Как Константин Богомолов переписал культовое письмо Захара Прилепина «Почему я не либерал», выдав колонку за свой новый манифест

В 2013 году автор бестселлеров «Санькя», «Патологии» и «Грех», обладатель премии «Супернацбест» Захар Прилепин вдруг беспощадно отхлестал по щекам либерально-демократическую секту. Тех, кто ни с того ни с сего посчитал народного писателя своим, он низвел до уровня тли, разгромив в публичном письме-эссе «Почему я не либерал». Текст разошелся по сети диким количеством репостов и ретвитов, его перепечатали все кто только можно – от православных сайтов до порталов бюджетных образовательных учреждений, от прогрессивных ЖЖ-блогеров (загуглите) до деловой газеты «Коммерсант», где ответ за либералов держал падавший до того ниц перед Прилепиным телеведущий Дмитрий Губин.

Народ, за который кто-то из творческой среды вдруг заступился столь публично, аргументированно, точно и хлестко, безмолвствовал, при этом аплодируя. Самого Захара «изгнали» из либеральной тусовки, московских ресторанов, где всегда очень ждали, перестали поливать елеем в критических рецензиях и поставили клеймо «нерукопожатный». Писатели ТОЙ среды, с которыми приятельствовал и которых искренне хвалил Прилепин, тоже мгновенно повернулись к нему спиной. Просто за озвученную жизненную позицию.

И вот прошло «всего лишь» 10 лет, и до творческой элиты начало доходить то, о чем писал Захар в 2013 году. Более того, особенно вдохновленные манифестом представители креативного класса, переварив-таки густой прилепинский текст, начали выдавать собственные его переложения. По сути взрывая родную среду изнутри. Вот, к примеру, Константин Богомолов – театральный режиссер, муж Ксении Собчак и худрук Театра на Бронной – выдал колонку «Диетическое горе», где, как учили в школе, своими словами пересказал письмо «Почему я не либерал», ударив по среде, в которой вообще-то вырос и был сформирован. Явление симптоматичное и достойное отдельного осмысления. А пока интернет-газета «Ваши Новости» приводит отрывки лаконичного оригинала и подражательной версии текста.

Захар Прилепин: «Либерал уверен, что наступили иные времена и в эти времена войдут только избранные. Те, кто не потащит за собой хоругви, телеги со скарбом, почву, ворон в голове. То есть только он – либерал – войдёт в новое время. Как бы голый. Другим он тоже предлагает раздеться: оставьте всё, пойдёмте за мной голые, без вашей сохи, атомной бомбы, имперских комплексов».

Константин Богомолов: «Есть в нашем Отечестве особый мир. Страна внутри страны. Сообщество внутри общества. Мир «особых русских». Назовем его «особняк». Этот особняк виртуален. Но в то же время он совершенно реален. Там обитают особые люди. Они не умнее прочих. Хотя многие – да. Они точно не красивее других. Просто ухоженнее. Они стопроцентно не порядочнее. Они часто богаче или образованнее. Но не это делает их особыми. Таковыми их делает осознание себя особыми».

З. П.: «У него (либерала), загибаем пальцы, хартия о правах. У него экономическая целесообразность. За ним – силы добра. У него честные глаза, неплохой английский. И даже русский лучше вашего – а вы и родным-то языком владеть не умеете, лапти. «Вот смотрите, как надо» (наш друг замысловато делает языком, мы внимаем, зачарованные)».

К. Б.: «Парадоксально: девяносто процентов из этих «особых» называют себя европейцами и просвещенными либералами. Исповедуют идеи демократии, равенства и справедливости. Но в глубине души презирают своих недостаточно успешных, недостаточно продвинутых, темных соплеменников».

З. П.: «Либерал не любит мрачное, суровое, марширующее. Горн, барабан, дробь. Картечь, государеву службу, «Катюшу». Марфушу, крестьян сиволапых, берёзки. Почву, кровь. Во всём этом либерал задыхается. Во всём этом душно, как в гробу. Он кривляется не от злобы, а от муки: ему и правда невыносимо. Вокруг него всё время как бы настраивается оркестр, только вместо струнных и духовых танковые дула, березовые полешки, строчка из Есенина, русское самодовольство, щи кипят и пахнут».

К. Б.: «Темные! Вот обычное слово, коим эта «высшая каста» любит именовать народ. Специфически русская форма социального расизма, наследующая крепостной привычке, – о «темных» русских людях говорить. О русской хтони. Народ в глазах «особых» – неиндивидуализированное месиво из рабочих, крестьян, служащих, мелких предпринимателей, врачей и учителей, военных, живущих бедно и не взлетающих высоко не только и не столько по причине плохо работающих социальных лифтов, сколько по причине собственной ничтожности и генетического убожества».

