатали), а потому, что действительно счастливое время.

Или возьмём самого известного и узнаваемого приговского персонажа – Милицанера (да, именно в таком написании). Что нам скажут либеральные литературоведы? Опять-таки, что поэт деконструирует светлый образ дяди Стёпы и показывает, насколько советское представление о служителях правопорядка было приторно-наивным. Ещё – что искажение на лингвистическом уровне лишний раз показывает разительное отличие простого милиционера от того образа, которым он обрастает в искусстве. Ещё – что это изначально был симулякр, который можно наполнить любыми смыслами.

Но обратимся, собственно, к стихам:

Теперь поговорим о Риме

Как древнеримский Цицерон

Врагу народа Катилине

Народ, преданье и закон

Противпоставил как пример

Той государственности зримой

А в наши дни Милицанер

Встает равнодостойным Римом

И даже больше – той незримой

Он зримый высится пример

Государственности

Деконструкция опять не срабатывает. Чем дальше по времени мы отходим от Советского Союза, тем прочнее уверяемся в том, что это было уникальное время, совершенно космического масштаба цивилизация, люди – необыкновенные. А как только в 2014 году другой великий поэт Эдуард Лимонов прогромыхал: «СССР – наш Древний Рим» – это стихотворение и вовсе смотрится как агитка.

Кстати, Пригов с большим пиететом относился к Лимонову. В советское время они не пересекались. Как только начал зарождаться московский концептуализм, «национальный герой» был вынужден эмигрировать. И как раз-таки первая встреча была во Франции: Лимонов отошёл от поэзии и обратился к прозе, а Пригов впервые попал за границу и первым делом поспешил на rue de Turenne – к живому классику.

Позднее Лимонов вспоминал: «Он пытался заводить отвлеченные разговоры о теории искусства, но мне было неинтересно, зато я попробовал на нём свой дар революционного оратора. Я уже готовился к новой роли, и, если даже сам порою не осознавал, что собираюсь в Москву, на самом деле уже полным ходом готовился и тренировался. Под моими речами бедный Пригов как-то съёжился, помню. Он не прочь был включать политику в свой концептуализм, но только для того, чтобы снизить и высмеять. Я же был серьёзен, как животное».

Тут, правда, Лимонов воспроизводит общеупотребимую точку зрения. Он тогда ещё был не декларативный патриот, но совершенно не антисоветчик и не диссидент. И не думал, что подобная позиция – не антисоветчик и не диссидент – может быть у кого-то ещё. На деле же включение политической повестки – лишний раз подсвечивало большой имперский нарратив, с которым работал Пригов.

Вот, например, написал поэт о вечной борьбе с коллективным западом и в частности с американцами (у него вообще на всё и про всё есть ответы – надо только внимательно читать):

Однажды в старину американцы

Стальным канатом обхватив Россию

Хотели подтянуть ее к себе поближе

Но весь народ российский приподнялся

Гвоздьми к земле приколотил отчизну

Так что злодеи лишь Аляску оторвали

И поднялась тогда волна морская

И смыла царску власть по всей России

И большаки пришли и вьют канаты

Назад свою Аляску подтянуть

Всё та же абсурдистская картина, всё та же лингвистическая игра в простонародное произношение, а выходит по-имперски.

У нас любят цитировать и по сотому кругу анализировать стихотворение про новоизбранного президента «Съединённых Штатов», но у Пригова есть целый корпус текстов про наших заклятых партнёров, где даётся не такое простое восприятия их. Особенно – тексты с упоминанием американского ястреба Рейгана:

Вот жене сапожок залатал

И без ярости всякой в речах там

Пока Пушкин над честью страдал

А Некрасов над картою чахнул

Пока Рейган спешил-размещал

Там на западе «Першинги» новые

Я жене сапожок залатал

Начинайте – вот мы и готовые

«Першинги» – это баллистические ракеты, прямая угроза для нас. Что тогда, что сейчас. И никакое ироническое остранение здесь не заслонит набора негативных эмоций по отношению к Рейгану и США. Пушкин, Некрасов и наша культура в целом спокойно занимаются своим делом. Лирический герой, латающий жене сапожок, – тоже занят своим делом, и вместе с тем олицетворяет собой народ, простых людей труда, которые «без ярости всякой в речах» и, несмотря на угрозы, исходящие от американцев, спокойно живут и работают.

