«Маленькие люди и огромные стихи»

Это строчка рэпера Хаски (Дмитрия Кузнецова). Когда разместил в соцсети фотографии с его концерта, в комментариях мне совершенно предсказуемо начали  вспоминать Моргенштерна и упрекать в отсутствии вкуса.

Хотя, где Моргенштерн и где Хаски… Между ними колоссальная дистанция, при том, что и аудитория схожая – молодые люди. Правда, у одного миллионы и его крутят, где возможно и беспрестанно, а у другого хоть и тоже достаточно весомая, но не сопоставимая. Хаски не зовут в ведущие телепередач, все музканалы его песнями не спамят. Но вы тексты то его слышали? Вот то-то и при этом много любителей рассуждать о вкусах, любителей ничего не ведающих о культурной иерархии или просто по привычке.

Его разница с тем же Моргенштерном, как раз по этой самой строчке: «маленькие люди и огромные стихи». Сейчас, к сожалению, приходится выбирать между двумя этими векторами: первый предельно заманчивый и привлекательный, это полноводное русло мутных вод, уносящее многих неведомо куда, но на самом деле не слишком далеко, скорее, перемалывая в эту муть. Другой же путь – те самые узкие врата большого труда и подвижничества, но которые раскрывают бесконечно огромный мир.

Хаски стал чрезвычайно медийной фигурой пару лет назад. Как водится, был скандал. Видимо, таких скандалов ждали от него и дальше. Но есть отягчающее обстоятельство: ездил на Донбасс, выступал там с концертами. Говорит не совсем форматные и попсовые вещи, про ту же русскую поэзию, про Родину, не проклиная ее, а любя. У него: «Моя родина – моя любовь // Где я невпопад читаю стихи в автомат»…

Весь набор стандартных для рэп-культуры штампов наркота-телки-стволы (или что там еще), весь скарб стереотипов современного человека («Как двойное дно // Из пластмассового мира потайное окно») – даже не фон, а то, что он попирает ногами, освобождая место для главного. Поэтому и появляются у него и иконы, и протопоп Аввакум. И протест, конечно. Но кто не будет протестовать в ситуации повального лукавства и цинизма. Когда мы все за духовность, но нам привычнее и безопаснее тот же Моргенштерн или сонм шустрых тик-токеров. Смотришь на «зверушек» и умиляешься или, наоборот, раздражаешься, ведь главное – эти самые первичные реакции.  Как не протестовать, не возмущаться, когда вся культурная политика сводится к бизнесу, и там до сих пор заправляет бал исключительно всемогущий рынок, который все и всегда разрулит. Как не протестовать, когда мы сами себя обставляем всевозможными пестрыми и предсказуемыми шоу-уродов, будто пугаясь чего-то большего, будто страшась увидеть себя маленького, нелепого, никчемного, инфантильного. Поэтому и кутаемся в тот формат, в котором будет наиболее комфортно, в свой «заданный хронотоп», где дальше носа или экрана смартфона не видно.

Хотя этот комфорт и иллюзия. На самом деле там черным-черно, и всех нас ожидает черный или «мертвый человек», который выползет из угла, а «мертвый человек на вкус, как Орбит Человек» – жвачка, ее пережевывает кто-то другой, а затем выплевывает.

Хаски же неформатен, к нему не приклеить бирку. Разве русская поэзия может быть форматной, особенно та, которая «в подъезде у кента»?.. Это наше «Нате» – средство против «обрюзгшего жира», против маленького и серенького человечка внутри, который и мир хочет организовать по своему образу и подобию.

Хаски же удивляет, поражает, шокирует, он не скользит по поверхности смыслов, не заигрывает с аудиторией, а пробирается вглубь, чтобы сказать о потаенном, пытается поскрести там, в том числе и человеческую душонку, где черным-черно. Зрение у него такое – рентгеноподобное, правдоискательское. Автомат, стреляющий в лица, через глаза и далее вглубь пробирается его пуля-дура. Неприятно, да? Режет слух, к такому не привыкли в нашей мещанской вселенной? Но, что поделаешь. «Одна пуля в Смердякова, между лесенок бровей»…

Но нам ведь проще всех под одну гребенку. Всех назвать Моргенштерном или Милохиным, не вчитываясь, не вслушиваясь, ведь мы сами от них в общем-то мало отличаемся – обычная штамповка, живущая по конъюнктурному принципу «куда ветер подует». В случае же и Дмитрием Хаски надо отличаться и не рассчитывать на скорый эффект. Нужен труд.

По большому счету, его творчество необходимо изучать как раз и для формирования той самой государственной культурной политики. Это достаточно удачный пример работы с молодежью, направленной не по пути собирания их в стайки для пущего контроля, а движения в сторону тех самых «огромных стихов» и больших смыслов.

Дмитрий Хаски выступает ловцом человеков и раскидывает свою сеть с крючками отечественных культурных кодов. Кого-то они зацепят прямо сейчас, кого-то лишь поцарапают, оставив память-зарубку, которая рано или поздно даст о себе знать. Главное, не оставаться глухим и безразличным. Молодая аудитория вовсе не глухая и безразличная, другое дело, что ее жажда по привычке того самого пластмассового мира утоляется в основном суррогатами и чем придется. При том, что необходимо именно товарищество, разговор на равных и одном языке, постоянно поднимая, а не опуская планку. Не зря ведь еще Эдуард Лимонов обращался к детям Фейсбука: «Дай мне твою молодежную руку!»

Времена меняются, период бессмысленного и бесцельного порхания мотыльком уходит. Наступает время огромных стихов. Время эпоса. Той самой маяковской поэзии, схожей  с добычей радия, где «в грамм добыча, в год труды». Приходит время поднимать тяжести, становиться тем самым рудокопом, с которым сравнивает себя Хаски. Время не любоваться собой и чистить перышки, а надрываться, прекращать жалеть себя. Время врастать в почву. Иначе, сдует. Иначе через улыбку какого-нибудь миловидного тик-токера явится людоед. Чему удивляться, мы же окружили себя зомби-апокалипсисом, на плотоядные огоньки нежити лишь и смотрим завороженно, угадывая там свои отражения.

Хаски, конечно, не один такой. С тяжелой и драгоценной породой, например, работает рэпер Рич. Но дело в том, что Дмитрий еще ко всему – большой поэт, добывший мощнейшую энергию тех самых редкоземельных металлов.  Вот и получается у него мистерия со словами «перед выцветшей иконою Господа молю».