З. П.: «Либералы странным образом возводят свою генеалогию к Чехову, иной раз Акунин посмотрит на себя в зеркало и видит Антона Павловича, но и представить страшно, как Антона Павловича воротило бы от нынешних его наследников. Спасибо Чехову, он умер.

Спасибо Блоку, он умер. Спасибо классикам, их нет. Теперь мы точно знаем, что «Бесы» – это про большевиков, а не про либералов, и вообще Достоевского мы любим не за это (а за что?)».

К. Б.: «Современный русский интеллигентоинтеллектуал, хоть и мнит себя потомком Флоренских, Набоковых, Столыпиных и Толстых, на самом деле наследует не дореволюционной аристократии – этих расстреляли, сгноили или выбросили из страны, – а закомплексованному и озлобленному петербуржскому разночинцу, подпольному человеку Достоевского, Федором Михайловичем описанному и расписанному до мозга костей. А человек этот имеет главную, как мы помним, особенность: будучи просвещенным и одновременно неуспешным, он адски горд и оттого невероятно озлоблен».

З. П.: «Каждый имеет право на всё, и только мрачное большинство должно заткнуться и молчать, а то ему не достанется десерта… грязные, корявые дети, утритесь: ваш десерт уже съели. Идите по своим избам».

К. Б.: «Неистово презирая друг друга, еще более неистово презирают собственный народ. Боятся его. Не доверяют ему. И не любят эту странную, живущую непонятно как и неясно как выживающую сквозь века и страдания массу. Для них они – толпа. Холопы. Жить без них невозможно. Ибо интеллектуалам дают они право писать и снимать о «хтони», свою черноту выдавая за тьму окружающего мира».

З. П.: «»Европейский выбор» – это как десерт в хорошем доме с высокими ступенями и просторной гостиной без мух. К десерту норовят дотянуться грязные крестьянские дети – руки в навозе, ногти не стрижены, загибаются, как у Бабы Яги, сопли засохли на щеках, трусов под портами нет: это мы. Ну-ка быстро идите оттирать сопли, причёсываться, отмывать своё национальное превосходство, гой ты русь свою святую, хаты, в ризах образа, гагаринскую улыбку, звёздочки на фюзеляже. Иначе не будет вам мороженого с ванилью, шоколадного штруделя, так и будете грязным скотом, как последнюю тысячу лет».

К. Б.: «Вот эти люди наполнились вдруг сопереживанием? Ложь. Не кровь пролитую оплакивают. Свой счастливый смех оплакивают. Свои винировые улыбки. Свою безмятежную жизнь. Свой рай. Свой «Красный Октябрь». Свое тыквенное латте. И пенящиеся шампанским вечера на лазурных берегах, припудренные разговорами об искусстве, утомившем режиме и главное – кто с кем и где почем. Не крови ужасаются. А тому, что пот, который проливали на них люди, как вода в вино, превратился в кровь».

З. П.: «Как давно и верно заметили, в те трупным ядом пропитанные времена люди говорили неправду и блажь, зная, что говорят неправду и блажь, а либерализм добился того, что ныне человек, говоря неправду и блажь, уверен, что говорит правду. Ибо он – в тренде!

Тренд – это вам не генеральная линия партии, это серьёзная штука, выжигает мозг, как напалм».

К. Б.: «Русский интеллигент – именно что сладострастник. Он спускается в свой погреб и здесь – среди сокровищ своих – чувствует себя нравственным Бахусом. Он упивается вином виновности. И поит им русский народ. Он бьет себя по заднице лозой, испытывает боль, и сладость этой душевной некрофилии – она выше сладости деторождения».

З. П.: «В нашем новом либеральном мире нет идеализма, самоотречения и мужества – но есть ставка на субъективизм и самоценность индивида со всеми его странностями, а также мужеложество, зачем-то возведённое в идеологию сопротивления и свободы.

Вместо ставки на преодоление человеческого в себе получили право пестовать в себе всё самое скудное, низменное и подлое».

К. Б.: «Настоящий нерв, настоящая личная боль «особых русских» – потеря права жить по лжи. Жить жизнью внешне порядочной, но глубоко бессовестной по сути. Жизнью, настоенной на компромиссах и умолчаниях. Ведь это и был главный договор между «элитой» и ее элитным Богом – «судьбой-индейкой»: жить в наслаждение, выделив под зону совести и смысла лишь маленький участок души и мозга».