Достаётся от Пригова и нашим диссидентам:

Шостакович наш Максим

Убежал в страну Германию

Господи, ну что за мания

Убегать не к нам, а к ним

Да к тому же и в Германию

И подумать если правильно

То симфония отца

Ленинградская направлена

Против сына-подлеца

Теперь

Выходит

Что

Речь идёт о сыне своего великого отца и музыканте Максиме Шостаковиче, который в 1981 году отправился на гастроли в ФРГ и не вернулся оттуда. Опять будто бы ироничное звучание, будто бы отсылка через сына-подлеца к Павлику Морозову, абсурдная на первый взгляд строчка «убегать не к нам, а к ним»… Но если перечитать, всё остаётся на своих местах и иначе никак не может существовать. Это суровое антидиссидентское высказывание.

Вообще деконструкция советского дискурса, которой были увлечены наши литераторы, не сработала. Библиотечные карточки Льва Рубинштейна так и остались библиотечными карточками. Анальная фиксация Владимира Сорокина оставила его одиноко сидящим и измазанным «нормой». А ирония Дмитрия Пригова, когда поэт оказался перемещённым в регистр поэтов национального масштаба, самоустранилась.

Точно так же – уже с чисто русским дискурсом. Я бы не отделял его от советского, но раз это делают наши оппоненты, проследуем по их пути.

Есть у Пригова, например, стихотворение «Русский народ», в котором он ставит себе задачу – определить, что такое русский народ, откуда он взялся, как его можно определить и т. п. Начинается всё с поиска «отпечатков на природном, досоциальном, докультурном» уровне, то есть с абсурда: разверзаются хляби небесные, а там написано с помощью облаков «Русский народ»; медведь вылезает из берлоги и в предсмертной агонии выводит «Русский народ» и т. д. А потом абсурд переходит в историческую плоскость:

«Наполеон под Москвой тонкой веточкой выводит на снегу слова: “Жозефина!” А все получается: “Русский народ!” Он в ярости забрасывает прут за Бородинскую поляну».

«Гитлер в Шварцвальде среди поблескивающих каменноугольных пород пытается отыскать следы свастики. И все его что-то резко подбрасывает вверх.

Он уходит, не обращая внимания на проступающие на дорожках вослед его шагам: “Русский народ!”».

И происходит нечто странное: абсурдистская закваска бродит и переходит в эпически-монументальный текст. Ирония, быть может (!), заложенная изначально, улетучивается. Остаётся ода, гимн, оратория русскому народу.

Можно и что-то актуальное для 2022 года взять – военное. Например, такое стихотворение:

А ну-ка, флейта, пы́ли средь и зноя

Подруга Первой Конной и Второй

Сыграй нам что-нибудь такое неземное

Что навсегда б взошло над головой

Сыграй-ка нам про воински забавы

Или про страшный подвиг трудовой

Заслушаются звери, встанут травы

И люди лягут на передовой

Что мы здесь видим? Флейта – отсылка к «Флейте-позвоночнику» агитатора, горлопана и главаря футуристов Владимира Маяковского. И на первый взгляд, в стихотворение заложена нехитрая мысль: искусство, занимающееся агитацией, – нелепо. Где флейта и где Первая Конная? И в конечном итоге – убийственно: вспомните, чем завершилась жизнь Маяковского.

Всё так, да не так. Имперский нарратив, как ни крути, ни выдумывай и ни деконструируй его, объёмнее, масштабнее и сложнее. «Воински забавы» и «страшный подвиг трудовой» вкупе с живой природой, которая заслушивается «неземной» игрой флейты (кстати, это довольно ранняя советская космогоническая идея: вспомните стихи Николая Заболоцкого или медведя-молотобойца из платоновского «Котлована»), выводят все человеческие страдания и жертвы на сакральный уровень.

Когда есть смысл жизни, не страшно и голову сложить – такой человеческий парадокс. Может быть, именно русский парадокс. И всё это Пригов если не напрямую прописывает, то отражает в своих стихах.

Плюс к этому флейта – это ещё отсылка к «Снегирю» Гаврилы Державина – стихотворению-некрологу, воспевающему полководца Александра Суворова. И именно отсюда такая огласовка – старорусская, разговорная и, что немаловажно, державная:

Что ты заводишь песню военну

Флейте подобно, милый снигирь?

С кем мы пойдем войной на Гиену?

Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

Наконец, надо сказать ещё одну важную вещь. Наш культурный код предполагает, что если всплывает имя и отчество, мы априори должны знать, о ком идёт речь. Александр Сергеевич – это, конечно, Пушкин. Сергей Александрович – Есенин. Борис Натанович – Стругацкий. Антон Павлович – Чехов. Евгений Александрович – Евтушенко. Ну и т. д. Пригов же, прекрасно это понимающий, уже на раннем этапе своего творческого пути представлялся не иначе как Дмитрий Александрович Пригов. Вписал в культурный контекст своё отчество – и стал классиком: всё гениальное – просто!

Словом, Пригов – наш. Какие тут могут быть сомнения?